Порочный круг

Нортон ненавидел богачей всей душой. Напыщенных бизнесменов или же их полоумных детей — лишь от вида их хмурой морды и свиных глазок хотелось блевать. Все они, до единого, смотрели свысока — плевали в лицо лишь одной своей гаденькой ухмылочкой, цокая на лакированных каблучках, думая, что весь мир у их ног. — Нортон? Взгляд бурых глаз пристально наблюдал за задумчивым лицом старателя. Одно упоминание собственного имени из уст Орфея будоражило — если бы он не лежал на нём, Нортон бы поджал ноги и взвизгнул, как влюблённая девчонка. Они были пьяны — воистину изысканное (по меркам Нортона) французское вино, что они откопали в закромах пыльной кладовки под поместьем, идеально дополнило их скудный вечер. Мужчины звали присоединиться и других — но дамы решили провести выходной в типичных женских сплетнях, а Фредерик лишь поморщился, брезгливо отметив, что называть это пойло вином — кощунство. В каком-то смысле Нортон был рад подобному решению композитора. Одна мысль о том, что он бы распивал алкоголь, находясь в одном помещении с этими двумя — и напрягала, и пугала. И он ощущал облегчение. С Орфеем…проще. Он точно бы справился. Среди «своих» было принято игнорировать таких фиф. На все эти самодовольные улыбки и фырканье — позволялось лишь вежливо улыбнуться. Таковы правила — а иначе вся врождённая этика из них улетучивалась, стоило тебе проявить хоть капельку неуважения к их возвышенной персоне. И кто угодно — и напыщенные дядьки, и их ненаглядные детишки, со слёзками на глазах, красным от злости лицом и визгливым голосом, мчались жаловаться на разбой и нарушение общественного покоя. Такова вся натура тех, кому не приходится волноваться насчёт того, что они будут есть завтра…и проснутся ли они вообще. Тёплая, немного влажная рука легла на его шею, отрезвляя. Нортон уже было дёрнулся, но Орфей лишь нахмурился, сжав пальцы, чуть сдавливая чужое горло. Оглаживая большим пальцем кадык старателя, то и дело скачущего вверх-вниз, то ли от напряжения, то ли от возбуждения — романист терпеливо молчал. И смотрел, смотрел жадно и голодно. Сверлил, пожирал взглядом. Под этим взглядом старатель буквально таял — несмотря на небольшую разницу в телосложении, Нортон ощущал власть мужчины над собой. Среди совсем «зелёных» уличных парней бытовал некий обычай. Хотя, какой там обычай — обыкновенное развлечения, присущее лишь подобного рода людям. Изредка, когда уж совсем было невмоготу, они могли развлечь себя издевательствами над мажорами. Вечером они искали себе кого-то такого же неопытного и молодого — кто ещё не выучил, где можно ходить, а где нельзя, при этом светя всеми прелестями своего большого кошелька. Доброволец заводил разговор с господом, уводя того всё дальше и дальше от людных мест, в самый тёмный угол бедных районов. А там прилизанного юношу ждал сюрприз — в виде нескольких крепких ребят, готовых показать ему, какого это быть слабым. Зачастую их просто сильно избивали, при этом обильно оскорбляя. Некоторые могли позволить себе стащить что-то ценное, дабы обменять на еду или тёплую одежду. А некоторые…могли придумать совсем иные, изощрённые издевательства. При таком исходе жертва не спешила жаловаться офицерам, о нет. Среди высшего общества слухи разлетаются быстрее ветра — потому те стыдливо умалчивали об осквернении их тела ещё долго, если не всю жизнь. Нортон никогда не позволял себе подобного. Он брезгливо морщился, видя жадные лица тех, кто сдирал дорогие украшения и златые часы с чужих запястий. Сама мысль о том, что кто-то готов добиваться достойной жизни подобным путём — отвратна. Он предпочитал добиваться всего сам. О том, чтобы прикасаться к ним с иными намерениями, кроме как избиения — он даже не задумывался. Потому стоял в стороне — даже если умоляющий взгляд заплаканных глаз был устремлён на его силуэт, стоящий неподалёку от всей этой вакханалии. — Нортон. Орфей не отступал. Рука, ранее оглаживающая шею старателя, уже спустилась ниже, забравшись под расстёгнутую грязную рубашку, оглаживая обожжённую когда-то грудь. Если бы Нортон хотел описать этот момент на бумаге, образ романиста был бы сравним с прекрасным русалом — чарующим его, дабы потом хладнокровно утопить. Рука, хозяйски ласкающая чужое тело, была схвачена и оттянута назад. Мужчина в монокле вопрошающе взглянул на старателя, не пытаясь вырваться из хватки. — Не надо. — Почему? — Потому что ты опять уйдёшь. Ты всегда так делаешь. Прозвучало жалко, но это было фактом. Это был не первый раз, когда они встречались вот так — отдыхая где-то наедине, болтая обо всём. Потом разговоры становились более близкими, сопровождаясь случайными касаниями. А потом писатель делал что-то очень глупое и грязное, от чего Нортону хотелось либо спрятаться куда подальше от его касаний, либо сделать что-то ещё глупее в ответ. После это всё сопровождалось чувством вины и спокойным, холодным лицом Орфея, смотрящего во время обеда куда угодно, но точно не на Нортона. Орфей негодующе покачал головой, прежде чем по-свойски положить её на грудь Нортона, ласково трясь щекой. Ответа не последовало, потому Нортон смог лишь ослабить хватку и бессильно уронить свою голову на подушки позади, опять позволяя этому произойти. И писатель опять не потрудиться хотя бы раз одарить шахтёра поцелуем — или сказать хоть что-то ласковое, без прочих грязи и пошлостей. Когда-нибудь Нортон найдёт в себе силы и этот порочный круг закончится.