мне никогда недостаточно

      У Невиллета затекала челюсть.       Вернее сказать, уже затекла — вероятно, даже какое-то время назад, но сейчас, в этот самый момент, он был настолько разнеженным и истомленным, что совершенно не соображал когда, что и почему. Люди любили размышлять об иллюзорности времени, и сейчас Невиллет понимал их как никогда: сколько минут, часов прошло с тех пор, как Ризли усадил его сюда, на колени подле своих ног? Было ли оно вообще, это пресловутое время? Он ощущал себя бесформенным, мягким, текучим, как вода, грани и рамки размывались, и даже те первые мысли, мысли о недопустимости и неуместности, давно исчезли. Все было неправдой и все было странной, пьянящей грезой, и Невиллет уже не был ни драконом, ни человеком, ни даже судьей. Всего лишь сгусток эмоций и ощущений, крошечный и одновременно безразмерный, чувствительный, как оголенный нерв — усилиями Ризли и для Ризли одного.       Ризли говорил: ты создан для того, чтобы приносить удовольствие.       Его слова плавили Невиллета похлеще прикосновений. Пробирали до дрожи, всегда направленные точно в цель, порой задевающие те точки, о чувствительности которых Невиллет и сам не подозревал. Кажется, так Ризли и поставил его на колени — парой ласковых на ухо, обещание позаботиться, нежное тебе нужно расслабиться. Я помогу. Ни о чем не думай. Доверься мне, пожалуйста.       Невиллет потянулся к нему первым.       Ризли поцеловал в губы — глубоко и влажно. Потом оторвался и уселся в кресло, мягко надавливая Невиллету на плечи, чтобы он спустился на пол. И Невиллет, завороженный и заколдованный, повиновался и даже не думал о том, чтобы задавать вопросы.       Член Ризли был тяжелым и большим во рту, но лишь наполовину возбужденным. Слюна скапливалась и неаккуратно стекала с уголков губ, но Невиллет этого даже не замечал; его глаза были прикрыты, чтобы целиком сосредоточиться на ощущении заполненности, бьющим яркими белыми пятнами под веками. Его тело, занемевшее, но легкое и воздушное, периодически слабо вздрагивало — когда Ризли слегка смещался в кресле, двигался, чтобы сесть поудобнее, ерзал, специально или нет. Вроде как, Ризли работал: на периферии сознания Невиллет слышал шелест бумаг, стук чашки чая о блюдце, но для него все это было не более, чем белым шумом на фоне, который тоже странным образом расслаблял. Он ведь и не думал — представить не мог, что сумеет забыться, найти покой и отдых вот так. Ризли не стеснялся: он привносил в жизнь Невиллета, древней уставшей ящерицы, новое — что-то на… человечном, наверное. Невиллет от такого сначала краснел — начинал ушами и заканчивал всем лицом — потом, когда вспоминал, что Ризли никогда не будет над ним смеяться, позволял проявиться любопытству. Ризли его приручал, как дикого зверя. Он смеялся, тихо и ласково, и осторожно, почти неуверенно, как признание, говорил мне кажется, я тебя порчу, пока ласкал пальцами кончик чувствительного острого уха. Ты делаешь меня лучше, честно отвечал Невиллет и улыбался, глядя на его слабо розовеющие щеки.       Что-то шершавое и грубоватое коснулось подбородка — и Невиллет, дрожа, распахнул глаза, и эта дрожь удовольствием отдалась в низ его живота. Ризли смотрел на него — смотрел все это время, запоздало и зачарованно понял Невиллет — тяжело и задумчиво; пальцем, тем самым шершавым и грубоватым, собрал с подбородка Невиллету слюну и оттянул край губ, забираясь внутрь, проталкиваясь аккурат рядом с членом. Он был невозмутим — это был талант Ризли, оставаться совершенно непоколебимым при самых различных обстоятельствах — но не равнодушен: глаза темнели сдержанными в теле эмоциями, он вытащил палец и убрал волосы Невиллета, длинные спутанные пряди, с его лица. Ласково провел костяшками по скуле.       Поинтересовался:       — У тебя все хорошо, солнце?       Остатков сознания Невиллета хватило на то, чтобы едва дернуть подбородком — и это был ответ. Ризли кивнул, и его рука двинулась выше, по волосам Невиллета вверх к его макушке. Остановилась. Пальцы зарылись в пряди.       — Все хорошо, — глухо повторил; скорее для себя, чем для Невиллета.       Медленно намотал пряди на кулак. Невиллет наблюдал почти завороженно: его белые волосы вокруг смуглой широкой ладони Ризли — шрамы и мозоли. Наконец, Ризли потянул — неторопливо, лениво, как будто на пробу.       Невиллет видел и ожидал, но его реакция уже сделалась слишком медлительной и несрочной. Он слабо подавился, член во рту стал тверже и больше и уперся в стенку горла. Ризли дал ему привыкнуть — пальцы рассеянно массировали кожу на голове Невиллета, перебирали волосы — и снова убрал руку, расслабился в кресле. Потянулся за документами на столе — молчаливое «продолжай».       Невиллет заторможенно смотрел на него, может быть, с минуту, а потом снова закрыл глаза, расслабляя горло.       Сегодня они никуда не торопились. Возможно, Невиллету стоило бы смутиться того, как скрупулезно и дотошно он разобрался со всеми предстоящими делами и обязанностями, чтобы освободить расписание и максимально избежать возникновения любых непредвиденных ситуаций, чтобы прийти к Ризли и посвятить всего себя, наконец, не службе стране, а кому-то, точнее — не просто кому-то, абстрактному и неосязаемому, а… Ризли. И для Невиллета этого было достаточно, чтобы отбросить любое смущение и неловкость. Тупая практически щенячья преданность, которую он ощущал, по очереди щемила то его ум, то сердце. Он ведь не водил личные отношения. За одним исключением. Скажи ему кто лет триста назад, что Невиллет… влюбится, да еще и в смертного, да еще и так, что периодически будет сомневаться в собственном здравомыслии — он бы усомнился в здравомыслии говорящего. Ну, нет. Это не подвергалось сомнению: гидро драконам, целому за-божественному, таким, как он, любовь была противоестественна.       Была, да. Была.       Невиллет слабо застонал: пальцы Ризли снова зарылись в его волосы и не больно, но ощутимо потянули на себя, вынуждая запрокинуть голову.       — Кажется, мы договаривались, — он смотрел на него сверху-вниз и улыбался: устало и снисходительно, — Никаких мыслей. Нет?       Ризли всегда говорил, что Невиллет думает громко. Невиллет не понимал: от прочих он нередко слышал о своем нечитаемом лице и хладнокровном облике, мол, никогда не поймешь, что у судьи за душой — и это было правильно. Так было нужно, потому что он был судьей, и он судил, и выносил приговоры, и оставался беспристрастным, и не было и не должно было быть никаких излишков вроде мыслей, рожденных эмоциями, громких и ярких, заметных невооруженным взглядом. Невиллету не по статусу было чувствовать себя… маленьким и жалким. Не по статусу было подчиняться. Это было бы сродни проигрышу в собственной игре.       И все же, чудесное свойство: с Ризли Невиллет не ощущал себя проигравшим.       Он пришел сюда, чтобы забыться, чтобы раствориться в чужом тепле и размякнуть под чужими руками. В нем поселилось отчаяние — тоска по близости, практически болезненная жажда большего. Ризли ждал, молча и терпеливо. Невиллет поднял ослабшие от продолжительной неподвижности руки и уцепился за его штаны. Вяло, жалобно дернул ткань, вместо слов — это было пожалуйста. Или что-то вроде. Но Ризли понял.       — Конечно, — пробормотал, — Что угодно.       Ласково провел пальцами за ухом, будто с домашним питомцем.       А потом его хватка стала тугой и крепкой, и он практически натянул Невиллета на свой член.       Невиллет то ли заскулил, то ли всхлипнул. Носом уперся Ризли в лобок, в жесткие черные волосы, глаза закатились, пальцы крепче вцепились в штаны. Ризли, запрокинув голову назад, скрипуче простонал сквозь зубы и на несколько бесконечно долгих секунд замер в таком положении. Второй рукой медленно потянулся к горлу Невиллета, сзади обхватил шею ладонью, большим пальцем надавил на кадык, и тело Невиллета крупно содрогнулось, как от удара электричеством.       — Узкий, — выдохнул Ризли почти восхищенно. — Какой же ты…       Он не договорил. Сомкнул губы, немного нахмурился и стянул Невиллета обратно, оставляя во рту только головку. От губ Невиллета к основанию члена Ризли тянулась вязкая капля слюны. Влажно и мокро — она накопилась во рту, мешалась со смазкой, и, наконец, капала на пал и пачкала воротник белой рубашки. Это было… зрелище, то еще, оно будоражило похлеще жаркого тесного рта на члене. Зрение Невиллета было затуманено дымкой возбуждения, но он все равно видел, чувствовал, в каком Ризли восторге. От почти непривычной пустоты горло инстинктивно сжалось, но ненадолго: Ризли толкнул его обратно, дернул так, что заболела кожа головы, загнал член, ударяя тяжелыми яйцами по подбородку, и у Невиллета на глазах выступили слезы. Это всегда было негласной точкой невозврата: как только Невиллет начинал плакать, рушилась какая-то абстрактная плотина, хрупкая конструкция, лежащая в основе всего — Невиллета в первую очередь. Для Ризли это был знак, чтобы наконец начать как следует трахать его рот.       Ризли любил в шутку обвинить его в мазохизме, но правда была в том, что Невиллет не мог даже попытаться придумать что-то вразумительное в свое оправдание. Его челюсть болела, он не успевал дышать и давился каждый раз, когда Ризли, за волосы практически полностью стащив его с члена, мощно толкался обратно; дрожал всем телом, издавал мягкие протяжные звуки — приглушенные стоны, нытье и скулеж, слабо и лишь периферийно осознавал собственный стояк и влажное пятно на издевательски узких штанах. Это все — рационально — составляло собой один плотный комок дискомфорта, и все же Невиллет находил в этом самом дискомфорте едва ли не уродливую в своей — как он считал — неестественности, лихорадочную отдушину. И ему нравилось, когда Ризли было хорошо. Он знал, и, наверное, это было стыдно и он бы ни за что не признал это вслух, но Невиллет мог кончить от одного только факта, что принес Ризли удовольствие.       И он кончил. Выдохнул, но этот выдох умер в очередном глубоком толчке, и крупно затрясся, цепляясь пальцами за твердые бедра Ризли, безуспешно — пальцы, руки, они не слушались и просто соскальзывали по ткани штанов вниз, где пытались уцепиться вновь. Тело мгновенно сделалось сверхчувствительным, ткань белья теперь причиняла неудобство не только своей влажностью, но и элементарно текстурой, но, на самом деле, Невиллета не хватало на такой анализ: он знал только, что чувствовал слишком много — все и сразу, и его тело было огнем, и это было чересчур для его разбитого разума и перевозбужденного тела, но не было и мысли о том, чтобы остановиться. Ему было хорошо, когда было хорошо Ризли. Такая установка упрощала многие вещи.       Ризли его использовал в свое наслаждение: продолжал трахать, тянул за волосы и толкался сам — он грузно и почти сердито дышал сквозь зубы, стонал-вибрировал низким грудным голосом, от которого у Невиллета вставали дыбом волосы на затылке и покалывали кончики пальцев. Сквозь пелену слез и собственного оргазма Невиллет не видел Ризли, но мог представить. Вспомнить. Почувствовать. Зажмуренные глаза — либо же тяжелый взгляд из-под полуприкрытых век, подернутый дымкой возбуждения; или же руки Ризли, его широкие запястья и большие ладони — как одной он держал Невиллета за волосы, наматывал на кулак, а второй крепко сжимал подлокотник своего кресла, ногтями царапая дерево, и на обоих — выпирающие жилки вен. Или его каменные бедра, напряженно неподвижные; крупная тяжеленная подошва сапог, упирающаяся в пол практически до скрипа. Взлохмаченные волосы; и как некоторые пряди липли к коже на висках или лезли в глаза, но было не до того, чтобы даже задуматься о том, что они мешают. Капельки пота на обнаженной груди, потому что Ризли ненавидел застегиваться на все пуговицы — его это сжимало, сковывало, заставляло чувствовать себя точно повторно заключенным.       Свой протяжный жалобный стон Невиллет слышал уже как будто со стороны.       Он кончил второй раз и плотно сжал бедра, колени вместе, но это не помогло и, вообще-то, не должно было, но Невиллету тоже было не до этого — не до логики и адекватных мыслительных цепочек. Ему уже тогда казалось, что было много — а сейчас было невозможно. Невыносимо. Все, и сразу, и везде, и одновременно ничего — заполненная пустота, бесконечность на ноль, яркие ослепительные вспышки и темные пятна…       Ризли прорычал — из глубины его груди шел гортанный звук, в чем-то животный, и хватка в волосах Невиллета стала сильнее и больнее, и Ризли вжал его в себя, толкаясь членом глубже и глубже, и застыл. В ушах зазвенел белый шум — повисшая на долгие, долгие секунды тишина. Но Невиллет не знал, сколько времени прошло. Ризли кончал ему в глотку и кончал долго, вязко и тягостно. Невиллет не знал, как успевал глотать, как не давился и не задыхался — его тело справлялось самостоятельно и обособленно от него самого, и были слезы, слюна, сперма, и все же это было не о грязно и стыдно. Невиллет дышал через нос. Дрожа, постепенно собирал свой разум воедино по кусочкам, а член в его горле наконец смягчился, и Ризли отстранился. Застегнул штаны, не особо волнуясь о неопрятности, и внезапно вытянул Невиллета вверх, затаскивая к себе на колени. Его ослабшие ноги сразу же подкосились, но Ризли был сильным, а его хватка — крепкой и уверенной, и он бы ни за что не позволил Невиллету упасть.       — Как ты себя чувствуешь? — спросил он негромко, стирая большими пальцами остатки слез с лица Невиллета, а потом зарываясь пальцами в волосы, расчесывая и массируя. Ризли любил его волосы и никогда не делал из этого большого секрета, а Невиллет искренне не возражал и ластился к его прикосновениям, как кот.       Он несуразно промычал что-то в ответ — для слов слишком болело горло, для связности — он кончил дважды, себя не касаясь, и даже для смущения сил не осталось. Ризли смешливо фыркнул, и Невиллет все же постарался, чтобы вяло шлепнуть его по плечу, но одновременно прислонился ближе и доверительнее. И по привычке подумал о том, что это было непозволительное проявление слабости и уязвимости.       Затем прикрыл глаза и мысленно приказал себе заткнуться.       Он не знал, сколько они так просидели. Как только конечности стали осязаемее, а мысли четче, Невиллет положил руку Ризли на плечи и стал рассеянно массировать жесткие мышцы возле его шеи. Ризли хрипло выдохнул и расслабился под его прикосновением. Его пальцы по-прежнему были в волосах Невиллета, удивительно нежные, как будто эти самыми пальцами он несколько минут назад не натягивал Невиллета за эти же любимые им волосы на свой член, со всей дури трахая его горло. И Невиллет любил это. Контрасты Ризли, его многогранность, его грубость и нежность — Невиллет обожал едва ли не до поклонения.       Он вцепился в Ризли чуть крепче, чуть отчаяннее. Пальцами другой руки схватился за ткань рубашки на его плече. И даже если Ризли заметил — а он заметил, потому что он никогда не упускал ничего из виду, ничего важного и имеющего значение для него лично уж точно — он все равно ничего не сказал.       Правда была в том, что они оба боялись — и оба выстраивали стены, оба использовали самоизоляцию как защитный механизм. И оба ценили честность, не только потому, что того предполагали их профессии — при этом до ужаса этой самой честности опасаясь. И поэтому, на самом деле, ни один из не был хорош в разговорах о чувствах. Это были те слова, с которыми ни Невиллет, ни Ризли не умели — не хотели — обращаться как следует, потому что совершенно разный прожитый опыт научил практически одинаково: так безопаснее. Невиллет обнаружил: сердце его, будь оно хоть драконьим, хоть человеческим, боялось ошибиться и раниться точно так же, как и любое другое.       Эти чувства, они растапливали его, как масло, и Невиллету непременно хотелось совершить что-то — что-то, что выразит их как следует, но он не мог ни придумать (потому что у него была на редкость скучная, серая фантазия), ни сформулировать (все те же слова, с которыми иметь дело было сложно и страшно) — эти чувства. Необъятные и чрезмерные, едва ли не противоречащие друг другу. Пугающие. Когда Невиллет начинал думать о них, пытался разобрать и упорядочить, то непременно, рано или поздно, пугался. Хотел сбежать.       Еще Невиллет знал: эти чувства — они были абсолютно взаимны.       Потому что Ризли тоже боялся близости. Ризли боялся открыться, Ризли боялся уязвимости, и Ризли тоже постоянно хотел спрятаться и убежать. И они были не похожи друг на друга настолько же, насколько были одинаковы, и это было потрясающе.       Наверное, все было намного проще.       Невиллета переполняла любовь. Наверное, она переполняла его всегда, и до-Ризли, и после-Ризли — особенно. Эта любовь болела — она была тяжелой и удушающей — и эта любовь приносила ошеломительное, иррациональное наслаждение.       Невиллет зажмурился. Он не заметил, как напрягся всем телом и вжался в Ризли отчаянно и почти обреченно, пока Ризли не обнял его в ответ также крепко. Коснулся губами уха, так, что его колючая щетина проехалась по нежной коже лица Невиллета.       — Ты устал?       Невиллет слабо дернул уголками губ. Его напряженные плечи медленно опустились. Горло болело, а голос был слабым и охрипшим, но он все равно разлепил губы.       — Все, что я делал сегодня, это отдыхал.       Ризли поцеловал мочку его уха (Невиллет мгновенно вспыхнул), руками скользнул ниже и тяжелым прикосновением прижал ладонь к низу его живота. Невиллет вздрогнул и замер. Ризли усмехнулся.       — Я бы поспорил. — его пальцы начали быстро и проворно расстегивать пуговицы на мятой рубашке Невиллета, — Но не буду.       — Ты только и делаешь, что споришь, — беззлобно и мягко возразил Невиллет — скорее из принципа, просто чтобы не показывать, насколько он взволнован — и, перекинув ногу через бедра Ризли, уселся к нему лицом. Осторожно взял в руки его разболтанный галстук и принялся развязывать.       Ризли приподнял брови. Улыбнулся.       Он, конечно, и так все видел.       — Да ну?       Невиллет отвел взгляд и уставился на галстук. Уголки губ предательски дернулись.       — Да ну.       Пальцы Ризли пробежались по его ребрам, а Невиллет, задрожав, наконец стянул с него галстук и аккуратно повесил на спинку кресла. Затем снял с него жилет и потянулся к пуговицам на рубашке, но Ризли вдруг остановил его, обхватив пальцами запястье, и отстранил. Невиллет вздрогнул и медленно поднял взгляд.       Хорошо знакомое чувство страха встало комом в горле. Он сделал что-то не так?       — Нет, — тут же заверил его Ризли, как будто умел читать мысли, — Нет, все в порядке. Это, просто…       — Если ты не хочешь…       — Нет. Я хочу. — Ризли проехался по нему задумчивым взглядом, прежде чем, наконец, не остановиться на его глазах, — Ты правда в порядке?       Это была честность, которой Невиллет так отчаянно боялся. Он снова напрягся, инстинктивно дернулся, но руки Ризли замерли в хватке вокруг его талии — как не пытайся, не сбежишь.       Было намного проще, когда Ризли просто насаживал его на свой член и не требовал никаких ответов, но Ризли — Ризли заслуживал его честности.       — Я в порядке, — снова заверил Невиллет, но раньше, чем на лице Ризли успел появиться скептицизм, продолжил, — Но я немного устал. Извини. Я бы не отказался от воды.       — Мы могли бы сделать перерыв. Ты не голоден?       Невиллет не выдержал и наклонился, целуя Ризли в щеку.       — Просто воды достаточно. Правда.       Ризли отпускал его практически нехотя, оставляя в кресле, и двинулся в другой конец кабинета, к стеклянному графину с водой. Невиллет наблюдал за его широкой спиной, обтянутой взмокшей рубашкой, и думал, что Ризли тоже давно стоило раздеть. Как и он сам, Ризли не имел привычки жаловаться на дискомфорт.       Невиллет поелозил бедрами и запахнул рубашку, обнажившую тонкую грудь и впалый живот, но застегивать не стал. Холодно не было — совсем наоборот, в кабинете сейчас было душно, и Невиллет увидел, как оставленный на столе глаз бога Ризли засветился, а в стакане, в который он налил воду, со звоном ударов о стекло появилось несколько кубиков льда.       Сам Ризли не делал ничего, чтобы удовлетворить собственные предполагаемые потребности, только молчал и смотрел, и Невиллет снова почувствовал жар, заливающий лицо. Он протянул Невиллету стакан и облокотился поясницей на стол позади себя. Уголок губ Ризли дернулся, и Невиллет отвел взгляд.       — Тебе не жарко? — вместо этого спросил он.       Это был не совсем удачный выбор слов, потому что маленькое подергивание рта Ризли превратилось в расслабленную ехидную ухмылку.       — Если не терпится меня раздеть, так и скажи.       Невиллет медленно сделал несколько глотков воды. От разлившегося по внутренностям холода тело дрогнуло, и Ризли плавно забрал стакан обратно, убирая его на стол позади себя. Наклонился к Невиллету и погладил его по щеке широкой ладонью.       — Так что?       — Не терпится, — глухо признался Невиллет. В глазах Ризли мелькнуло удивление, быстро сменившееся удовлетворением.       — Так чего ты ждешь?       Не живи Невиллет среди людей столько лет, он бы наверняка зарычал.       От вновь накатившего волнения пальцы дрожали и плохо справлялись с пуговицами на чужой рубашке, но Ризли терпеливо ждал и даже не пытался помочь. Он склонялся над Невиллетом, уперевшись ладонями в подлокотники кресла, и дышал ему в самое ухо — специально, хотя мог отстраниться. Будь у Невиллета хоть на крупицу меньше самоконтроля, последние пуговицы он бы сорвал, но сдержался и, наконец закончив с рубашкой, огладил Ризли грудь, задержавшись на каждом из глубоких темных шрамов. Потом приблизился и поцеловал каждый из трех шрамов на его шее — в отместку. И Ризли в самом деле мелко дрогнул. Невиллет сдержал улыбку и продолжил: прикусил кожу возле кадыка, а руками полез дальше, справляясь с ремнем на штанах и достигая ширинки.       И Ризли снова остановил его.       Невиллет нахмурился. Протест уже повис на губах, но Ризли смазанно поцеловал его и внезапно сполз вниз, осев на пол, и устроил широкие ладони на его тонких костлявых бедрах. Легко сжал и толкнул, вынуждая Невиллета податливо раздвинуть колени в стороны, так, чтобы Ризли смог подползти ближе и устроиться между ними.       — Что ты... — начал было, но Ризли ущипнул его за тонкую кожу на животе.       Невиллет уставился смущенно и вопросительно. Ризли, не отвечая, ухмыльнулся и закинул обе его ноги себе на плечи, дернув на себя, и Невиллет, тихо ойкнув, съехал по креслу ниже, вцепившись руками в подлокотники.       — А теперь, — через ткань штанов Ризли чмокнул его в стояк и расстегнул ширинку, — Моя очередь.       Последующие слова Невиллета утонули в удивленном, довольном стоне.