Это пройдет

— И он заметил? — Нет. Ну, то есть, обратил внимание через два месяца, когда все уже зажило. Показал большой палец. Сказал, что в моем возрасте хотел проколоть ухо. И все… — А тренер? — О, он сразу понял. Шипел еще неделю, что раз я такой идиот, то буду сам шить себе скрывающие срам костюмы. — У тебя татуировка на плече… — Ага, — Чжан Чэнлин развел руками. — Но ты же знаешь тренера. Они помолчали. Чжан Чэнлин допил виски-колу из банки и потянулся за следующей. Лед в пенопластовой сумке-холодильнике почти растаял. Странно, ведь в это время года в Барселоне даже не было жарко. Хань Ин тоже вытряс себе в рот последние капли из жестянки и взял новую. — Надо было купить больше, — он огладил пальцем бугристый от капель логотип Джек-Дэниелс. — Не надо. Если мы придем на утренний прокат с похмелья, тренер оторвет нам обоим головы… — Да… Если он узнает, что мы вообще пили, то заставит торчать на прокате до самого обеда. И плевать, что до начала соревнований еще четыре дня… — До обеда? Скорее уж, вместо обеда. — Хорошо, если не ужина. Чжан Чэнлин рассмеялся. Хань Ин нет. Он вообще теперь редко улыбался и все больше сидел задумчивый. Чжан Чэнлин его понимал. Хань Ину надо было принимать решение. Остаться в школе Четырех сезонов, где он катался с пяти лет, и которая привела его к первым победам сначала на юниорском, потом на взрослом. Или уйти в Небесное окно. Это решение казалось сложным по многим причинам. Перспективы, конкуренция, деньги. Потребительское отношение Небесного окна к воспитанникам, не добившимся высот, и облизывание чемпионов. Десятки медалей и сотни сломанных жизней. Хань Ин был хорошим парнем и разумным спортсменом. Он ценил амбиции, но никогда не шел по головам. Много работал, но никогда не доводил себя нагрузками до истощения. Ценил деньги, но не ставил их во главу угла. А еще он был влюблен в тренера, а тренер восьмой год спал с их хореографом... Чжан Чэнлин, устав греть в пальцах и без того давно не холодную банку, потянул за жестяной кругляшок на ее верхушке. С тихим пшиком банка открылась. Коктейль запузырился. Чжан Чэнлину пришлось ловить ртом сладкие капли — в противном случае они бы залили белую новую футболку. — Ты с тренером разговаривал? — спросил он, когда молчать стало уж совсем невыносимо. — Ну, по поводу Небесного окна. — Трижды. Он сказал, что я должен сам принять решение. — Вообще, он прав так-то… — Не спорю… Мне просто хотелось, чтобы он попытался меня удержать. Чжан Чэнлин кивнул. Ему на месте Хань Ина бы тоже хотелось. Да что там, он бы порадовался, если бы его просто заметили. Обратили внимание на новую стрижку, парфюм, татуировку иероглифа “теплый” на демоновом стилизованном веере. Без толку. Что хореограф, что тренер смотрели лишь друг на друга и не замечали неуместного интереса воспитанников. Это было нормально и абсолютно здорово. Умом Чжан Чэнлин понимал: на него — вчерашнего подростка — вряд ли обратит внимание адекватный тридцатитрехлетний мужчина, его чувства для другого не дар, а скорее проблема, это все — лишь детская блажь, и она пройдет, как прошло его увлечение нетфликсовскими короткометражками и желание носить розовую челку. Умом он понимал, а сердце всего равно упрямо ныло. И у Хань Ина ныло тоже. Иногда Чжан Чэнлин даже думал, что их дружба именно на этом и строится. Они знали о привязанностях друг друга и прекрасно их понимали… Где-то под ними, на последнем этаже хлопнула балконная дверь. Следом раздались веселые голоса, смех, потянуло травой. Чжан Чэнлин устало потер глаза. Он не особо любил выезжать в Европу на соревнования. И дело было даже не в вечеринках, куда его упрямо приглашали, и не в траве, видеть которую повсеместно ему — китайцу — до сих пор было странно. Просто тут он чувствовал себя еще более оторванным. От дома, родных, своей огромной, бестолковой, но любящей семьи. А еще от хореографа. Тот же ощущал себя в старых тесных европейских городах даже увереннее, чем на льду. Таскался по магазинам и музеям. Зная, что тут на них никто не будет смотреть косо, целовал тренера прямо улицах. Чжан Чэнлин предпочитал прятаться в отеле. Из номера его обычно вытаскивал Хань Ин. Порой, когда объединяющая их обоих тоска становилась совсем невыносимой, тащил на крышу отеля и поил строго запрещенным алкоголем. — Ты допил? — вывел Чжан Чэнлина из размышлений голос Хань Ина. Чжан Чэнлин потряс банкой в воздухе. Оставалось еще больше половины. Виски с колой больше не хотелось, но веселые голоса этажом ниже противно оседали во рту дымным привкусом, который так и тянуло запить. Чжан Чэнлин сделал глоток, второй, третий. Он даже не заметил, как виски-кола сама по себе закончилась. — Теперь допил, — сообщил он Хань Ину, — пойдем? Хань Ин наградил его странным взглядом. Склонился ближе. Вынул из пальцев пустую банку и поставил ее на бетонный пол. Чжан Чэнлин знал, что сейчас произойдет. Между ними это не раз уже случалось и не казалось стыдным или странным. Ему было восемнадцать. Хань Ину — двадцать один. Они были молоды и влюблены. Но в других людей. И, увы, безнадежно. Одна рука Хань Ина накрыла сквозь джинсы его член. Другая деловито положила ладонь Чжан Чэнлина на собственный. — Да? — спросил Хань Ин на всякий случай. Чжан Чэнлин кивнул. Они прижались лбами, посмотрели друг на друга исподлобья и синхронно задвигали ладонями. Чжан Чэнлин чувствовал запах Джек-Дэниелса с колой, ощущал полутвердость члена под рукой и слоями ткани, слышал, как в квартире под ними курят, пьют и, возможно, тоже дрочат лучшим друзьям, преступно мечтая вместо них дрочить своим хореографам. “Это пройдет, — думал Чжан Чэнлин, расстегивая ширинку Хань Ина и сжимая его вставший наконец член уже напрямую, — у нас у обоих это пройдет…”