***
Сидя на кровати напротив Берта, он перебирал пальцами край свитера и думал о том, что конец близко. Конец их отношений, конец его счастья, конец его жизни. Он не был готов к этому, но сам согласился на этот разговор, поэтому не позволял себе проявлять слабость. — Ты знаешь, что я спокойно отношусь к тому, что у нас ничего не было, — начал Берт. — И мне, в целом, всё равно, я уважаю твоё решение. Но ведь ты не делаешь ничего не потому что не хочешь, верно? Верно, абсолютно верно. Джерард не может ничего сказать, поэтому лишь резко мотает головой, сам не понимая, протестует он или соглашается. — Джи. Что-то происходит? Мне стоит о чём-то знать? Не стоит. Определённо не стоит. Но он имеет право знать. В конечном итоге, он единственный близкий ему человек. Он просто не может не знать. — Да. Короткий ответ, на большее он сейчас не способен. Да, Берту всё же стоит знать, вопреки всем мыслям в голове, что бегают крысами и противно пищат на ухо. Берт берёт его за руку. Джерард не дёргается, но ему страшно. Страшно, что он зайдёт туда, куда никто никогда не заходил. — Ты будешь меня ненавидеть, когда узнаешь. — Джерард уверен в этом. Уверен в этом на столько же, насколько уверен в любви Берта. И эти две несовместимые мысли борются в его голове, так отвратительно тошно от этой борьбы. Пора заканчивать. Он молча встаёт, через голову стягивая свитер, затем снимает брюки, оголяя ноги. Блядство. Теперь он видит. Видит его отвратительное, изуродованное тело. На плечах ещё не до конца зажили свежие порезы, отчего на них заметна засохшая кровь. На ногах — старые шрамы, и особенно ненавистный Уэем ожог, оставленный им в истерике. Он такой огромный, что Джерарду кажется, что всё его тело — этот ожог. Берт молчит. С минуту он смотрит на такого Джерарда. Во взгляде — лишь непередаваемая боль. Наверное, сейчас остановились не только его мысли, но и сердце. Он встаёт и уходит. Джерард плачет. Конец пришёл ожидаемо, но так резко, что хочется провалиться в бездну и ничего не чувствовать. Он не двигается, лишь глупо стоит посередине комнаты и позволяет слезам катиться по щекам.***
Его обнимают. Несильно, так, словно он вот-вот рассыпется в руках, словно пепел. Но достаточно тепло, чтобы Уэю пришлось поверить в реальность происходящего. Он поднимает голову. — Если ты думал, что я оставлю тебя лишь из-за этого, то ты — дурак, Джи. — Берт не ушёл, вот он, здесь, стоит перед ним. В руках — чёрный фломастер. — Садись, я покажу тебе, что всё в порядке. Джерард слушается. На негнущихся ногах подходит обратно к кровати и почти падает на неё. Берт снова напротив него. Он аккуратно прикасается к каждой царапине, к каждому шраму, проводя пальцами, словно пытаясь забрать всю боль себе. Целует шрам. Открывает фломастер и проводит по коже. Джерард жмурится — холодно и щекотно. — Смотри. Смотрит. На ноге — маленькая, немного неровная звёздочка. Снова холодные прикосновения кончиком маркера и снова — звезда. Аккуратный поцелуй поверх. Джерард улыбается. Ситуация донельзя нелепая, но позволяет отвлечься от слёз. — А здесь...Здесь будет луна. — Берт обводит ожог, превращая его в ровный круг. Вырисовывает кратеры по неровностям, добавляет текстуру и снова целует. Превращает ноги в карту звёздного неба, превращает Джерарда в искусство. По крайней мере, так кажется самому Джерарду. Он нерешительно касается своей кожи. Тёплая. И как будто бы больше не уродливая. Конечно, ведь теперь вместо кожи — вселенная, вместо уродливого узора увечий — млечный путь. Берт нежно целует его в висок. Затем чуть более решительно целует в губы. Поцелуй получается звонким, словно сигнализируя о рождении новой галактики. — Ты прекрасен, дурак. Ты ведь видел, как я делал копию "Звёздной ночи" Вангога. Думаешь, мне было трудно нарисовать что-то более прекрасное на таком холсте, как ты? Джерард видел. Они ведь познакомились именно тогда. Уэй задерживался в университете допоздна, чтобы успевать закрывать долги, поэтому всегда позволял себе прогулки по пустым аудиториям. В одной из таких он и встретил Берта — вечно смеющегося и расслабленного студента, что копировал полотна гениев и шутил, что однажды заработает состояние на подделках. И теперь Джерарду казалась, что Берт нарисовал его. Нарисовал его заново. Скопировал с того ужасного, заброшенного полотна и превратил в шедевр, за который готовы драться коллекционеры. Но Уэю не нужны все они, он навечно будет предан своему художнику, что способен разглядеть в нём вселенную. И пусть темнота его шрамов отпугивает других, с ним всегда есть тот, кто разглядит среди сонм увечий непрекращающийся блеск звёзд.