Холст нашей любви

«Хочешь, сходим куда-нибудь сегодня вечером?» Мысль крутится в голове и не находит выхода. Жан тяжело сглатывает, проводит ладонью по волосам, снова смотрит на Джереми, лежащего с книгой на кровати. Он — чертово совершенство. Жан часто злится на него из-за этого: он просто не понимает, как тот может быть таким идеальным и оставаться живым человеком. Жан прокручивает в голове фразу. Простое предложение. Что сложного? Челюсть будто онемела, он не может выговорить ни слова. Смотрит на Джереми: его красивые-красивые загорелые предплечья, которые тесно обхватывает футболка, его пальцы, волосы — вспышка светлой краски на каштановом полотне, хочется запустить в них пальцы, хочется прижать его к своей груди, хочется говорить ему «спасибо» до тех пор, пока он не начнёт задыхаться. Неужели ты правда не сможешь сказать? Жан вспоминает. На прошлой неделе — цветы. Жан сказал, что не знает, какие ему нравятся, и Джереми каждый день покупал небольшой букет разных — чтобы он смог понять. До этого — свидание. Джереми смог, пригласил, организовал, и Жан в тот вечер утонул в непривычной заботе И так всегда. Джереми делает, делает, делает, а Жан — не может. Да, его не учили, да, впервые в жизни ему правда это необходимо, — но он чувствует себя таким неполноценным, таким ненужным, когда дело доходит до подобных моментов. Почему Джереми с такой лёгкостью предлагает ему сходить выпить кофе? С такой лёгкостью расспрашивает о любимых фильмах, цветах, музыке? С такой лёгкостью делает комплименты, от которых у Жана алым вспыхивают уши, с такой лёгкостью просит научить французскому… Жан им восхищается — и завидует. Потому что он почти всегда хмуро молчит и не может выговорить то, что крутится на языке. Жан хочет поцеловать его первым хотя бы раз, но пока ему это не удалось. А Джереми спрашивает разрешения перед каждым телесным контактом, — потому что иногда Жан говорит «нет». Жану так хочется позаботиться о Джереми — купить ему утром кофе и любимые вафли, подарить что-то, что он давно хотел, сказать, что ему идёт эта рубашка, помассировать плечи после тренировки, — но часто у Жана нет сил даже на заботу о самом себе. И это тоже делает Джереми. Жан считает, что он этого не заслуживает, но Джереми каждый раз твердит ему об обратном. Каждый раз, когда берет за руку, проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони и носом утыкается в шею. Жан любит такие моменты: даже когда ему кажется, что он хочет побыть один, он остаётся с Джереми и понимает, что ему нужно было именно это. Иногда Жану кажется, что он слишком устал, — а Джереми не устает никогда. Он готовит ужин после тренировки — Жан каждый раз восхищается его кулинарными способностями, — у него есть силы куда-то идти вечером, есть силы улыбнуться, посмеяться, подбодрить. Жан завидует — но совсем немного. Потому что все эти улыбки, шутки, комплименты — обычно для него. И когда Жан злится на себя за то, что тренировался всего пару часов по сравнению с привычными ранее шестнадцатью, но при этом всё равно устал, Джереми терпеливо берет его за руки и объясняет, что он имеет право уставать, даже если бы совсем ничего не делал. И Жану становится легче. Особенно после поцелуя в лоб. Жан смотрит на Джереми. Тот перелистывает страницу книги, улыбается чему-то в тексте. Выглядит как чертово совершенство. Жан прикрывает глаза, выдыхает, тихо кашляет, пытаясь привлечь внимание. И наконец с губ соскальзывает быстрое: — Джереми. Тот оборачивается молниеносно, словно всё это время ждал, пока его позовут. Глаза распахнуты чуть шире обычного, он ждёт, и Жан, не открывая глаз, продолжает: — Хочешь, сходим куда-нибудь вечером? Пару секунд единственным ответом является тишина, а потом Джереми радостно вздыхает и захлопывает книгу. — Конечно. Конечно, куда угодно, — он встаёт, подходит ближе, в его глазах — волнение и забота. — Но мы можем не идти, если ты не хочешь. Хорошо? Тебе не нужно делать что-то только из-за чувства вины. И внутри разливается приятное тепло, а Жану снова хочется благодарить его до тех пор, пока он окончательно не выбьется из сил.