Страннее не бывает

      — Mosi Gusha-a-a-a, — конечно, я вкладывал в эти слова совсем иной смысл, дрейфуя в теплой бухте близ Тростниковых островов на своем кожаном чемодане.       Стараюсь лишний раз не шевелиться, обхватив руками своего верного спутника, и мечтая, что слабым течением меня куда-нибудь унесет в сторону Инадзумы. Вот только течение несло меня к песчаному берегу, за которым проглядывалась полоска зеленой, пиксельной травы. Даже скалы, если хорошенько приглядеться, просвечивали, чего уж тут говорить по деревья.       — Olah! — доносится с берега. — Olah!       — Olah, — отзываюсь слабо, подняв руку. Чувствую под ногами мягкий, рыхлый песок.       — Beru Si? — хиличурл преследует меня по берегу, обеспокоенно оглядываясь на спящих в высокой траве соплеменников.       И правда, а что я делаю?       — Mi muhe Lata! — произношу не без гордости, идя по дну маленькими, аккуратными шажками, ведь игрой как-то не предусматривалось, чтобы хиличурлы умели плавать.       — Dada, — хлопает в ладоши хиличурл.       Хиличурлианский был довольно примитивным языком, где все слова и сказанные фразы воспринимались буквально.       Выхожу из воды под урчащие, глухие смешки своего соплеменника. Отряхиваюсь. И как бы я не старался походить на местных хиличурлов, все равно выбивался из толпы своими размерами, маской и проколотым ухом, походя больше на какого-нибудь изгоя, кои никогда не водились на просторах ветреного Мондштадта или гео-региона Ли Юэ.       Хиличурл манит меня за собой, в сторону высокой травы. И мне ничего не остается, как последовать за ним. Растолкав своих соплеменников и довольно пританцовывая, достает из маленького, тканевого мешочка два камушка кремния, чтобы развести костер.       — Olah, — отзываются сонно те, приветствуя меня.       — Olah.       Хиличурлов всего трое, маленькое племя, обосновавшееся рядом с каменными вратами.       — Odomu? — спрашивает один из них. — Ika?       — Odomu, — отвечаю глухо, дергая левым ухом. — Вэй, — хлопаю себя по груди когтистой ладонью, представляясь первым.       — Ому.       — Фумо.       — Тору, — отзывается довольно сидящий у кострища хиличурл, похлопывая по клочку измятой травы рядом.       Тору подкидывает в кострище сухие ветки, пока я достаю из чемодана завернутые в листья лопуха ягоды можжевельника, собранные у подножия Драконьего хребта.       Приподняв маску до носа, бросаю в рот несколько крупных ягод. Протягиваю лопух подкравшемуся сзади Фумо.       — Mosi, — стараюсь говорить спокойно, неторопливо.       Фумо берет ягоду. Крутит ее, вертит так и сяк, привыкая к диковинке смежного, более холодного региона. Я же, пока есть такая возможность, наедаюсь до отвала, греясь у костра. Доставать походный чайник или котелок, не спешил, как и остатки жареного мяса. Хватит пока и кислых ягод.       Ому хватает сразу горсть ягод, пробуя. Плюется сразу под едкое фырканье своих соплеменников. Тору садится рядом со мной, толкаясь. Достает откуда-то закатник, ломая его пополам. Протягивает одну половинку Ому, вторую — Фумо. Облизывает липкие от сока пальцы, приподняв края маски.       — Dada, — хмыкаю одобрительно, разделив оставшиеся ягоды вместе с Тору.       Общаясь интуитивно, я поведал им, что держу свой пусть с конца большого края, каким-то неведомым образом очутившись на краю мыса Веры, в районе склона Песни ветра, с неизменным чемоданчиком в руках. Вместо нормальных волос — грива, вместо лица — глиняная маска. Тело непропорционально длинное, худое, неудобное и уродливое. Не человеческое. Не родное.       Понял, что попал, но вот в кого еще, куда? И собственно: а на хрена?       Это потом меня нашел хиличурл-разведчик, внося немного ясности в сложившуюся ситуацию, сжалившись над своим глупым собратом, поделившись кусочком горькой редиски и сопроводив в своё племя. Где я и понял, что ничего не понял.       В племени уже шептались о древнем, четырехкрылом драконе украдкой; о переменчивом, колючем ветре.       И случайно вогнав в палец занозу, осознал, что все это не игра, а самая настоящая жизнь. И боль никакая не эфемерная, не выдуманная. Что сердце стучит в груди, как и у всех. И что есть хочется, как и спать. Не может ведь быть так, чтобы игровая непись хоть что-то чувствовала, калечась и умирая взаправду. Так не бывает.       Оказывается, что бывает. И еще как.       Вперед меня гнал страх.       А уже потом и любопытство. Детское, открытое. Мир-то огромен на самом деле, хоть местами и плохо проработан.       Повезло переродиться в Странном хиличурле не менее странному человеку.       Мондштадт я обошел вдоль и поперек, путешествуя свободным кочевником. Пропал отчего-то иероглиф на маске, а одежда истерлась. Чемодан отчего-то стал больше и крепче. И не узнаешь теперь.       От племени к племени, дальше и дальше, к промерзшим землям Драконьего хребта. К вечному холоду. Я нигде не останавливался дольше, чем на день. Ведь мне нигде не было места.       Ветер нес перемены, но мир отчего-то оставался прежним.       И оступившись на склоне, потянувшись за стеклянным колокольчиком, и рухнув в воду, я не умер. А значит, не все еще потеряно.       — Nye mita da ye mosi zido!