Между нами меньше, чем

Это было глупо. Так отчаянно и жалко. Как и всё в его жизни. Просто невыносимая тяга к любому, кто был достаточно добр. Обязательно ли целовать кого-то, кто хорошо к нему относился? Абсолютно нет. Но это произошло и было почти чем-то, пока ему не сказали нечто, что кольнуло даже сильнее, чем частые выкрики Рико. Конечно, это начиналось очень в духе романтической истории. Перелом сделал его слабым и неповоротливым. Это было мерзкое чувство беспомощности, когда его опору, его ведущую руку сломали, заодно подавив его дух. Всё в его жизни было посвящено тому, насколько хорош он был. И кто он без ведущей руки? Абсолютно никто. Не игрок, не друг и точно не тот, кем мог бы кто-либо заинтересовать. Но стоило подумать об этом раньше. Ему действительно показалось, что это было чем-то. Это была связь. Но гораздо более платоническая, чем ему захотелось подумать. В его жизнь молча ворвался молчаливый и сдержанный парень, с внимательными глазами и сухим выражением лица. В нем было что-то, за что хотелось зацепиться и не отпускать. Может, сдержанность - это сексуально, он не знал. Всё, что он знал, так это мягкие пальцы, скользящие по его волосам, когда он был слаб даже, чтобы пережить мытье головы самостоятельно, это методичные движения, когда ему нужно было одеться или завязать чертовы шнурки. Все их моменты плотно впились в его память. Каждый короткий разговор и каждое мягкое движение. У него всегда были аккуратные руки, тонкие запястья с ярко выступающими косточками, мягкие линии вен и успокаивающее тепло кончиков пальцев. И это притягивало, тянуло, как околдованного ко всему, что ему могут дать. Все действия отдавались легкой болью в груди, напоминая о том, как мало в его жизни было заботы. Вероятно, вначале он бы сказал, что они с Эндрю идентичны. Абсолютные близнецы. Но нет, Аарон не делал из этого никакого представления, ничего не просил взамен, а его лицо выражало спокойную решимость, будто он делал это сотни раз. Заботился о ком-то безвозмездно. Говорили ли ему за это спасибо? Наверное, нет. На всякий случай, он тоже не говорил. До того дня. Это не было спонтанным поступком, так он будет говорить себе до конца жизни. Это было решением на основе наблюдений. Теперь всё кажется результатом его больной фантазии. Может он ударился головой, когда сломал руку? Но он видел, как по его телу скользнули весьма очевидным образом во время очередного мучительного переодевания, замечал, как маска полного равнодушия ослабевала в его присутствии. Эти маленькие вещи, которые он впитывал с жадностью. Он видел достаточно жалостливых взглядов, чтобы спутать. Абсолютная уверенность. Но он всё же облажался. Позже, гораздо позже, до него дошло, почему всё вообще случилось. Стоило догадаться раньше, но он был глуп и очарован и брал то, что ему дают. Поэтому, упустил очевидное. В тот вечер всё было напряженнее обычного. Ему только сняли гипс. И они были там, в тишине гостиной, пока он зачарованно наблюдал, как по его голой коже скользят эти горячие пальцы, обводят шрам и тщательно разминают кожу. И он горел под этой аккуратной, но сильной рукой, разминающей его пальцы. Это были очень интенсивные движения для его израненной руки, поэтому он ловко перехватил пальцы не такой уж рабочей, но живой правой рукой. Их прикосновение было значимым. Абсолютно взаимно, на его взгляд. Тогда он сделал это, сжал чуть сильнее и потянул на себя, увидел мягкий свет этих глаз и позволил себе прикоснуться к его губам. Но он, очевидно, придумал себе, как его руку сжали сильнее, как по его рту скользнул кончик языка, как горячий воздух, сопровождаемый довольным вздохом, обнял его лицо. А после было плохо. На него посмотрели совершенно прекрасные, но шокированные глаза. В них застыл ужас. Уже тогда он всё понял. Нет, конечно, не всё. Только то, что это не повторится. Тогда ему даже не нужно было что-то говорить. Ужас на чужом лице сказал достаточно. Тогда он сказал что-то. Что-то, что ранило. Абсолютно безжалостно. Но это было лишь началом. “Тебе больше не нужна моя помощь.” Он знал, что за этой фразой скрывалось “не подходи ко мне больше”. Знал, но всё равно тосковал. Так жалко и беспомощно. Он действительно мог сам справиться со своей одеждой, едой и прочим. Они просто были вынужденными приятелями. Аарон сделал ему одолжение, тренировался на будущее, вот и всё. Так он всем и говорит. Никакой дружбы не было, они не делили одеяло и улыбки, и в этих действиях не было ничего. Абсолютно ничего. Но он мог признаться себе в темноте, что это сломало что-то глубже и сильнее, чем кость. После всё развивалось спокойно. Вычеркнув несколько месяцев тотальной беспомощности, он был близок к тому, что любил. К полю, тренировкам и своему склочному характеру. Абсолютно ровно. Но никто не мог запретить ему смотреть. Наблюдать, как Аарон не говорит ни с кем, кроме Ники. А потом что-то ухудшилось. Его слова стали лезвиями, ударяющими по ни в чем не виновному кузену. Понятно, что это было. Защитные, обидные, гомофобные фразы, явно обращенную не к тому человеку. Он понял посыл, они больше не разговаривали. Ещё спустя каких-то пару месяцев он увидел нечто ещё более неприятное. Это язык Аарон во рту какой-то черлидерши. Что ж, ему вообще не на что обижаться, абсолютно никаких обид. Но даже если ситуация полный отстой, он рад, что это был повод поговорить. Не то, что бы обязательно было ему угрожать и скалить зубы. Тогда ему в лицо бросили просьбу вместе с предупреждением. “Не смей говорить Эндрю про Кейтлин. Или я расскажу что-то, что мигом разрушит вашу с ним договоренность.” Ну, теперь он знает две вещи. Имя его девушки и то, что он назвал тот случай “что-то”. Абсолютно бесполезная информация. Но они говорили. Дальше он лишь беспомощно наблюдает, как Аарон сбегает на секретные свидания. А он неосознанно и без надобности прикрывает его. Ему неясно, что у них за семейная сделка и для чего, но умеет помалкивать. Может, тогда его простят. Эндрю лишь презрительно фыркает, когда Аарон убегает с Ники на какую-то тупую вечернюю прогулку. Абсолютно не подозрительно. Но этот спокойный вечер перечеркнут случайно брошенной фразой Эндрю. “Знаешь, недавно была годовщина смерти нашей матери. Удивительно, что он не принял дозу в тот день.” Почти с трудом он изображает невозмутимость, спрашивая когда это было. Он знает ответ заранее. И это ничего. У него наконец есть объяснение. Ему понятно что это. Одиночество, тоска, отчаянье. Просто нежелание быть одному. Поэтому, Аарон был там, отвечая на его поцелуй. Абсолютно понятно. Но неизменно больно. После он лишь мельком, одним глазом, следит, чтобы уловить то состояние в нём. Дрожат ли его руки, расширены ли его зрачки, как сильно его мучает жажда. И он ужасен, если надеется, что это означает, что Аарон вернется к нему. Скорее всего нет. И это нормально. Кажется, прошло три месяца, когда они не сказали друг другу ни слова. Что феноменально, учитывая, что они живут вместе, тренируются и видят друг друга каждый день. Но это никого не волнует, кроме него. Жизнь продолжается, его в том числе. Поэтому, он тренирует правую руку, чтобы вернуться в игру. И это казалось проще в теории, а по итогу у него есть совершенно не готовая к сотрудничеству конечность. Играть нерабочей рукой, это как дышать ртом - реализуемо, но слишком сложно понимается телом, чтобы делать это постоянно и естественно. После этого есть только жжение и слабость. Абсолютная боль. Но оно стоило того, если одним вечером он сидел за столом и недовольно шипел, сгибая затекшую руку. “Приложи лёд.” Вот так просто. Пара слов и его собственный лёд растаял. Он слаб и подавлен, из-за чего просто кивает в ответ и мягко улыбается непроницаемому лицу. Абсолютно безжалостный человек. Но такой красивый. Особенно когда усмехается и сам достает лёд и протягивает ему. Никаких прикосновений, очень тонкий намёк. Если в нём зародилось подавленная надежда, то её мастерски выбросили и растоптали слишком скоро. Да, это было грязно и некрасиво, но каждая клеточка его тела хотела услышать тот разговор между Ники и Аароном. Просто потому что это о нём. Нельзя не остановиться и не прислушаться. И он слышит и впитывает каждое слово. Абсолютная правда. Но заставляет всё в его сердце захлопнуться. Конечно, Ники бестактен и говорит игриво и беззлобно о том, что за напряжение Аарон испытывает с тем, кому так охотно помогал месяцами. И как же он сам влип, если может детально представить, как на эту фразу всё в Аароне загорается от протеста. Он воображает себе подрагивающую от гнева губы, прищур глаз и плотно сжатые кулаки. На его губы явно подступает яд, абсолютно опасный. Но как он наивен, если думал, что у него уже есть иммунитет. “Хватит нести всякий бред, Ники. Между нами абсолютно ничего. Хотя знаешь, нет. Это не совсем точно. Это не ничего. Между нами гораздо меньше, чем ничего.” И всё в порядке. Абсолютно. Никаких но. Когда в тот же день Эндрю предлагает ему выпить в очередной раз, он впервые соглашается.