Absurdité et persévérance

      — А официант твой где? Уже уволил?       Насмешка в голосе, адресованная, скорее всего, совсем не Винсенту, угрюмо взирающему на кучку приятелей-знакомых на очередном званом вечере, пощекотала нервы ничуть ни хуже, если бы смеялись над ним. Учитывая биографию Ламори, которая хоть и обрывками, но была заботливо высечена на скрижалях памяти Шарбонно с их прошлых встреч, саботировать и без того подмоченную репутацию своего официанта не хотелось. Хотя соблазн ответить «да, уволил» был велик. В конце концов, отчасти, это было правдой. На какое-то время. Но...       — Нет.       И не то, чтобы Винс не хотел его пригласить тоже. Как гостя, на этот раз. Просто, учитывая, в каком виде он был после их последней встречи... Пусть лучше отдохнёт. Хочется верить, хотя бы в эту ночь у него не будет кошмаров.       — О, тогда где же мой любимый прислуга? Знаешь, мы с ним вместе учились в колледже, пока его не вышвырнули. Чего он только там не вытворял...       Весьма ожидаемо, тематика светских бесед свелась к обсуждению несуразных, глупых и абсурдных проступков одного конкретного студентишки, а ныне – его официанта. Винсент должен признать, парочка историй была способна рассмешить, и он пообещал себе их запомнить на будущее, чтобы припоминать Роди. Но в остальном, с каждым новым смешком, очередным снобским комментарием или откровенным издевательством над фигурой Ламори, кровь Шарбонно начинала бурлить всё сильнее, словно закипающий томатный суп.       Дело, разумеется, было не в том, что он стоял и слушал, как его работника поносят за его спиной. Винсент был глубоко убеждён, что так критиковать Роди может только он сам. Никто другой. А от того сложившаяся ситуация начинала действовать шеф-повару на нервы.       — Погоди, так ты не шутил? Этот клоун всё ещё работает у тебя?       — Да. Работает. — сквозь зубы шипит месье Шарбонно, изо всех сил стараясь не уронить лицо и напускной ухмылочки.       — Ну и ну! А я думаю, чего это в последнее время в газетах жалуются на обслуживание в La Guele De Saturne.       Иррациональное «он стал лучше справляться» и «он быстро учится» едва не слетает с языка, предусмотрительно прикушенного до крови. В любом случае, этот орган был ему бесполезен, его не жалко.       — Держу пари, ты держишь его при себе только как игрушку.       Даже если это и правда, то этому выскочке с каштановыми волосами не обязательно это знать. Вместо ответа, Винсент с максимально отрешённым видом вновь прикладывается к вину.       — Или ты всё же нашёл в этом болване что-то эдакое, м?       Винс никак не мог помешать левому глазу немного дёрнуться. Благо, что удалось не расплескать напиток. Кажется, пора выпроваживать этот чрезмерно любопытный сброд.       — Не неси чушь. — отмахивается Шарбонно от повисшей неловкой паузы в разговоре с приятелем и скрывается за дверью кухни.       Без лишней спешки Винсент двигается к единственному оставшемуся блюду – к десерту. Компания знакомых никогда не была Винсенту близка или важна. Они просто взяли за привычку вот так собираться. И, обычно, шеф-повар относился к этому равнодушно. Всяко лучше, чем прозябать от скуки, дожидаясь начала следующего рабочего дня.       Сейчас, однако, положение дел изменилось. Всех хотелось выгнать, да поскорее. О том, что образовавшуюся пустоту в своей квартире потом наверняка захочется заткнуть другой занозой в филейной части, Шарбонно думать категорически отказывается.       И всё же, Винсент – воспитанный мужчина, вдобавок ещё и довольно известный повар. Это, наряду со статусом его «званых» гостей не позволяет просто громко попросить всех на выход. Потому он плетётся с широкой посудиной в гостинную, оставляя оную на журнальном столе.       Если кто и замечает, что последнее блюдо вынесли на час, а то и на все полтора раньше обычного, то тактично предпочитает об этом умолчать. Всего пол часа, и Винсент остаётся в гостинной один, уставший и раздражённый даже больше, чем после бесед о Ламори. Любые звуки оказались отсечены входной дверью, и в квартире застыла звенящая тишина. Обычно одиночество нисколько не тяготило шефа Шарбонно. Напротив, оно было ему верным спутником на протяжении большей части жизни. Любые знакомства были для него не более, чем временным увлечением. Рано или поздно, он либо сам надоедает окружающим своей угрюмостью и безинициативностью, либо же собеседники начинают раздражать Винсента до зубовного скрежета. А терпеть возле себя кого бы то ни было Винс ой как не любит. Спроваженная за дверь толпа из четырёх человек прекрасно это иллюстрирует. С иными индивидами он поступал и более жестоко, вплоть до пинков под зад и хлопком дверью перед носом, если «увлечение» начинало выходить за рамки дозволенного.       Когда Винсент мог остаться наедине с собой, вином и интересной книгой, такое одиночество дарило ему состояние блаженного покоя, равновесия, уверенности в окружающей его действительности. Не приходилось вечно суетиться, хоть и лишь у себя в уме, о том, как бы перед кем извернуться, чтобы вновь не получить обвинение в собственном равнодушии или бестактный вопрос. Только он и его собственные мысли, упорядоченные и подконтрольные...       Но не в этот раз. Стоило приложиться к входной двери спиной и медленно по ней сползти на пол, как Винса атаковал рой жужжащих мыслей и вопросов. Разум наводняли тягостные раздумья о себе, своей жизни, своих особенностях, что не позволяют ему понимать других и вписываться в рамки нормы. Ведь дело тут уже далеко не в отсутствии чувства вкуса...       Плавно и незаметно, ментальный шум начал приобретать знакомый тембр голоса, в мыслях всё чаще и чётче мелькал знакомый образ. В памяти всплыло одно воспоминание...       — У тебя есть пара?       — Зачем спрашиваешь? — обычно угрюмое лицо Винсента разгладилось, ставшись почти дружелюбным. Хоть и тон был таким же обыденным, что контрастировало с живой реакцией мимики.       — Не знаю, просто интересно. В смысле, у тебя же наверняка много поклонниц, да?       — Конечно. — на лице Винса сразу расписалась скука. Разумеется, о чём он только думал...       — И что, неужели ни с кем не встречаешься?       — Слушай, я действительно не понимаю, к чему ты это сейчас разнюхиваешь.       Этот «допрос» начинал порядком раздражать. На нервах играл и недавно введённый новый закон, под который угодило несколько его «знакомых», имевших неосторожность сболтнуть лишнего там, где не следует.       Стремясь привести себя в порядок и взять мысли, наконец, под контроль, Винсент поднимается на ноги и, не совсем твёрдой поступью, направляется на кухню, к винному шкафу. Уже сидя в кресле в полумраке своей квартиры под включённым светильником, Шарбонно окончательно принимает, что всё идёт не так. Раньше в такой обстановке он бы расслабился, наконец почувствовал бы себя в безопасности, «дома». Но этого так и не произошло. Пусть тревога, несколько минут назад топившая его сознание, сама утонула в вине, но осталось тянущее чувство, что словно высасывало из него силы, тонкой нитью вытягивало покой, которого и без того осталось не много. Винсент не сразу узнаёт его: это ожидание. Казалось, даже его собственный дом замер в преддверии чего-то. И чем дольше это нечто висело над мужчиной, тем более невыносимым оно становилось... И, кажется, Винсент знает, чего именно он ждёт, а вернее сказать – кого.       Телефон, покоящийся на специально отведённой для него тумбочке с сидением приковал к себе взгляд Винса. Отчаянное сопротивление разума по пути тела к прибору было обречено на провал. Хотя бы потому, что Шарбонно буквально кинулся к агрегату, словно не хотел дать себе шанса передумать...       С одной стороны, почему бы и нет? И пусть стрелки часов указывали на откровенно неприличные числа. Пусть тот, чей номер усердно и сосредоточенно набирается на дисковом аппарате, пошлёт его в пешее эротическое путешествие! Почему-то такой сценарий представлялся Шарбонно абсолютно фантастическим, хоть остатки опьяневшего разума и некогда гарцевавшей гордости вопили: «оно тебе не надо».       — Алло? — голос по ту сторону провода звучал лишь едва заспанно. Винсент снова оглядывается на часы. Точно, уже за полночь. Но трубка уже в руках, а из динамика доносится сопящее дыхание собеседника, по одному которому брюнет понимает: «надо».       — Не спишь? — наверное, это самый идиотский вопрос, который можно было задать человеку в первом часу ночи.       — Да нет, вот... — ответ звучит неопределённо, но достаточно бодро. В тонусе, если можно так выразиться.       — Не хочешь... — с уст шефа едва не срывается приглашение, но крохи здравого (не очень) смысла всё же дёрнули за поводья языка, заставив превратить фразу, или что от неё осталось, в приказ. — Приди ко мне.       Но вышла лишь глуховатая просьба.       — Не поздновато ли? — усмехаются сквозь динамик. — Я не стану разносить вам еду, если только ты мне за это не заплатишь.       — Уже ушли.       На более развёрнутые предложения не хватает ни сил, ни мозгов. Звенящая тишина квартиры, ранее служившая источником покоя и комфорта, теперь, казалось, хочет выесть мозг до последней ложки, свести с ума.       — Ладно, буду минут через десять.       Ламори обманул, он припёрся уже через пять. Сначала Винс недоумённо смотрел на стоящего на пороге парня, и только потом приметил влагу на лице и в волосах, а также несколько пятен на зимнем пальто.       — Не говори, что приехал на велосипеде.       — Хорошо... Не скажу... Уфф...       Голос запыхавшийся. Точно гнал на всех парах. Если не прибежал пешком. Шарбонно показалось это странным. Или это он прозвучал настолько отчаявшимся? Хотя, может быть всё дело в очередном кошмаре? Как выяснится позже, последняя догадка окажется не далека от истины. Похоже, одиночество им обоим сегодня не в сласть.       Так или иначе, стоит начать их знакомый и привычный, хотя и запоздавший из-за обстоятельств, ритуал: ноги вновь ведут к винному шкафу, рука жестом указывает на диван. Сегодня Винсент не желает слушать эту давящую тишину, потому ставит в проигрыватель пластинку, «одолженную» из квартиры Роди, когда он был там в последний раз. Из проигрывателя стал доноситься лёгкий джаз. Совсем не в стиле шефа, но именно такая музыка сейчас кажется правильной. Именно под неё у них обоих развязывается язык...       Винсент просит подробнее рассказать о его жизни снова, поделиться именно годами учёбы. Хотелось вымыть гадкие злословия, что до сих пор ядом травились в уголке сознания. Взамен, Шарбонно более подробно раскрывает самую грандиозную трагедию своей жизни, которая, тем не менее, не помешала ему придти к своей мечте. Он снова рассказывает о том, как потерял вкус и в каком шоке пребывал первые часы, дни, месяцы; как сначала грешил на экзотические ингридиенты, что они использовали тогда в кулинарной школе; как он таскался по врачам, которые только и могли, что развести руками; как приходилось держать свой внезапный недуг в строжайшем секрете и как он умудрился с отличием эту школу окончить. Лишь в нескольких местах он едва не срывается на слишком уж личные подробности. Не стоит терять бдительность – к Роди Винс всё ещё относится настороженно.       И пусть ранее многие факты друг о друге им были известны, такая откровенность ими обоими ценилась. К тому же, пикантные и до нелепого смешные подробности проливали новый свет на историю каждого из них. И если Шарбонно смог пробиться через множество препятствий к своей цели, то вот на пути Роди встало одно из самых иррациональных чувств человека – любовь. Теперь, когда Винсент знал об этой истории в подробностях, неохотно озвученных подозрительно быстро опъяневшим сознанием, ему стало даже немного жалко Манон. Но только немного. В конце концов, ей и самой пришлось иметь дело с ребёнком, напрочь задавленным новыми сложными эмоциями, мотивацией и необъятным количеством обязанностей, с которыми молодой человек не смог управиться разом.       А ведь Ламори мог бы стать перспективным менеджером персонала, если бы не забросил...       — Знаешь, я планирую вернуться в колледж.       Инстинктивно состроив на лице саркастичное удивление, Винс, глядя в зеркало напротив, замечает, что вышло, скорее, замешательство. Возможно, ему тоже на сегодня хватит.       — С чего вдруг?       — Теперь, когда ничего... *ик* ничего не мешает. К тому же... Тебе ведь нужны более опытные...       — Ты же не думаешь, что у тебя получится совмещать учёбу и работу? — может быть Винсент и был тоже пьян, но его ум был трезвее, чем у Роди.       — Знаю, не выйдет. Я коплю. — Роди отчего-то уставился в окно, глядя на расцветающую ночь города. — А может, ты найдёшь... ухх... второго официанта. Сократишь *ик*... мою ставку.       Теперь это звучало не так взбалмошно, как успел придумать себе Винс.       — Ты и это продумал?       В ответ – поворот головы и тень пьяной улыбки в тусклом свете настенных светильников. По этой улыбочке было понятно, что говорить об этом на пьяную голову Роди не следовало бы, даже если у него и правда были планы на этот счёт. Однако было в этом полу-забвенном выражении лица что-то такое, что заставило Шарбонно засмотреться и сощуриться. Шеф поймал себя на мысли, что пытается запомнить то, что видит. От осознания подобного, кончики ушей Винсента порозовели. Явный знак – пора закругляться.

***

      — Куда это ты?       Роди прикладывается к стене, стараясь удержать себя в вертикальном положении и дойти до двери в коридор, из которой только что вышел хозяин квартиры с пледом и подушкой в руках.       — К тебе... Ик! Мы же... вместе...       — Ничего подобного.       Винс помнил ту ночь, когда предло... попро... приказал Роди улечься на своей постели под абсурдным предлогом. Но сейчас не тот случай, Ламори слишком пьян. Да и Шарбонно тоже... Это может плохо закончиться.       — Да ла-адно тебе! — протянуло пьяное тело с рыжей макушкой, сосредоточенно переставляющее ноги. — Мы оба уже...       Договорить ему не дают, точным броском попадая в голову подушкой и добивая пледом. Парень валится на диван, инстиктивно прижимая своему лицу мягкую и объёмную прохладу одной рукой, а другой ловя плед, попутно бормоча что-то о принятии правил игры. Винсент не вслушивается, спешит удалиться к себе в спальню, пока его мозг не превратил болтовню этого болвана в очередной вздор.