О невысказанных догадках

— Я не хочу на тренировку, — говорит его саджэ, угрюмо и хмуро, смотря в пол и скрещивая руки за спиной. Чхон Мун не вздыхает, как того хочет; этот разговор начинается через день одинаково. — Мён-а, — начинает Чхон Мун, опускаясь на одно колено, на уровень глаз с маленьким мальчиком; он не протягивает руки, потому что Чхон Мён с недавно времени стал вырываться из любых объятий; старшие говорят, что это часть такого возраста, когда его саджэ хочет самостоятельности, — ты знаешь, что это часть твоего обучения, и что мастер Пэк очень любезен, — его саджэ кривится, — что может найти для нас время, — Чхон Мун мягко выдыхает. — Не делай такое лицо, саджэ. Он все-таки твой мастер, и тренировки часть обучение любого ученика. Чхон Мён молчит одно долгое мгновение; на самом деле, если Чхон Мун задумается, то его саджэ стал более тихим в последние месяцы, а в какие-то моменты более неуправляемым и диким. Старейшины говорят, что с возрастом это пройдет, и он — и вся секта — может только надеяться на это. — …льно, — тихо произносит в сторону Мён-а. — Что? Прости, я не расслышал. — Тренировки — это больно, сахён, — повторяет Мён-а, не слишком громче шёпота, застывший и смотрящий куда-то в дерево стен их дома. Чхон Мун осторожно кладёт руку на чужую голову; если он думал, что его саджэ ранее застыл, то он ошибался; он проводит рукой по его голове, и Мён-а расслабляет свои маленькие плечи. Он выглядит более измотанным, чем положено пятилетнему ребёнку. — Тренировки в начале это всегда тяжело, иногда даже больно, Мён-а, — отвечает Чхон Мун, когда его саджэ поворачивает на него свои большие глаза; они так похожи на сливы, растущие в их секте, что это кажется феноменальным. — Значит… сахён тоже… проходил это? — на удивление нерешительно спрашивают его. — Конечно, — с улыбкой отвечает он, взъерошивая чужие волосы чуть сильнее, и получая недовольный фырк от мальчика, — потом станет легче, и ты привыкнешь. Мастер Пэк суровый учитель, но он лучший мечник в нашей секте, и нам повезло учиться у него. Я знаю, что ты очень талантлив, Мён-а, — он чувствует нежность, когда смотрит на своего дорого саджэ, — и однажды, ты будешь блистать. Но до тех пор, тебе нужно справиться с тренировками, хорошо? Чхон Мён смотрит на него большими глазами; его не покидает чувство, что он упускает нечто очень важное. — Хорошо, сахён, — комично серьëзно кивает ему маленький ребенок, — я справлюсь. Ради сахёна. Почему-то Чхон Мун думает, что сделал нечто абсолютно неверное.

***

У Чхон Чина был сахён. И он был младше его. Великая Секта Горы Хуа по достоинству носила такое гордое название и ему, человеку неталантливому в искусстве фехтования, очень повезло попасть сюда и носить цветок сливы на своей груди. Казалось, что его жизнь уже удалась. Ровно до того момента, пока его тэсахён не привёл какого-то сопляка с яркими розовыми глазами с недовольством смотрящими на окружающих, которому достаточно было одного удара, чтобы побить Чхон Чина. Он был ниже его на две головы! Тот день Чхон Чин вспоминал со слезами от стыда. И в тот день он твёрдо решил, что должен научиться у этого мальчишки фехтовать. Правда было это сложно. — Фух… ха-а… с-сахён, ты видел?.. Чхон Чин утёр пот, текущий с подбородка. Нет-нет, почему техника, которую этот ублюдок мог сделать, зевая, так тяжело давалась Чхон Чину даже спустя года? Хотя ладно, его сахён был признанным в секте гением, который сейчас… спал. «Нет, этот ублюдок…» Бросив деревянный меч, Чхон Чин быстро направился к сладко спящему под деревом сливы Чхон Мёну. Верно, спал крепко, как ребёнок! В гневе Чхон Чин схватил его за лацканы униформы, пытаясь встряхнуть. На удивление, говнюк очень лёгкий. — Сахён!.. Но в его лицо тут же прилетел удар. Нет, кто вообще бьёт людей даже во сне?! Чхон Чин пробороздил своим лицом половину тренировочного поля, с ещё большим недовольством поднимаясь на дрожащих руках и смотря на этого излишне сильного ублюдка. Верно, его сахёну просто нравится всех бить… — Эй, ты в порядке?.. Но по какой-то причине его лицо было растерянным. Чхон Чин ещё раз обо всё подумал многим позже, потому что был зол на сбежавшего после неожиданного удара Чхон Мён-сахёна. Потирая лицо, он вновь и вновь вспоминал о том выражении, которое он впервые увидел. Испуг. Что-то было не так… Что-то было не так с самого начала в том ребёнке, что с осуждением смотрел на всех взрослых, кроме Чхон Мун-сахёна, к чьей ноге жался. И Чхон Чин знает, что это не просто догадка.

***

Когда Тан Бо впервые обнаружил это, еще тогда почти, как он односторонне надеялся, «друга», то не поверил этому. Быть может, этому есть менее мрачное и более логичное объяснение, чем то, которое первой или второй мыслью заключил его врачебный опыт. Да, конечно, есть более правильная причина для того, что он видел, возможно, лишь дважды за свои сорок лет, и это были глубоко сломленные люди, недоверявшие ни одной живой душе. У его даос-хёна меридианы человека, которого хотели использовать — или уже использовали — как котёл. Жестокая, бесчеловечная, полностью отрицающая, как даосизм, так и мораль, практика. Это не то, о чём говорят, не то, о чём многие знают, и не то, что часто встречается, потому что такие люди никак не могут дожить до такого возраста, как его хён, иметь столько силы, как у его хёна, вести себя, как его хён. Но Тан Бо — врач, а все врачи наблюдают. Он достаточно долго рядом, чтобы его звали другом, он достаточно долго рядом, чтобы в его присутствии можно было заснуть, он достаточно долго рядом, чтобы видеть то, что он видит. Люди, которые были котлами — вспыльчивые; они сами по себе громкие, легко переходят к насилию и также легко выходят из него; их могут раздражать мелочи, и они заводятся на драки с полуоборота, или капая ядом, или обнажая оружие — его хён всё это, и даже больше. Люди, которые были котлами — горячие; их ци неправильная, она раскалённая и течёт по венам, подобно магме, настолько, что можно получить перегрев, но также ни один холод или зима им не страшна — его хён очень, даже устрашающе безупречен в контроле своей ци, и Тан Бо боится спросить, как выглядит его ци, если тот не контролирует её ежесекундно. Люди, которые были котлами — склонны к бессердечной жестокости; они не могут иначе, их разум больше не работает так, как должно, по многим причинам, и без того, чтобы горячая ци отравляла их поведение, всегда в шаге от отклонения ци, едва чувствуя что-то схожее с сожалением, когда чувство несправедливости движет ими, как путеводная звезда — его хён расцветает в насилии, иногда это настолько страшно, что даже прекрасно. Тан Бо не спрашивает, ни через десять лет, ни через двадцать, никогда. Его хён знал Хуашань всю свою жизнь; он рос и вырос там, он любит это место, несмотря на то, что проводит так много времени, вне него; если где его хёна и могли растлить, то только там. На самом деле, Тан Бо просто боится узнать наверняка.

***

(Иногда ему снится пещера, холодная, мрачная и сырая. Больно. Ему кажется, что его разрывают, и в начале, в первые разы, он не мог не плакать, даже если знал, что его будут осуждать за это; его руки болят в чужой хватке, его спина болит от грубости камня под ним, его ноги болят особенного сильно; ему кажется, что его пытаются разорвать. Больно. Он слышит: если ты не может выдержать немного неудобства, то тебе не быть культиватором; он внемлет: ты достаточно уродлив, чтобы никто не посмотрел в твою сторону; он узнает: ты достоин только подобного места. Больно. И ещё через несколько лет: однажды, даже твой сахён захочет этого от тебя, иначе зачем ему терпеть такую проблему, как ты? Чхон Мён не знает, почему не может забыть ни о чем из этого.)