Новые горизонты, манящие перспективы

      Это с какой же силой, с каким нетерпением нужно было толкнуть массивное дубовое кресло, чтобы оно отъехало на добрых метра полтора? В своем изгнании оно косит вполоборота из-под вороха внезапно оказавшейся «лишней» одежды и чуть уязвлено скрипит, ютясь на цыпочках среди таких же отшвырнутых в сторону книг и писчих принадлежностей. Вот же черная неблагодарность, чернильной лужей растекающаяся по древним свиткам! Десятки лет служило верой и правдой, принимая в себя хозяйскую задницу, а стоило на горизонте замаячить заднице поновее — побелее да повертлявей — тут же полетело прочь. Не кубарем — и на том спасибо. Впрочем, столу повезло еще меньше — ему во всем этом дрожаще-стонуще-охающем перформансе досталась роль первого плана.              Можно сказать, на нем одном все и держится.              Иной раз едва-едва — как сейчас, когда Ловчий вдруг резво взбрыкивает всем телом, пытаясь вырваться из на миг ослабевшей хватки, и, не преуспев, чуть ли не воет сквозь зубы:       — Пусти! Да что б тебя… Мм!       На это Чтец лишь теснее вжимает запястье напарника в изгиб его же поясницы, мягко тянет за ремни, надёжно удерживая бедра Элефа на месте, и, хитро хмыкнув, возвращает неспешный дразнящий темп. Эндзо намеренно входит не под тем углом, не с той скоростью, не с тем нажимом, лишь вскользь задевая нужные точки, от чего напарник под ним тихо скулит и возится от недостатка и переизбытка ощущений одновременно. В итоге с досады тот больно лягает Чтеца в голень острым углом каблука, выбивая из лёгких сдавленное шипение.       — Я почти жалею, что оставил на тебе сапоги, — все же отзывается Эндзо, перетерпев, и, безусловно, блефует: один вид поджарых стройных ног и призывно вскинутых нагих бёдер Элефа в объятиях грубых кожаных ремней, что тянутся от высоких голенищ к надетому прямо на голое тело корсажу, стоит тысячи таких обидных синяков. Давно он вынашивал эту идею — сорвать с недотроги-напарника все, кроме этих двух преступно соблазнительных элементов одежды, и профилактически пролюбить на рабочем столе — но то обстановка не располагала, то руки не дотягивались. И вот, наконец, дотянулись. Залюбовавшись, Чтец ласково щиплет Элефа за ягодицу и, все так же не меняя темпа, поудобнее перехватывает живое запястье, пресекая попытки царапаться. Вторая рука Ловчего безвольно лежит на столе, точно кукольная, завораживающе мерцая в такт фрикциям и тихим задушенным вздохам.       — Мм хватит…я… не могу так больше… ахх!.. Эндзо!       Звук собственного имени, выстонного в истоме, действует на Чтеца магически. Он резко останавливается и грудью ложится на напарника, притискивая того к столешнице, жарко лижет за ухом, зарываясь носом в спутанные волосы. Зажатый со всех сторон, Элеф сладко поскуливает, чувствуя, как массивный член входит глубже, до упора, пока в ягодицы не впечатываются чужие горячие бедра.       — А, ты думаешь, мне легко? Смотреть как ты ходишь тут в этих своих… бандажах, — пальцы мягко перебирают светлые пряди, разметавшиеся по заботливо подсунутой под щеку расшитой подушечке — красной, из того самого кресла — заправляют за ухо, — Крутишься тут, шебуршишь. Глаза мозолишь. На столы присаживаешься. Совершенно не даёшь мне работать!       Для пущей убедительности Эндзо легонько толкается в напарника, немного прокатывая того по столу, от чего с губ Ловчего срывается всхлип, а с кончика побагровевшего от недосягаемой разрядки члена — капелька смазки.       Ну конечно, капайте на пол! Паркет, сносивший последний слой лака еще в прошлом десятилетии, все впитает!       — Могу… перевестись в другую секцию… раз так мешаю… — Элеф тоже блефует, но сама мысль Чтецу глубоко противна.       — И не думай пытаться.       Каждое слово Эндзо вцеловывает в раскрасневшиеся щеку и шею напарника, мажет губами по виску, влажно чмокает в уголок губ, слизывая остаточный привкус «капель», микстурный и приторный. Руки помнят, как он наспех вливал их в Элефа, с треском вытягивая бархатистую ткань из-под ремней.       — Переживаешь, что неудобно будет за мной шпионить? — выпаливает тот и как-то сразу замолкает, настороженно ожидая ответа.       Слова хлесткие, неприятные — и уж точно не те, которые Эндзо хотел бы сейчас услышать — но настрой они не сбивают. Скорее… немного одергивают. Чтец слегка отстраняется, прижимаясь лбом между лопаток напарника, и глубоко устало вздыхает.       — Знаешь, иногда я почти жалею, что сам рассказал тебе всю правду, — тяжело, когда тебе не доверяют. Ещё тяжелее, когда это кто-то настолько… нравящийся. Но Эндзо старается не пускать обиду в сердце: в конце концов, у Элефа есть какие-никакие основания оставаться настороже — и совершенно нет понимания того, как жить и уживаться с людьми. Как не ранить, а открываясь, не раниться самому. Там, где он вырос, его этому никогда не учили.       Истолковав и ответ, и затянувшуюся паузу по-своему — одной Бездне известно, что там у него в голове — Элеф тоже вздыхает и примирительно подается навстречу, буквально всем телом говоря, мол, «проехали». Приятно и морально — и физически. Даже несмотря не легкую недоговоренность. И уже как-то совсем не хочется его дразнить и заигрывать до исступления. Не претендуя на истинность, Эндзо тоже оставляет за собой право по своему усмотрению толковать слова и поступки напарника: прорезавшуюся не к месту мнительность последнего он купирует лаской и не терпящим возражений напором.       Сильные руки легко переворачивают худощавое тело на бок, закидывют обтянутое грубой кожей колено на плечо, и Чтец практически складывает Элефа пополам, подтягивая того за загривок, нос к носу. Впервые за этот вечер они открыто смотрят друг другу в глаза, не отводя взгляда и не увиливая. Эндзо жадно вглядывается, запоминая, как в обычно бесстрастной чернильной синеве сменяют друг друга живые эмоции, пока он с остервенением вбивается в отзывчивое, дрожащее от удовольствия тело напарника — правильно, так, как надо и как тот любит больше всего. Кончая, Элеф судорожно вцепляется в крепкие плечи, едва не стаскивая распахнутую на груди накидку, жмется теснее и от затапливающих с головой ощущений ласково трется щекой о подставленную щеку. От последнего у Чтеца под кожей вспыхивают вены, разливаясь по телу лавовыми реками. Он буквально сгорает сам и сжигает последние преграды между ними, увлекая Элефа в бесконечно жаркий и долгий поцелуй.       

***

      — Почаще бы так, Сахарок.       В этот раз Эндзо первым приходит в себя — хоть ему и кажется, что пролетела целая вечность, пока перед глазами не истаяли последние всполохи. Элеф все еще ничком лежит на столе, восстанавливая дыхание, но определенно прекрасно все слышит. Краем глаза Чтец замечает, как тот морщится, пока он с дребезжащим звуком подтаскивает массивное кресло поближе к столу, чтобы в тот же миг блаженно плюхнуться в него, уютно устраиваясь подбородком на прохладном от испарины бедре напарника. Отсюда открывается роскошный вид на тяжело вздымающуюся грудь и впалый живот, пятнистые от еще не успевшего сойти румянца и безумно притягательные. С довольной сытой улыбкой Эндзо оглаживает чувствительную после оргазма кожу, унимая едва заметную дрожь. Другой рукой он выуживает из стопки чудом не разлетевшихся бумаг какой-то жалкий, но чистый листочек и принимается скрести по нему пустым пером, имитируя запись.       — У дальних стеллажей — было, у лестницы — было. На софе — было еще в первый раз. На столе… — кончик пера нещадно распахивает бумагу, — торжественно ставим галочку.       Даже отсюда Эндзо видно, как Элеф страдальчески закатывает глаза.       — Снова вздумаешь меня избегать — и в следующий раз я разложу тебя на моем любимом кресле.              Предмет мебели под Чтецом обреченно скрипит.