***
На следующий день Ойкава заваливается домой к Ханамаки в ужасном расположении духа. Как только его впустили на порог, Тоору сразу метнулся в гостиную и упал на диван. Начал бубнить в обивку что-то про несправедливость и какие-то похороны, качая в воздухе ногой, изредка наращивая амплитуду. — Так, успокойся, — Такахиро гладит друга по спине, присаживаясь рядом. Видимо, все совсем плохо, раз Ойкава пришёл к нему: — и пожалуйся мне, а не дивану. Что у тебя произошло? Нерасторопно перекатившись на спину и агрессивно жестикулируя руками, Тоору поведал о причине своего «отвратильного и испорченного настроения на весь день, представляешь, Макки-чан, на весь день!». В честь выходного, Ойкава предложил Ивайзуми прогуляться в ближайший парк и подышать чистым воздухом, а не школьным, забитым нудными лекциями и нескончаемыми контрольными. Хаджиме без вопросов согласился. Однако увидев друга на крыльце дома, вопрос явился сам по себе: почему Ойкава одет...так? Капитан, поправляя воротник черной рубашки, самодовольно оглядел ошарашенного Ивайзуми. Нравится? Конечно. Стоило лишь надеть на себя любую черную ткань — будь то водолазка, свитер или рубашка —, как Тоору моментально получал лестные слова и восхищенные взгляды. Неужели Хаджиме не вскружило голову от одного этого зрелища? Неужели ему не хочется вцепиться в эту черную ткань и притянуть к себе для поцелуя? — Мы вроде в парк собирались, а не на похороны, — усмехаясь, Ивайзуми спустился по ступенькам. Пение птиц разгоняет колкую тишину, но не нервный ойкавовский тик. И что это значит? Тоору тут нарядился, долго выбирал среди «зарослей» любимой одежды сочетающийся с низом верх, точно сотню раз расчесал волосы, надел даже браслет дружбы, которые сплел себе и другу в беззаботном далёком детстве, а по итогу слышит в свой адрес такое оскорбительное заявление. — Как грубо, Ива-чан! — правильно подобранный наряд создаёт атмосферу свидания. А где свидание, там и романтика. Неужели так сложно понять, что Ойкава нарядился так для атмосферы, нужного настроения. Такого парня и грех на закате за ручку не взять. Что уж говорить о поцелуе, даже самом маленьком. — У нас же почти свидание. Лукавит. Как бы не пытался, но и тут проигрывает. — Вместо ресторана чьи-то похороны? — улыбка сию же секунду сползает с лица капитана, и теперь ас хитрым прищуром выжигает весь звёздный блеск. Ну почему так сложно-то? Такой выпад Тоору вытерпеть смог, но когда Ивайзуми отказался от просмотра научно-фантастическего фильма про инопланетян на последнем ряду, подкрепляя насмешливым: «ну у нас же свидание, а это как-то не романтично», то предпринял крайние меры. Перед тем, как расходиться по домам, Хаджиме проводил друга до развилки и только собирался попрощаться, как Ойкава неожиданно потянулся вперёд. Он хотел поцеловать в щеку и быстренько сбежать, ведь по условиям спора не было оговорено, каким именно должен быть поцелуй. Получилось как-то не очень. Нужный наклон не был благословлен верным подсчетом, и Тоору подбородком впечатался в чужое плечо, прикусив язык и сразу прикрывая рот, болезненно постанывая. Ивайзуми метнулся к другу, осматривая на наличие крови. В добавок, скорее всего, он посчитал Ойкаву сумасшедшим. — Макки, я надел свою лучшую рубашку! А он! Представляешь? — решил умолчать об истории с прикусанным языком, а то насмешек не избежать до самой смерти. Перед карим взглядом так и предстаёт ухмыляющийся Ханамаки с довольным: «ладно хоть ты свой язык прикусил, а не Ивайзуми». Закрыв ладонями лицо, Тоору вновь нервно дёрнул ногой и случайно проехался пяткой по предплечью доигровщика. Левая рука сразу же прислонилась к «оскорбленному» месту друга, поглаживая. — В этом и дело, — Хиро качает головой, не понимая, чем заслужил такую мозготрепку. Может, Вселенная подкинула ему Ойкаву за тот сорванный цветок на клумбе в детском саду. Или же за порванную страницу книги из библиотеки, «по неосторожности и чистой случайности» затерянной в парке. — Ойкава, это Ивайзуми, — выделяя каждую гласную в фамилии аса Сейджо, Ханамаки устало смотрит на сложенные ладони друга. — Ему все равно на твою внешнюю оболочку. Ему дорог твой богатый внутренний мир. Точно. Такахиро прав. На следующий день, сидя в школьной столовой, Ойкава даёт Ивайзуми для примера свое сочинение по японской классике. Хаджиме восхищённо прочитывает три страницы. У Тоору хорошо подвешен язык, грамотная речь, колоссальная начитанность и просто потрясающий почерк. Капитан примечает блестящие над его рукописями глаза и решает сам для себя — вот он, момент. — Всегда удивлялся тому, как ты умудряешься превратить нудность и серость в нечто особенное. — Да, у меня очень богатый внутренний мир, — наклонившись, Тоору чуть ли не в ухо дышит. Шелест страниц прекращается. Ханамаки давится соком и начинает смеяться в плечо Иссея, одновременно кашляя. Он уже не в силах выдерживать циркового представления одного клоуна в лице Великого Ойкавы Тоору. Вчера, когда ребята разговаривали про богатый внутренний мир, Хиро имел в виду совсем не это. Мацукава хлопает Ханамаки по спине, пробегаясь по ухмыляющемуся капитану и насупленному асу. Значит, он не одинок в этой ситуации непонимания происходящего. — Поздравляю, — Ивайзуми слабо хлопает тетрадкой по лицу друга, отодвигая его по-лисьи хитрую ухмылку и лукавый прищур подальше от себя. — Ты можешь отблагодарить меня, ну не знаю, — старается бороться до последнего: — например, поцелуем в щеку. Ханамаки не выдерживает и тянет Мацукаву за собой как можно дальше от этого места. Всю дорогу до выхода из столовой ребята не могут умерить истерический смех, да такой сильный, что живот сводит судорогой. — Держи свои щеки и свой обширно-богатый внутренний мир подальше от меня, — Ивайзуми качает головой и собирает вещи, собираясь отправиться в класс. Ну ничего. Ойкава не намерен сдаваться.***
— Хорошо! — хлопнув глянцевым журналом по гладкому покрытию столешницы, Ойкава резко вскочил, играя в гляделки то с Хаджиме, то с Иссеем, то с Хиро. Ветер поднялся, некогда беспокойное весеннее небо накрыло сизыми тучами, и добродушный Мацукава предложил переждать непогоду у него. Теперь компания друзей сидела на просторной кухне, пробуя новопривезенный родителями Иссея чай из соседней префектуры. Отлучившись буквально на минуту за телефоном в коридор и копошась в кармане джинсовки, карий взгляд упал на торчащий краешек яркой журнальной обложки. Отложив ключи, исписанные бумажки, наклейки (каким-то боком валяющиеся в прихожей), квитанции и чеки, в руках оказалось пособие для «незабываемой ночевки» с тонной идей для «правда или действие» и «я никогда не...». Изучая написанное уже на кухне и временами зачитывая вслух парочку забавных идей, Тоору приметил нечто интересное, способное помочь заполучить поцелуй. Или хотя бы обнадежить самого себя. — Ива-чан, «убить, поцеловать, переспать» — Макки, Маццун, я. — Тебе заняться нечем? — отчужденно отпив горячий напиток, ас искоса глянул на возбужденного парня. — Да ладно тебе, — махнул ладонью Ханамаки, понимая, к чему ведёт капитан. Раз уж у того такие проблемы, можно и протянуть руку помощи, как это сделал Иссей с журнал. Пусть и неумышленно. В конце концов, если и придётся раскошелиться на молочный хлеб и тофу агедаши, то Хиро сделает это с гордостью и огромной радостью. Иначе эти два дурака до самого выпускного не поймут очевидного. — Это же просто игра. Не относись к этому так серьёзно. Окружённый со всех сторон пристальными и затейливыми взглядами Хаджиме сдаётся. — Но у меня есть один вопрос, — откинувшись на спинку стула и расслабленно вытянув ноги, парень окинул горящий и мерцающий фиолетово-синим глянцевый блеск: — ты журнал для посиделок волок с собой? — Это моей сестры, — подал голос подозрительно притихший Мацукава, звенящий ложкой в кружке. Рядом сидящий Такахиро усмехнулся, зашевелил рукой под столом и дернулся, когда в отместку за ущипленную ляжку его хлопнули по колену. — Она довольно часто ходит на ночёвки, поэтому родители и подарили этот журнал, чтобы, так сказать, скрасить мрачные вечера. Ивайзуми тяжко выдыхает, собираясь с мыслями. Пальцы одной руки стучат по столу, а второй — чешут подбородок. Так думается легче. Если с Ойкавой все понятно, то как быть с этими двумя? — Мой ответ таков: поцеловать — Мацукава, убить — Ойкава, переспать — Ханамаки. Под громко-негодующее тоорувское «что?» Такахиро с Иссеем чуть на пол не валятся от смеха и едва не опрокидывают на себя горячий чай. — То есть ты предпочёл бы поцеловать Маццуна, а не меня? — палец чересчур сильно вдавился в собственное солнечное сплетение, что в череде замешательства и возмущения чувствуется спустя две минуты. Ещё и мацухановский смех горячим воском льётся в уши, заставляя гудеть виски: — нет, какой Маццун... Ты предпочёл бы переспать с Макки, а не поцеловать меня? Это же ахинея! Ивайзуми отстранённо пожимает плечами и говорит в кружку скомканное «ну да». Такахиро и Иссея прорывает на новую волну смеха, стоит капитану взглянуть на них своим адским карим отблеском. Казалось, ещё чуть-чуть, и нервы будут пробиты, разлетевшись осколками в стороны друзей. Ойкава выльет на них остатки своего горячего чая — хотя, хватит только на Мацукаву, а Ханамаки пускай живёт себе холодненьким — и уйдёт бродить один под ливнем, драматично хлопнув дверью. Однако сил хватает лишь на то, чтобы стоять каменной статуей. Хиро в приступе случайно ударяется лбом о стол, и этот звон приводит Тоору в чувства. — Почему Макки? — Он хорошенький, — снова неопределённое пожимание плечами. Ханамаки благодарно кивает, обмахивая заслезившиеся глаза, пока Иссей потирает его ушибленный лоб. — А почему Маццун вместо меня? — Потому что Маццун не действует мне на нервы, как ты, — Хаджиме кидает в иступленного друга фантик от конфеты. Ойкава готов подписать отказ от спора. Такое чувство, словно вся Вселенная против его попыток (или уже даже пыток).***
Сам не свой Ивайзуми тихо входит в раздевалку. Если бы не скрип двери, то Тоору и не заметил бы его прихода. — Все в порядке? — раздалось в пустующей комнате. Ойкава сидел на лавочке, согнувшись над собственным коленом, и разминал лодыжку. Яхаба чёртов ренегат и предатель. Капитан лишь случайно заикнулся о своей сведенной и травмированной лодыжке, как Шигеру уже разболтал о проблеме Хаджиме. Надо было умолчать и сделать вид, что просто шнурок развязался, однако, Яхаба наблюдательный до чёртиков. Заметил бы, как Тоору массирующими движения растирает конечность, поднимаясь к голени. — Все просто отлично, — язвительно шипит Ойкава, будучи на взводе из-за вчерашней дружеской посиделки. Не желая демонстрировать свое жалкое состояние, капитан садится ровно, но сжимающую ладонь с колена не убирает. Слишком тянет. — Отлично? — изумленно вздыхает Ивайзуми, качая головой. Нервов не напасешься с таким созданием, как Ойкава Тоору. Он же понял, что Шигеру проболтался, так чего утаивает? — Тогда давай разъясню я: ко мне подошёл Яхаба и рассказал о твоей сведенной лодыжке. Настолько сведенной, что ты не в силах встать... — Он утрировал, — перебивает Тоору, вцепившись свободной ладонью в край лавочки. — Я захожу и вижу тебя склонившегося от боли. По-твоему, все и вправду хорошо? — безжалостно продолжает свою тираду, садясь рядом и ободряюще поглаживая капитана по спине. — И не вини Яхабу. Он поступил правильно. Лучше вини себя в собственной акрасии. Ойкава мучительно закатывает глаза и устало опускает веки. Силы совсем покинули тело. Хаджиме как будто почувствовал его растерянность, бережно поднял правую ногу и положил к себе на колени, начав собственноручно растирать колющую конечность. Тут Тоору сдаётся. Рассказывает, как запнулся на ступеньке и лодыжку стрельнуло такой острой болью, что нерв отдал даже в колено. Еле дойдя до раздевалки, к несчастью, пересекаясь с задержавшимся Яхабой, осел на скамейку и старался избавиться от натяжения. Боль снизу прошла лишь наполовину, а вот над коленом до сих пор надругивались внутренние иголки. А через пять минут пришёл Ивайзуми, обнажив свои переживания, заботу и не присущую нежность. — Сто раз говорил тебе быть осторожнее и осмотрительнее, — в такие моменты, как этот, Хаджиме давит сильнее обычного. Переживает. — В последнее время ты вообще какой-то... не такой. Не лихорадка случаем? — Причём здесь лихорадка? — вскидывается Тоору, сразу же хватаясь за только успокоившееся колено. Ивайзуми отрывает правую руку от ойкавовской щиколотки, трепетно надавливая в нужных точках на голени, поднимаясь к стрельнувшей части. — Зачастую в лихорадке люди начинают бредить и терять силы. Именно это я и приметил за последние четыре дня, — Ойкава откидывается назад и упирается ладонями в лавочку, болезненно постанывая сквозь сомкнутые губы. Ивайзумовский голос отвлекает от стрельбы в конечности, однако, не может успокоить полностью. — Тебя что-то тревожит? — Меня тревожит, почему ты хочешь переспать с Ханамаки. Хаджиме хватает друга за нос, придвигаясь ближе. Смотрит строго. — Да не хочу я с ним спать! — Тогда почему ты отказываешься от поцелуя со мной? — по-смешному искаженным голосом тараторит Тоору, стараясь отстраниться. Ивайзуми в растерянности расслабляет хватку. Ойкава обречённо смотрит вниз, поглаживая покрасневший нос. В какой момент обыденный спор превратился в существенную проблему? Давит, душит, разбивает. Безжалостно вертит сердце в своих холодных руках как вздумается. Тёплая рука перестаёт разминать отпустившую боль лодыжку. Ас смотрит пристально, старается докопаться до истины сквозь темное песочно-звездное полотно. — Тоору, — как же мягко звучит. Ивайзуми держит за плечи и придвигает ближе к себе, заставляя встретиться взглядами. Ойкава может лишь сжать ткань спортивных брюк, сминая и теребя. — Смотри на меня и услышь: я никогда не отталкивал тебя всерьёз. Вся эта жантильность и эготизм — не ты, — предплечье чувствует свободу, пока ладонь огнём растилается по щеке: — Истинный ты — нечто особенное. Глубокое и сокровенное. Даже сейчас, в этот момент, передо мной сидит настоящий, потонувший и потерявшийся в собственном сумбуре на пару с самоуверенностью Ойкава. Тот Ойкава, который просто хочет быть принят таким, какой есть на самом деле. Со всеми пороками и изъянами. Ойкава разбит. Сломлен и сокрушен. Чувство вины перед Ивайзуми стеклянными частицами застревает в горле. Слова есть, но не идут. Заливаются в безумно бьющееся сердце, изрезая своей горечью все горло и грудную клетку. Обессиленно роняя лоб на крепкое плечо, Тоору оплетает руками Хаджиме. По лопаткам солнечными лучами проносится оглаживающее тепло. — Прости меня. Я... И не договаривает. Весь внутренний шторм успокаивается под чувственным поцелуем, душевностью мягких губ. Скользя длинными пальцами по шее, Ойкава смело прижимается в ответ. И дело даже не в споре. Не в награде или ублажении собственного наигранного самомнения. Дело в степени искренности, близости и открытой насквозь души. Сердце не перестаёт обеспокоенно стучать, зато мелкая дрожь успокаивается под беспорядочными поглаживаниями. И пускай Ханамаки с Мацукавой подавятся своими вкусняшками. Тоору не собирается рассказывать о таком личном и сокровенном. У него теперь есть тот, кто превосходит все победы и награды. У Ойкавы теперь есть Ивайзуми.