С неба…

      Представьте себе: вы спокойненько вечером лежите на любимом диванчике, прижав к себе котейку, смотрите телик, вообще никого не трогаете. Уже почти засыпаете, прям полный расслабон, хорошо вам, очень хорошо. Попутно ещё винишко любимое потягиваете, слегка так, невзначай. В общем, идеальный вечер. Но в любой, совершенно спокойный вечер может что-нибудь случиться, взорваться, прилететь. Например — что-нибудь свалится прямо с неба и кардинально поменяет вам жизнь…       И поменялась эта самая жизнь и у милой барышни Ани Чистовой, в такой же вечер около полугода назад, когда где-то в два ночи по Москве в окно её комнаты врезалось нечто огромное, светящееся, странное, так ещё и громко бранящееся на все буквы алфавита. Сначала Анечка подумала, что пора бы ей завязывать с винцом и спать ложиться — вот и «белочка» к ней нагрянула, чуть не разнеся окно. Однако, «белочка» сначала на минуту куда-то пропала, но вернулась и принялась бесконечно нагло протискиваться в окно, не прекращая материться:       —Черт! Черт вас всех побери! Какой урод делает такие оконные проёмы?! Да в них мышь не пролезет!       Анна тогда была в достаточно сильном шоке, поначалу она то крестилась, то пыталась выпроводить странного гостя, не дав ему и выдохнуть. Но тот начал умолять девушку, чтобы та его выслушала и не гнала. Аня пожалела странника, позволила ему сесть на слегка неприбранный диван (чем вызвала крайнее недовольство своей кошки, которая очень не любила гостей).       И вот тут-то она смогла его разглядеть, как следует. Одет он был — хоть куда. Чёрный мундир до колен, больше похожий на куртку с блестящими аксельбантами, фуражка со звездой, какие-то совершенно невиданные чёрные брюки, кожаные перчатки, на самодовольном бледном лице — совершенно безумного вида тёмные очки, делавшие его похожим на смесь инопланетянина с каким-нибудь эстрадным артистом.       Конечно, первое, что она спросила — какого, спрашивается, пуркуа он забыл у неё дома и кто он, чёрт подери, такой. Незнакомец представился Глебом и слегка порывшись в бесчисленных карманах, протянул ей глянцевую бумажку, правда, изрядно измятую, сказав, что это удостоверение. На неясного цвета бумаге значилось: «Глеб Рудольфович Самойлов. Легионер АПОКП, отдел по борьбе с вредоносными цивилизациями». Сам Глеб назвал это АПОКП «Звездным Гестапо». Надпись напоминала о советских фантастических фильмах типа «Москва-Кассиопея», в своё время посмотренных Анечкой в достаточном количестве. Но выглядела вполне серьёзно.       Чистова уточнила на всякий случай: —Вредоносными? Это какими такими? Уж не приперся ли ты, бешеный очкарик, Землю взрывать? Не-не, ты это, попозже давай, мне всего-то двадцать четыре года! Я ещё пожить хочу!       На это Глеб ответил, что добрая часть легионеров сама родом с Земли, в том числе и он, и планеты они, тем более такие крупные, уничтожают крайне редко, и что борьбу они осуществляют с опасными созданиями. На каждой планете, исключая Землю живёт по несколько десятков народов, среди них есть как мирные и спокойные, так и воинственные и вредоносные, которые нападают на соседей, а иногда устраивают и межпланетные войны. Вот такие-то конфликты и разруливает их отдел АПОКП — Ассоциации по охране космического порядка, носящего также неофициальное название «Звездное Гестапо»        Аню смутило это название, отсылающее к Третьему Рейху, но Самойлов объяснил, что никакими зверствами они не занимаются, а сами защищают мирных жителей Вселенной от всяких нападок со стороны довольно грозных племён. В том числе и землян.        Тогда Анна спросила:       —Что же вы, в таком случае забыли на Земле? Неужели на нас кто-то хочет напасть? Ну этого ещё не хватало! Или ты тут один, и так, отдохнуть залетел?       Легионер успокоил девушку и пустился в долгий рассказ, мол, да, по Земле соскучился и попросил разрешения провести отпуск на родной планете. Вот и остановился тут. А в квартиру к ней попал вообще случайно. У него, мол, сломался летательный аппарат и пришлось сделать срочную посадку, а аппарат оставить на крыше. Пара дней прошла в дикой суматохе, Чистова, которую когда-то отец научил кое-чему из механики помогла незадачливому легионеру починить аппарат, похожий на смесь мотоцикла с самолётом, иногда страшно ругаясь и пиная агрегат, за что получала словесных тумаков — Самойлову не нравилось неуважительное отношение к его «железному коню». Зато Аня кормила Глеба всякими вкусностями собственного приготовления и ловко подшила и привела в порядок его форму — Аня неплохо шила и хотела бы заниматься дизайном одежды, но пока это было на уровне задатков. А Самойлов в свою очередь рассказывал новой знакомой о космических просторах, о том, кого и где видел. Оказывается, на Марсе есть жизнь, и живут там обычные люди, у них две руки и две ноги, они едят, пьют, дышат и влюбляются, но абсолютно все — с серебряной кожей и волосами всех оттенков красного. На Венере живут одни женщины и они имеют с населённым только мужчинами Марсом парную цивилизацию. То есть, чтобы зачать ребёнка, марсианский мужчина летает на Венеру к женщине, зачинает его и если рождается девочка, то она живёт на Венере с мамой, а если мальчик — на Марсе с папой. А на Нептуне живут существа, напоминающие сказочных водяных и русалок, только намного больше, сильнее и страшнее. Иногда Глеб вспоминал о каких-нибудь грустных моментах, о том, как на его глазах гибли некоторые товарищи. Анна всегда была болтушкой, но в такие моменты слушала открыв рот, полностью молча. И смотрела не отрывая глаз, запоминая его, будто фотографируя. За тесными очками прятались глаза, серебристо-голубого цвета, в темноте казавшиеся опаловыми. А на голове рос ирокез русых волос, невысокий, но жутко встрепанный, правда очень шедший Глебу.       Аннушка уже никогда не забудет, как однажды Глеб рассказал, как его друг и коллега по отделу Александр Козлов погиб во время сложной миссии. По словам Самойлова, он держался до последнего, но был сильно ранен, причем в попавшей ему в бедро пуле был какой-то редкий вирус. Саша, мол, после этого не прожил и трёх дней. Траур по нему носили все отделы, даже те, кто обменивался с Козловым всего-то парой фраз.       В этот момент он не походил на какого-то инопланетянина, или даже земного чудика, нет — он походил на простого человека, вспомнившего о своём давнем горе, о потере друга. В этот момент сердце Ани дрогнуло и сжалось, как будто это она пережила утрату дорогого себе человека, и она помнила, как положила руку на сильную кисть Глеба, как бы ободряя его, помнила его благодарный, печальный взгляд. Чистова, несмотря на любовь произносить иногда пышные и пафосные фразы, особенно в драматичные моменты, тогда просто молча глядела Глебу в глаза, и это было ему дороже любых слов утешения. В тот вечер впервые сердце Ани рядом с Самойловым забилось чаще, чем следует, но она тогда списала всё на сильное эмоциональное напряжение. Но ещё пара встреч, пара смазанных взглядов, быстрый и призрачный поцелуй в щеку, несколько историй о далёких мирах, наконец, маленький браслетик с совершенно невиданным серебристо-фиолетовым камешком — и Аннушка теряется в нём, понимает, что любит. Или на худой конец — влюбилась крайне сильно. И когда Анна это понимает — ночью, ловя себя ня мысли, что не может заснуть, потому что думает о нём, то исступлённо выдыхает. Давала же она зарок, не влюбляться ни в кого! Но зарекаться в таком было глупо, и она сделала это напрасно. И всё равно полюбила.       А боялась и зарекалась Аннушка вот почему — она банально и ошибочно думала, что не сможет заинтересовать Глеба, да и помнила, чем ей обернулась прежняя влюбленность. Старые комплексы всплывали на поверхность, из глубины сознания возвращалась та нескладная большеглазая девчонка, во все горло оравшая на своих обидчиков, звавших её «доской», «веткой», По ночам обычная уверенность девушки слетала, как изношенная карнавальная маска, и Анна грызла, грызла себя: «Ну каким образом мне его заинтересовать? Я тощая, грудь у меня маленькая, брови и губы тонкие…». Всплыл в памяти и безумно мерзкий случай из жизни. Ане тогда было всего семнадцать, или восемнадцать лет, и у неё были первые в жизни отношения. Чтобы ухажёр не видел то, какая маленькая грудь у Анечки, она подкладывала под лифчик вату и кусочки ткани, увеличивая размер бюста. Благоверный не заподозрил, что грудь не настоящая и всё какое-то время шло хорошо. Но отметив полгода отношений, молодые люди решили впервые лечь в постель. И когда он снял с хрупкого тела Ани лифчик и увидел настоящий размер. Аннушка помнила отвращение на его лице, как он сказал, что с доской встречаться и спать не будет, как стыдил за то, что врала ему, не показывая себя, что она, такая, никому не нужна. С тех пор до встречи с Глебом Анечка занималась сексом всего около пяти раз, и то, когда сильно выпивала. Ведь в пьяном состоянии не обращаешь внимании на маленькую грудь и ещё какие-то недостатки. Но секс этот был совершенно без каких-то чувств и Чистовой быстро надоело…       С того инцидента прошло шесть лет. Анна прятала глубоко свои комплексы, днем, а иногда и на ночь натягивала на себя уверенность, но часто бывали вот такие ночи, когда давняя боль вылезла наружу и в эти моменты Чистова ненавидела себя и одновременно жалела. Эти терзания видело только одно живое существо — серая кошка Маруська, искренне, но совершенно безмолвно сочувствовавшая хозяйке и любившая её. И всё доверие и привязанность Анечка отдавала одному созданию.        А тут — случился Глеб, легионер из космоса, чудик в черных очках, приходящий либо с адским грохотом, либо тихо, как мышь, постоянно строивший забавные рожицы, тридцатичетырехлетний подросток со взрослым мышлением, всегда правый для неё. Он не пришел и не появился, а именно случился, упал, как куча снега на голову, как метеорит в тайгу, быстро и резко. И чувства загорелись так же — быстро и резко. И разгорались они с каждым днём сильнее и сильнее, стоило Анне только увидеть Глеба, или о нём подумать. О её душевных страданиях знала только лишь кошка. Кстати, даже Маруське, не особо любившей гостей дома, очень полюбился Глеб, кошечка чувствовала, что Самойлов любит животных и её не обидит.       А что же сам Глеб? Что чувствовал он к этой чудной одинокой девице с непослушной черной челкой в одежде всех оттенков черного? Сам Глеб знал множество девушек и женщин, но такую видал впервые за все тридцать с лишним лет своей жизни. Вдобавок ко всему, она была его землячкой — они оба родились на Урале, только вот Аня приехала оттуда не так давно, а Самойлов на исторической родине не бывал года этак с девяносто третьего. И в Москве, где часто останавливалось «Звездное Гестапо» (это название придумал он сам, официально же организация эта назвалась АПОКП — Ассоциация по охране космического порядка) он ещё не видал таких девушек, как Аня. Вот она возится под его летательным аппаратом, вместе с ним чиня его, вот хлопочет на кухне, что-то колдуя над миской, а вот подпевает Земфире, громко поющей о несчастной любви из радиоприёмника. Глеб боялся одного — своим признанием оттолкнуть от себя и напугать Аню. Он строил планы, думал и расписывал, как же признаться ей в чувствах, но ему помог случай. Однажды, он, вдоволь нагулявшись по городу, приехал вновь к Анне и застал её, стоящую в коридоре у большого зеркала на стене, абсолютно без одежды. Сначала он просто любовался, не решаясь окликнуть девушку. В приглушенном желтом свете худое изящное тело девушки казалось фарфоровым. То, что сама Аня считала своим недостатком — маленькая грудь, очень заметные ключицы, острые локти, тощие колени и лодыжки — Самойлов видел фантастически прекрасным, Аня для него сейчас была безумно красивой статуей, выполненной профессионалом своего дела, или просто неземной феей. Глеб видел на той же Венере множество красавиц, но в его глазах перед ней они меркли.       Она не услышала, как легионер подошел к ней, пока Глеб случайно не чихнул. Только тогда, услышав звук, Чистова обернулась к нему. Бледное точёное лицо её блестело от слез, но увидев Глеба, она быстро-быстро их вытерла и начала что-то лепетать, но Глеб прервал её, тихо сказав сразу и безапелляционно: «Я люблю тебя».       Говорили они бесконечное количество времени, Аня дрожащим голоском рассказала Самойлову о той гадкой истории, о том, что сексом занималась пару раз в безумно пьяном состоянии — под градусом не замечаешь телесных недостатков и не обращаешь на них внимания. Рассказала о том, что хочет носить не мешковатую одежду, а элегантную и обтягивающую, а не может. Эта ночь была долгой, очень долгой для них.       —Аньк, ну прости, никакущий из меня психолог, а если говорить проще — хреновый, но я постараюсь тебе помочь, уж как умею. Я тебя понимаю, мне ж самому ставили эти…ээ…диагнозы всякие в общем…влом мне названия вспоминать, но похожая фигня была. Много чего было, но работа спасала, хоть иногда и проклинаю её, вот такая ирония. И вот что я тебе посоветовать могу, поищи себе увлечение какое-то, которое в кайф, когда делаешь то, что нравится — плевать становится на любые комплексы. А во-вторых — одевай то, что тебе идет и нравится. Я так одни черные кофты носил, когда лет эдак восемь назад борова напоминал. Чёрный ж типа стройнит… И ничего, полюбил этот цвет, похудел, а при виде зеркала иногда до сих пор шлакоблоки откладываю…—Тут Глеб оглядел все ещё грустную и вялую девушку и театрально замахал на неё руками, а его голубые глаза будто бы засверкали, придав ему капельку безумия:       —Дурочка, я тебя любой любить буду! Не знаю, насколько я щас правдив, но попытайся мне поверить. Я не вру тебе, честное слово! Знаю, тебе из-за той сволочи тяжело доверять кому-то, а особенно свалившемуся тебе практически на голову чудику, —тут Глеб скорчил рожицу, подставив поднятые пальцы к голове, как бы сделав себе «рожки», попытавшись рассмешить, но увидел, что не сильно это помогает и заговорил уже серьёзно, —но я короче рядом и люблю тебя. Ну иди сюда, не плачь, пожалуйста, Ань.. —      Глебсон слегка неловко притянул встрепанную головушку Ани к своему плечу. Та ещё пару раз шмыгнула носом для острастки, но реветь перестала…

***

      С той громкой и долгой ночи прошел год, на дворе опять цвел май, а маленькая квартира Ани больше не знала ночных терзаний неглиже у зеркала.       Аня наконец нашла то увлечение, которое помогло ей стать уверенной в себе и полюбить себя — это стал дизайн одежды, Аннушка наконец решилась перейти от простого шитья к придумыванию своих фасонов. Маленькую комнату в самом конце квартиры Аня переделала в мастерскую и теперь почти безвылазно сидела там — рисовала эскизы, стрекотала машинкой и мысленно благодарила маму за то, что когда-то научила её шить и небольшую свердловскую художку— за нужные навыки в рисовании. Глеб, когда бывал дома, всегда хвалил возлюбленную, поддерживал, покупал ей нужные материалы, а иногда Анечка что-то придумывала и для него…       Вдобавок ко всему, Анна с Глебом стали мужем и женой на официальном уровне, правда роскошного празднества не было — они просто спокойно расписались, а потом невероятно вкусно поели в ресторане. Им не хотелось миллион гостей и кучи пышных слов — возлюбленным было достаточно друг друга. Аня решила оставить себе свою фамилию, несмотря на брак, Глебсон же не стал настаивать и только поддержал молодую жену.       Их счастью не помешало даже то, что Глеб иногда на месяц не пропадал в своей Ассоциации, летая по разным планетам и звездам, присылая любимой из космоса такие сувениры, что у любого уважающего себя мальчишки от зависти бы глаза на лоб полезли — от камня с Луны до небольшого пакетика звездной пыли, безумно красиво сверкающей на солнце.       А сейчас каждый уголок небольшой московской трешки так и горел ожиданием. Кошка Маруся терлась около окна, нетерпеливо мяукая. Хозяйка квартиры и её питомица ждали Глеба, который звонил и обещал прилететь сегодня. Говорил, что осталось подписать пару бумаг, доделать план следующего похода — и он свободен и приедет к ней. Аннушка весь день была, будто бы на иголках! Часов пять она, еле сдерживая потоки ругательств (Аня истово верила в то, что нельзя материться над едой) пекла пирожки с ягодной начинкой, зная, что Глеб их обожает. Всё же правы были мама и бабушка, говоря, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Глеб потом неоднократно шутил, что чувства к Ане у него возникли, когда она впервые накормила его своей едой.       По итогу ещё два часа ушло на уборку кухни, отмывание кошки от муки и приведение себя в порядок. И когда кухня была идеально чистой, на противне остывали на удивление ровненькие пирожки под тряпкой, сама Аня накрасила тоненькие брови и обвела черным серые глаза. Близилась полночь, а Глеба всё не было. Чтобы скрасить ожидание, Анечка затянулась тонкой дамской сигареткой и уселась на диванчике в той самой большой комнате. Она планировала сегодня поразить любимого своим новым образом. Анна надела собственноручно сшитое ею чёрное платье на тоненьких бретельках, открывавшее её нежную шею и тонкие ключицы. Платье было совсем простым, без единого украшения, но на хрупкой фигурке Чистовой оно заиграло новыми красками.       Аннушка докуривала третью сигарету, когда послышался знакомый и милый сердцу рокот двигателя. На всякий случай Аня выглянула в окно, ведь это мог был быть и вертолет. Но нет, на темно-синем, подсвеченным городскими огнями небе показалась постепенно увеличивающаяся сияющая точка. Она приближалась, приближалась, постепенно Чистова разглядела Глеба, сидящего на своем чудо-аппарате. Он поднялся чуть выше, припарковался на крыше и спустился вниз, влетев в окно. Поначалу, когда они только расписались, Анечка очень боялась, когда Глеб вот так вот запрыгивал в окно, ничем не страхуясь, но он уверил её, что форма, которую он носит, оснащена небольшим полетным механизмом, позволяющим проделывать вот такие вот трюки. Самойлов спрыгнул с подоконника и довольно усмехнулся, увидев Аню: —Здравствуй, детка. Ты шикарно выглядишь сейчас, где ты это платье купила? Или сама сшила? —Сама, Глебушка, сама. —мило улыбнулась Аня в ответ. —Прости, что надолго пропал, шеф с этим планом прилип…ээ, нам, видишь ли, надо люлей раздать одному юпитерскому племени. Вредные до жути твари, мирно не хотят переговариваться, значит придется немножко с ними побиться… —Глеб, будь там осторожен, очень прошу тебя! —А чем так вкусно пахнет? —повел фигурным носом Самойлов. —Это я пирожков напекла, с малиной, специально тебе, будешь? —сказала Аннушка, чмокнув Глеба в прохладную щеку. —Завтра я твой кулинарный шедевр попробую, любовь моя, а то я сейчас слопаю от радости весь противень, а потом в форму не влезу! —Глебушка, ну не чуди! Я тебе, если что, сошью форму на размер больше, а щас надо бы поесть.… Кстати…—Аня недвусмысленно скользнула взглядом по Самойлову с головы до пят. —Ау? Что такое? —У тебя очень…красивая форма…И сидит на теле отлично… Что правда, то правда, одет Глебсон был потрясающе — черная длинная куртка, доходящая до колен с погонами на плечах, фуражка с логотипом— серебряной четырехконечной звездой, тяжелые берцы на ногах, брюки в тон куртке и перчатки, скрывавшие за собой тонкие изящные пальцы. На носу у Самойлова сидели чёрные круглые очки, которые в день их знакомства показались Анне безумными. —Да? Ну, спасибо, только бы снять её поскорее, жара тут невыносимая! —шутливо фыркнул Глеб и торопливо скинул с себя куртку, оставшись в чёрной рубашке с аксельбантами — они были не только на куртке-мундире. Анечка засмеялась: —Ты никогда не изменишься, Глеб! Проще в твоем скромном гардеробе отыскать что-нибудь не чёрное! Очки снимай, герой, и пойдем, хотя бы попробуешь! Зря я тут целых пять часов сдерживала поток мата и кухню мукой уделывала? —Ладно, чёрт с тобой, пошли. Но через минуту Глеб уже сидел за столом, с превеликим удовольствием уминая второй пирог с малиной: —Уф…Чистова…я бы тебе памятник воздвиг..мм…ради такой вкуснятины я даже опять боровом стать готов! —Глебушка, да ешь ты, что хочешь, в меру всё — лекарство! —умилённо улыбалась Аннушка, глядя, как любимый набивает рот. Дожевав второй пирожок, он проглотил его и шумно выдохнул: —Спасибо, Анька, ты у меня чудо! Глебсон встал из-за стола, задвинул стул и поставил тарелку в раковину. Потом достал небольшую коробочку с маленькими пилюлями. Иногда у Глеба после долгого отсутствия на Земле довольно сильно болела голова, и он рассасывал специальные таблетки, которые своим сотрудникам выдавала АПОКП. —Я потом помою, прости. Вообще сейчас лень это всё делать… —Да хрен с этой бытовухой, Глеб! Тарелка и до завтра может полежать…—протянула Чистова, вновь будто пожирающая Глеба взглядом. Это от него не укрылось: —Что ты так на меня уставилась? Будто не так что-то… —Ты шикарно выглядишь в этой форме… Я почему-то раньше не замечала, насколько она тебе идет. На твоём худом теле отлично сидят рубашки и пиджаки…—Аня подошла к Глебу и провела рукой от его ключиц, чуть виднеющихся из расстегнутого воротника рубашки до низа живота, задев пальцами блестящие аксельбанты. Затем она начала мягко поглаживать его живот и грудную клетку. Вторая же рука ее легла на ягодицы Глеба и круговыми движениями начала поглаживать их, а потом Аня наградила его легким шлепком. Самойлов прикусил нижнюю губу, светлые глаза его словно бы загорелись: —Ммм… Аня, продолжай…       Девушка коварно улыбается и не без удовольствия оглаживает торс Самойлова, касаясь кончиками пальцев тонкой кожи на его шее, проводит рукой по ключицам. И вновь гладит его зад, пару раз шлепая. Глеб чувствует, как его член напрягается, не укрывается это и от Чистовой, которая начинает поглаживать его и сжимать сквозь брюки. Самойлов завлекает Анну в объятия и аккуратно тянется к её губам, но она решает проявить инициативу и сама целует тонкие губы Глеба, ощущая во рту холодноватый, похожий на мятный привкус — недавно принятая таблетка давала о себе знать. Глеб отвечает на поцелуй любимой, но не проникает ей в рот, позволив ласкать себя, и мягко касается её хрупкой спины, чувствуя сильный прилив возбуждения. Анна отрывается от губ Глебсона и совсем-совсем слегка сжимает изящными пальцами бледную мужскую шею. Самойлов откидывает голову и стонет:       —Чистова, я щас на тебе твое это платье разорву к чертовой матери! Пойдем в гостиную, на диване упражняться будешь! —чуть с ухмылкой говорит он. Возлюбленные довольно быстро переместились в гостиную, ведь на диване любовью заниматься куда как удобнее, нежели в коридоре, хотя за год с небольшим отношений они пробовали такой вариант и он им не очень понравился. Глеб вальяжно сел на диван, а Аннушка взобралась на его колени. Устроившись сверху, Аня вновь растягивает губы в лукавой усмешке и начинает медленно и с наслаждением расстегивать рубашку, справляясь с пуговицами на удивление быстро, иногда отрываясь от них и гладя вставший член сквозь ткань.        Глебу очень понравились её инициативность и уверенность, не напускные и фальшивые, а настоящие, совершенно искренние. Самойлов помнил, как в начале супружеской жизни она не решалась даже коснуться его. Как бы не нравилось Глебу вести и быть сверху, но невыносимо было видеть, как любимая женщина кроме стонов никак не реагировала на его действия, да к тому же Глеб видел в серых женских глазах страх, а его он хотел видеть меньше всего. Чаще всего, он заканчивал быстро, лишь бы не превращать все в подобие насилия, всегда спрашивал, чего хочет любимая, но однажды Аннушка сказала, что и сама не знает, чего же хочет. А потому Глебсон решил проводить Чистову по психологам и сексологам, заплатив за сеансы кругленькую сумму из своей немаленькой легионерской зарплаты. И всё это не прошло даром, за год Аннушка буквально расцвела. Наконец, Аня справляется с рубашкой мужа и откидывает её в сторону. Со штанами Глеб справляется сам, решив не снимать их полностью, а оставить расстегнутыми на теле. Он хочет снять и браслеты, но Анна остановила мужа: —Ну-ну, зачем же? Мне очень нравятся твои браслеты, они красиво выглядят. Если будет неудобно — снимешь, а пока не надо…—промурлыкала Чистова, оставляя на шее Самойлова мокрые следы от поцелуев. Тот гортанно застонал, запрокинув голову и сжав талию девушки, сильнее прижимая её к себе, параллельно пытаясь расправиться с молнией черного платья, спуская бретельки с её плеч. Глеб чертыхается. Напридумывали же этих застежек! Наконец, ему удается расстегнуть платье и со всей возможной аккуратностью Глеб снимает его с жены, подавив в себе желание грубо сорвать ненужную сейчас ткань — все же, Аня сама сшила его. Самойлов отложил в сторону платье и оглядев Чистову негромко хихикнул — на ней вообще не было белья! —Чертовка же ты, Анна! Специально ничего, не надела, ага! Она вновь устраивается на коленях мужа, кладет ладони ему на плечи, нежно-нежно гладит кожу. Самойлову безумно нравится такое тепло, такая аккуратность и тактильность. Рукой, которой он не обнимает тонкий стан Глеб притягивает лицо Ани за подбородок ближе и целует, жадно, но осторожно кусая мягкие, будто шелковые губы любимой. Он позволяет Анне быть сверху, но вместе с тем ненавязчиво Глеб контролирует действия Чистовой, следя за движениями её рук и тела. Вместе с тем ладонь девушки скользит ниже и ниже, поглаживает грудь Самойлова, проводит по упругим завиткам на грудной клетке. Она немного хищно усмехается и слегка щиплет его за сосок пальчиками, заставляя выгнуться и застонать громче и слаще, потом повторяет. Но рука на этом не останавливается, двигаясь дальше и наконец сжимает и без того возбужденный член.       —Ну же… Не тяни…—просяще выдыхает Глебсон, голубые глаза его сейчас просто полыхают.       Чистова наклоняется к нему, целует в нос и наконец, выдохнув сквозь зубы, садится сверху, изогнувшись, будто акробатка. Руки Самойлова аккуратно гладят её талию, осторожно касаясь нежной, будто бы бархатной кожи. Он стонет в ответ на каждое движение её бёдер. Аннушка вновь возвращается к его груди руками, она снова сжимает и теребит соски, обводит их по контуру, поглаживает грудную клетку, а иногда спускается ниже и сжимает зад Глеба, награждая его шлепками, уже сильнее, чем прежде. Самойлов стонет, умоляет, шепчет её имя, просит быть быстрее, но она непреклонна. Двигается Аня медленно и тягуче, максимально продлевая удовольствие, она не может отказать себе в том, чтобы слегка помучить себя и его. Глеб прикрывает блестящие глаза и ближе притягивает к себе любимую. Он чувствует — долгожданный оргазм рядом, но хочет, чтобы Чистова получила его первой, поэтому аккуратно берет её за бедра и начинает направлять чуть быстрее, усмехаясь. Анна закрыла глаза на своеволие с его стороны, ведь ей сейчас так приятно! И в конце концов Анна кончает с долгим и томным стоном, извиваясь подобно змее, даже находясь при сильных эмоциях она грациозна и красива. Глеб извлекает член и изливается на бедро Чистовой, прерывисто дыша ртом: —Ты потрясающа, милая. Ну как, не устала? —мягко шепчет ей Самойлов. —Не-а. —отвечает мужу Аннушка, попутно выискивая салфетки. —Прости, что на тебя…—извиняющимся тоном говорит Глебсон, стыдливо глядя на жену. Аня смеется. И когда это Глебушка стал настолько милым?       Благо, на столике лежала пачка, очень кстати пригодившаяся. Пять минут — и Аня вновь чистая, беззастенчивая и нежная, будто греческая статуя вальяжно укладывается на диван. За это время и Глебсон успевает перевести дыхание, сильно сбившееся от такой страсти. И вот он готов к второму раунду игры.       Глеб подползает ближе и нависает над ней, чуть хитро улыбаясь: —Теперь — моя очередь, Аннушка. Ты же позволишь мне? —на всякий случай уточняет он. —Ещё бы я этого не сделала… Конечно, Глеб, любовь моя…—улыбается Аня.       Глеб ложится на неё и для начала завлекает в поцелуй, долгий, чувственный и безумно сладкий. Он то отрывается и проводит языком по искусанным и припухшим губам, то горячо и голодно ласкает полость рта, проводя самым кончиком языка по нёбу, то принимаясь посасывать нижнюю губу. Анна отвечает мужу на поцелуй, но языком в его рот не проникает, дабы насладиться сполна и дать Глебу приласкать её. Она заводит тонкие руки за его спину, обнимая Глеба и стонет ему в рот, чувствуя вибрацию от своих же звуков. Ей хочется, чтобы это страстное мучение никогда бы не заканчивалось, но Глебсон довольно неожиданно отпускает её губы, напоследок коснувшись их большим пальцем. Самойлов перемещается ниже, к её шее, проводит острым кончиком языка по сонной артерии, аккуратно целует сгиб шеи, касается носом плеча, вдыхая нежный запах гладкой бархатной кожи, целует тонкие ключицы. Глеб не может отказать себе в удовольствии оставить на шейке пару красноватых следов, что и делает — около яремной впадинки и на сгибе шеи слева, напоследок вновь пробегая горячими губами, оставляя влажную дорожку. Аня закатывает накрашенные глаза, размазывает тушь по лицу и стонет его имя, шепчет слова любви. Самойлов приближается к её уху, кусает за мочку и проводит длинным языком по ушной раковине, а потом целует за ухом и поправляет её непослушную черную челку, растрепавшуюся и делающую Аню похожей на маленького воронёнка. Параллельно руки Глеба исследуют все ее тело, касаются груди, бедер, талии, живота и до предела возбужденном промежности, а сам он низким, совсем слегка хрипловатым от страсти голосом воркует ей на ухо:       —Ну, ты же чувствуешь, что я тебя люблю? Тебя хочется исследовать, изучить, узнать, что ты за чудо такое, детка… Только не молчи, пожалуйста, хочется тебя слышать…мм… Аню безумно заводит то, как Глеб сжимает её руки, говорит, какая она маленькая и хрупкая. И действительно, особенно это видно в постели, даже по сравнению с невысоким и худым Глебом Аннушка кажется совсем крошкой. Но Глебсон говорит это безумно ласково, с искренней любовью и сам заводится от её худобы, нежности и утонченности. Пальцы его аккуратно и неспешно ласкают её клитор, то слегка проникая внутрь, то надавливая на него, а иногда Глеб касается самого сокровенного места языком и в эти моменты стоны Чистовой становятся ярче и громче.       Наконец, он полностью перемещается вниз и проводит языком по половым губам, начиная неспешно и аккуратно лизать, проникая глубже, возводя её удовольствие выше, к тем самым звездам, куда Глеб летал почти каждый день, к тем самым звездам, чей свет оставил след в его глазах. Руки Самойлова гладят её бедра, колени, иногда поднимаются чуть-чуть выше и проводят по впалому животу. Он слизывает выделяющуюся влагу, ему нравится видеть Аню такой — возбужденной, сжимающей его волосы, слишком красивой. Глеб не чувствует никакого унижения в том, чтобы ласкать любимую — только удовольствие для обоих, и Анна ценила это.        Он видит, что она на грани оргазма, поднимает глаза на неё и чуть рычаще выдыхает, ластясь к её тонкой руке, гладящей его по волосам:       —Ты — проклятая сгоревшая комета, прилетевшая из самой далекой галактики… Доводишь меня до помешательства своими стонами, растрепанными волосами и этими серыми глазищами! Будь навсегда, Чистова! —с этими словами он приподнимается, сводит её запястья, осторожно сжав их и входит в неё, так аккуратно, как может сейчас. Глеб еле-еле держит зверя в себе, который хочет двигаться слишком быстро, царапать нежную девичью спину, сжимать грудь до следов. Но Самойлов не может так, нет. Он боится спугнуть Аннушку, сделать ей больно, неприятно, а для него любовь ближнего важнее внутреннего зверя. «Она не готова пока к моей другой роли, следует подождать, дать её любви окрепнуть, а потом попросить позволения на что-то пожестче», думает Глеб, продолжая осторожные и простые движение. На лице Анны — сладкая истома, она забыла о страхе, который был с ней когда-то, год назад, почти в прошлой жизни. Сейчас для неё уже нет уютной трешки, дивана и смятого пледа, они с Глебом парят по холодному, бесконечно прекрасному Космосу. И наплевать, что нет кислорода, что нет гравитации. И Аня дышит, пока Глеб рядом, а Глеб — пока рядом Аня. Её маленькая грудь вздымается, в горле пересохло от слишком частого дыхания. Самойлов чувствует, что развязка близка. Он вовремя достает член и на сей раз кончает уже ей на живот. Сил у Ани остается лишь на то, чтобы достать салфетку с тумбочки и поцеловать Глеба в щеку.       Кошка оглядела хозяйку и её мужа, которого тоже начала считать своим хозяином и подумала: «Моё чутье никогда не подводило меня! Вон, как Аня сейчас счастлива, и больше не будет плакать по ночам, заливая слезами мою шерстку. Молодец Глеб, спас мою хозяйку!» Но выразила Маруська это простым «мяу». Она запрыгнула на постель, где уже вовсю сопели счастливые хозяева и калачиком свернулась возле их ног.

***

Следующей ночью они сидели на крыше типовой многоэтажки, где и находилась квартира Анны, а если быть точнее — уже их общая. Глаза — серые и голубые были устремлены в ночное майское небо, ясное, будто бы прозрачное, усеянное мелкими звездными крупицами. —Смотри, Аня, видишь, вон там дальше — это Водолей светится, вроде, твое созвездие. Мы там неоднократно пролетали. А чуть вправо — Лев, это мой знак. Не сильно верю в гороскопы, но звезды сами есть, они живые и светятся. А вон там, смотри, крупная мигающая точка? Это — одна из станций нашей Ассоциации. Завтра я уже лечу туда, не скучай, прошу тебя. А это — тебе, я новую попрошу. —Глеб снял с головы фуражку и нахлобучил жене на голову. Аннушка звонко засмеялась: —Я люблю тебя, мой звездный легионер! —И я тебя, моя звезда.