Шоколадно-кофейные драбблы

      К разговору с дядей Клодом Астольфо готовился, как к битве. Продумал аргументы, интонации, выражение лица. Нужно было вести себя сдержанно и взывать к дядиной практичности, не показывая эмоций. Ведь сам дядя был именно таким: сдержанным и практичным. Кричать, устраивать истерики, резать руки ножом, кидаться с кулаками было бесполезно: в таких случаях дядя просто выходил с выражением лёгкой брезгливости на лице и звал Марко.       Когда он был помладше — считал, что дядя его нарочно мучает. Сейчас — понимал: нет, тот делает ровно столько, чтобы к нему было не подкопаться по закону, ни больше, ни меньше, а на то, что там чувствует Астольфо, ему плевать. Главное для Клода — чтоб его нельзя было обвинить в том, что он уморил несовершеннолетнего наследника Гранатумов ради огромного состояния.       Иногда Астольфо думал, что лучше б и правда уморить пытался, тогда с ним можно было бы повоевать по-настоящему. Но как воевать с человеком, которому плевать?       Он заговорил об этом утром, когда они сидели за завтраком в столовой, за столом, слишком большим для двоих людей, среди антикварной мебели и тяжёлых драпировок. Дядя — прямой, сухой и уже с иголочки одетый в тёмный как у священника костюм — читал газету.       — Я хочу работать, — сказал Астольфо, и собственный голос показался ему чересчур детским и робким. Большая комната старого дома проглотила и заглушила его реплику, как что-то неважное.       Дядя даже не удивился.       — Это не входит в твою программу реабилитации, — бесстрастно сказал он.       — Ты мой опекун, а не психолог.       — В таком случае я посоветуюсь с твоим психологом и психиатром, и тогда дам тебе ответ, — ровным голосом ответил дядя, возвращаясь к чтению. Астольфо понял, что разговор окончен, и уставился в тарелку невидящим взглядом.       Так хотелось заорать, разбить что-нибудь, выбить у дяди щит из ледяного непробиваемого молчания! Но единственное, чего бы он добился — дядя бы вышел с выражением лёгкой брезгливости на лице, а у психолога и психиатра было бы к Астольфо очень, очень много тупых бесячих вопросов.       Поэтому он не сделал ничего.       Роланд предложил ему работу пару дней назад. Астольфо на тот момент ходил в кофейню два месяца практически каждый день, познакомился с Оливье, научился принимать заказы не хуже, чем эти двое, начал узнавать в лицо некоторых постоянных клиентов и уже не представлял, как жить без всего этого. Но он чувствовал своё странное, ничем не обоснованное положение. Он даже не мог назвать Роланда — или тем более Оливье — своим другом, хотя подозревал, что если спросить Роланда, то в ответ без тени сомнения будет сказано: «А, Астольфо? Ну да, он мой друг!»       Как раз когда Астольфо начал всерьёз размышлять о своих птичьих правах, Роланд непринуждённо сказал:       — Хочешь у нас работать? Я уговорил Оливье!       — Что?.. — как полный болван переспросил Астольфо.       — Почему бы и нет? Ты тут столько всего делаешь, пора уже деньги за это платить! Конечно, надо получить разрешение твоих родителей или…       Тут он охнул и замолчал, потому что Астольфо бросился к нему и обнял, выбив весь воздух из лёгких.       Конечно, он сразу же Роланда отпустил и выбежал из кофейни, думая, что повёл себя как олух — как ребёнок! — и долго ещё не мог прийти в себя, сгорая от стыда и мечтая вернуться в прошлое, чтобы отреагировать достойно: кивнуть, поблагодарить, всё обсудить. Кто вообще, кроме пятилетних сопляков, прыгает на шею другим взрослым людям?! Он надеялся, что Роланд не будет ему припоминать этот глупый порыв.       И почему ему всего пятнадцать?.. С шестнадцати он мог бы сам подписать рабочий контракт, но до шестнадцати ещё восемь месяцев и две недели — целая вечность.       Дни, когда он ждал ответа дяди, тоже показались ему вечностью. Наконец за очередным завтраком дядя сказал:       — Мой разговор с Альциной оставил у меня впечатление, что работа может быть тебе полезна. Я подпишу разрешение.       Астольфо уставился в тарелку, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться во весь рот. Нечего дяде радость демонстрировать. Он уже представлял, как спокойно — без криков и прыжков в объятия! — придёт в кофейню и положит перед Роландом и Оливье подписанные бумаги, когда дядя продолжил:       — Разумеется, мне нужно будет нанести визит твоим работодателям и объяснить все нюансы, чтобы они понимали, с чем могут столкнуться в твоём случае.       Астольфо вскинул взгляд, чувствуя, что кровь отхлынула от лица. Тёмные глаза дяди смотрели как всегда холодно, без всяких эмоций. Отблески света, падающего через высокое окно, резко выделяли его сухие аскетичные черты. Глядя на это тонкогубое лицо человека, который в жизни, кажется, не испытал ни единого сильного чувства, Астольфо понял, что уже проиграл: чем убеждать, чем разбивать доводы дяди?! Тем, что ему не хочется, чтобы Роланд и Оливье знали? «Не хочется» — не аргумент для такого, как дядя Клод.       — Ты хочешь… — голос прозвучал сдавленно, потому что горло будто сжалось, и слова приходилось выталкивать, — …рассказать им…       — Рассказать им, с чем тебе пришлось столкнуться, чтобы они относились к тебе с подобающей бережностью, — разъяснил дядя.       Чтобы они относились к нему так же, как приходящие на дом учителя. Чтобы у них были эти жалостливые, испуганные лица. Чтобы они ходили вокруг него на цыпочках и обращались так, будто он в любой момент может разбиться, как хрустальная ваза. Чтобы они шептались с тем же отвратительным любопытством, когда думали, что он не слышит.       «Вы слышали, что случилось с его семьёй?...»       «Ужасно, просто ужасно…»       «Бедный ребёнок! И сколько это продолжалось?..»       «А что именно с ним делали? А правда, что…?»       Иногда он думал, что неплохо бы кого-нибудь из них ударить, чтобы стереть наконец эту омерзительную жалостливую гримасу с лица. Иногда он даже подумывал, что не прочь сжечь дотла семейный дом вместе с памятью обо всём, что в нём происходило — по крайней мере, тогда тошнотворная жалость к бедненькому малышу превратилась бы в испуг перед опасным безумцем.       Но в реальности он только стиснул зубы и, стараясь держать себя в руках, процедил:       — Разве обязательно им рассказывать? Просто подпиши разрешение.       — Астольфо, ты не обычный подросток, который подрабатывает после школы. Неужели ты думаешь, что лучше будет, если работодатели посчитают тебя обычным здоровым мальчиком?       «Мальчик?!»       Астольфо чуть не сорвался. Стиснув кулаки так, что ногти впились в ладонь, он повторил:       — Не рассказывай им ничего, пожалуйста.       — Это неразумное требование, — указал дядя. — Разговор окончен.       Как его убедить? Разум лихорадочно метался от одного аргумента к другому, но все они были неубедительными для такого, как дядя Клод. Если сейчас сорваться и устроить истерику — последняя надежда пропадёт. А может, дядя и вовсе откажется подписывать разрешение: мол, если Астольфо настолько нестабилен и не может спокойно разговаривать, то какая ему может быть работа, да ещё и с людьми?!       Лучше вообще отказаться от кофейни, чем позволить дяде туда заявиться и рассказать Роланду и Оливье о том, какой Астольфо на самом деле бедненький несчастненький ребёночек, с которого надо сдувать пылинки!       К глазам подкатили слёзы, горло до боли сжалось. «Ты задавливаешь какую-то эмоцию, — послышался в голове голос психолога. — Как думаешь, какую?».       Какую? Какую?!       Астольфо шумно выдохнул и поднял глаза на дядю. Он не сможет бороться с помощью логических аргументов. Осталось одно: не самое рациональное, но…       Самое подходящее его настрою.       — Мы же с тобой деловые люди, да, дядя Клод? — спросил он ангельским голоском.       Дядя дёрнул уголком рта и отложил нож и вилку.       — К чему ты клонишь, Астольфо?       — Я могу при следующем разговоре с Альциной рассказать ей один секрет. Я буду очень смущаться, мне страшно об этом заговаривать…       Может, дело было в сероватом зимнем свете, но, кажется, дядя слегка побледнел. А у Астольфо перестало так сильно болеть горло, ведь он давал выход своей эмоции — совсем как советовала его психолог Альцина! Вряд ли она одобрила бы его методы, но какая к чёрту разница?       — Я скажу ей, — залепетал Астольфо, изображая испуг и чуть ли не слезу пуская, — что дядя меня… трогает.       Ведь именно этого от него все ждут: что он будет бедным, испуганным, обиженным малышом. Пусть хоть раз их ожидания сыграют ему на руку!       — Астольфо… — сказал дядя изменившимся голосом.       — Знаешь, будет сложно доказать, что я вру. Мне даже кажется, что я смогу заставить Марко подтвердить мои слова: он такой внушаемый и так меня любит!       Астольфо не видел собственной улыбки со стороны, но что-то ему подсказывало: так бы он улыбался, будь опасным малолетним преступником. И словно подтверждая его слова, дядя нервно — да, Астольфо услышал в его голосе неуверенность! — сказал:       — Ты же понимаешь, что шантаж и клевета — это преступление?       — Ага. Повезло, что мне ещё нет шестнадцати!       — Послушай…       Астольфо хлопнул раскрытой ладонью по столу, и это сработало. Дядя замолчал и уставился на него с таким приятным и таким редким выражением неуверенности в лице!       — Клянусь, я это сделаю, — прошипел Астольфо, глядя дяде прямо в глаза.       Несколько секунд они играли в гляделки. Потом Астольфо улыбнулся самой нормальной улыбкой из тех, что были у него в запасе:       — Подпиши разрешение, и мы всё забудем. Я хочу заниматься своими делами, просто не мешай мне.       Дядя спрятался за газетой. Его сухощавые длинные пальцы самую чуточку подрагивали.       — Выйди из столовой, Астольфо.       Астольфо сделал, что сказано. Внутри у него всё мелко-мелко дрожало, а добравшись до своей комнаты, он сполз по двери и минут пять сидел на полу, пытаясь отдышаться. Победил ли он?.. А если нет, то готов ли пойти до конца? Во время разговора с дядей ему казалось, что готов, но теперь он сомневался. Ещё больше тупых вопросов, ещё больше жалостливых взглядов, ещё больше всей этой осточертевшей тягомотины!       Но чуть позже дядя передал через Марко подписанные бумаги вместе с сообщением, что надеется на благоразумие Астольфо. Слишком боялся за свою репутацию — а может, опасался лишиться доступа к деньгам Гранатумов — чтобы проверять, не тонка ли кишка у племянника.       Астольфо бежал всю дорогу, и только у кофейни остановился, чтобы выровнять дыхание и убрать с лица идиотскую широкую улыбку.       В кофейне он сразу принялся помогать Роланду. Только когда у них выдалась свободная минутка, небрежно подсунул бумаги:       — Оформите там всё, как время будет… — бросил как будто походя. Роланд сначала непонимающе поднял брови, а потом до него дошло, и он издал ликующий возглас:       — Оливье!! Астольфо получил разрешение опекуна на работу!!       — Я просто счастлив, — донеслось саркастическое замечание откуда-то сверху, из хозяйственных помещений.       — Он рад, — прошептал Роланд и подмигнул. — А я, кстати, купил тебе подарок. Закрой глаза и повернись спиной!       — Что?! Нет!       Нормальный, современный человек, услышав слово «нет», должен извиниться и отстать, но Роланд только ухмыльнулся:       — Жаль. Тогда никакого подарка.       Астольфо уставился на него, пылая праведным гневом. Вот именно этим Роланд его бесил: бесцеремонностью, неуважением, излишним энтузиазмом! Какого чёрта?! Неужто придётся объяснять ему, что чужие границы и триггеры надо уважать? Он не поворачивается к людям спиной, он не закрывает глаза, он не…       Он уже собирался так ему и сказать — про границы и триггеры — но что-то его остановило. Глядя в сияющее улыбкой лицо Роланда, в его большие зелёные глаза, которые так и искрились весельем, Астольфо подумал: но ведь кто-то должен вести себя как взрослый?       Роланд хочет устроить детский сад. А разве взрослые спорят с детьми? Взрослые устало вздыхают и соглашаются на те глупости, которые предлагает мелкотня.       Астольфо устало вздохнул, закрыл глаза и повернулся к Роланду спиной.       Он знал, что до него дотронутся, но всё-таки вздрогнул, почувствовав прикосновение к волосам. Где-то глубоко в душе поднялся призрак страха — но тут же рассыпался: это ведь Роланд, это его грубоватые лапищи сейчас старательно собирают его волосы и… чем-то скрепляют? Он не боится Роланда. Кто вообще может его бояться?       — Готово, можешь открывать глаза!       Астольфо дотронулся до волос: ну да, Роланд убрал пряди от лица и скрепил сзади заколкой, а теперь стоял и радостно любовался делом рук своих.       — Ну вот, так-то лучше. А то Оливье боится, что гости начнут находить розовые волосы в латте, хотя, — и он возвысил голос, явно чтобы его услышали наверху, — кто бы говорил!       — Я всегда убираю волосы! — послышалось сверху.       — Не всегда, — шепнул Роланд и ухмыльнулся.       Астольфо улыбнулся в ответ и задавил желание снова его обнять.       Хватит с него дурацких детских ошибок.