Зарница

      Рейнольд взглядом скользит по бальному залу, переполненному темным бархатом и легким узорным кружевом. Оркестр играет быстрый вальс, заставляя вертеться в жестком такте надменную аристократию.       Золото и бронза затуманивают взгляд, свечи истаивают воском на хлопковые скатерти.       В его бокале отражаются горящие отблески фитилей, пока испаряются пузырьки шампанского, и он раздраженно ставит его на стол. От него не опьянеть, не расслабиться, и Рейнольд разворачивается к дворцовому окну с незанавешенными портьерами.       Черное небо скрывает звезды, вспыхивает издалека белыми больными пятнами, подобно священному колдовству. Грома не слышно, не видно следов ударившей на горизонте молнии, не заметно изменений порывов ветра.       Мгновения перед ночной грозой.       Рейнольд разглядывает минуту потустороннюю тишь за пределами бального зала и делает шаг наружу, где нет ничего, кроме шелеста зеленой листвы. Во тьме она кажется выпачканной в чернилах, и он проводит по ней рукой, собирая ледяную росу.       Холод пробирает мурашками до лопаток, и Рейнольд вздрагивает, обходя изгородь кустов неполноценного лабиринта.       В дворцовом саду никого. Фонари освещают пустые дорожки, петляющие в никуда.       Он выдыхает тяжело, оглядываясь из стороны в сторону, пока не замечает лежащий на траве силуэт. Рейнольд ступает неторопливо, бесшумно идя по земле, чтобы склониться над белым пятном среди темного и мутного мрака.       -Мне жаль твою спину, старик.       Винтер смотрит на него снизу-вверх, ни капли не удивленный, довольный и выжидающий, подобный волшебнику из детских сказок, убивающий кроликов по ночам.       Он выглядит по-аристократически идеально, нежно и милосердно в блеклых тонах сиреневого, с мистическим флером тайны, словно исчезнет вот-вот в тумане, поднимающимся от воды.       Рейнольд думает, что это нелепо, потому что Винтер на самом деле просто безумец с волшебной палочкой и оппортунистическими заскоками.       И Винтер улыбается слегка, сужая в насмешке сверкающие от редких отсветов молнии, кажущиеся серебряными глаза.       -Может быть, тебе жаль меня настолько, что отсюда ты поедешь со мной?       Ради добра и зло сойдет, так мыслит внутри костей черепа этот сладкий бархатистый голос, действующий ему на нервы — на каждый нерв в его теле, сбивающий сердце с ритма.       Краска смущения растекается ввысь по шее к его щекам, но Рейнольд лишь улыбается, пытаясь держаться, сохраняя преимущество плохой видимости в гулкой ночной тиши.       Он не хочет знать, кто из мелких исчадий ужаса Винтера этому научил, но ему также незачем их стараниям сопротивляться.       -Может быть, я.       Маг моргает, застигнутый ответом врасплох, потому что Рейнольд сейчас должен в эмоциях потеряться и отрицать громко проявление чужих чувств, потому что это суть Рейнольда — гореть и сопротивляться.       Но Рейнольд спокоен сейчас внутри, безмятежен там, где обычно творится хаос.       Он падает на мокрую траву рядом, упирая костлявые локти в колени и кисти тонкие свешивая к земле.       Небо беззвездное вспыхивает пеленой.       -Это зарница.- Винтер говорит тихо, прерываясь порывом далеким первого грозового вдоха.- Будет дождь.       Он знает, но не говорит, лишь взгляд переводит с крон деревьев на руку, цепляющую его пальцы. Холодные, они тают в тепле, созданном на пульсирующей от алкоголя крови под его тонкой кожей.       -Значит, еще меньше причин отказать тебе, верно?       Рейнольд смотрит на Винтера, который, видимо, весь свой план обольщения растерял после первой строчки, и теперь вглядывается в его лицо глазами, в которых ничего вменяемого под сдержанностью не прочесть.       Такими взглядами обменивается Пенелопа с Каллисто, не Рейнольд.       Негодование ползет от костей, жаром неприятия сковывая все тело. Он не может назвать это зависимостью.       Он не может.       Его пальцы дергаются, и Винтер сжимает их чуть сильней, прожигая пламя каленым льдом. Маг скользит по его руке, сцепляя запястье длинными пальцами и резко стягивая на себя.       Рейнольд лишь падает над ним по инерции, нависая сверху, опираясь ладонями в землю с двух сторон от его головы.       Их дыхание смешивается, ниспадающее по спирали от сомкнувшегося пространства.       -Когда ты научился флиртовать, Рейнольд?       Он усмехается вызывающе, пока его сердце мечется в адреналине от остроты близости тел и чужой чертовой красоты.       А Винтер совсем бесчестен, у Винтера, кажется, даже мораль закончилась, потому что кончики пальцев мага движутся вверх по пиджаку, изучая линию его предплечий, лопаток и позвоночника, чтобы после сжать бледную шею под самым воротником.       Рейнольд отпускает нервный смешок.       -Я умру позже тебя, у меня есть время не только на то, чтобы написать завещание.       Винтер весь бледный, холодный, перегоревший — оставшийся с сожженной душой в своих жестких играх. Он сам, как пепел, прячется теперь по углам в поисках тепла, которое могло бы его зажечь.       Снова и снова, одержимый и больной на голову.       А Рейнольд не огонь даже и не искорка, уголь, на дне костровой ямы оставленный, но сильные руки прижимают его к себе, и в них почему-то трепетно и тепло.       Он разворачивается слегка, щекой касаясь чужой груди, и стук в ней такой же размеренный и спокойный, как и волны бегущего со склона ветра.       -Как насчет умереть в один день?       Винтер говорит чепуху, вытравливает из него немилость, созданную синяками на тренировках рыцарей и фестивалями одиночества на заброшенном чердаке.       Длинные пальцы зарываются в его волосы, превращая их в растрепанное гнездо для синиц мертвых или, может быть, спящих сов.       Если бы так сделал кто-то другой, Рейнольд сломал бы ему фаланги, одну за другой, истерически злясь над испорченным воспоминанием, плача судорожно над тем, что оно украдено.       Страх Рейнольда пахнет вином, лекарствами от боли и обеззараживания.       Винтер касается нежно, костяшками рисует линии на его щеках, и у него нет сил шевелиться.       Сопротивляться.       Наверное, так выглядит доверие, и оно неправильно. Никто не доверяет ему целиком, и Рейнольд думает, что должно быть все дело в слабости.       Пенелопа сильна как личность. У Деррика есть власть герцогства. Для отца он потерял Ивонн.       А перед магией Винтера меч Рейнольда ничего не значит.       Но он не чувствует ни тревоги, ни раздражения, одно лишь принятие, и он бы позволил себя вести, пока его ведет Винтер.       Зарница освещает мрак.       -Только не яд.       Потому что Винтер единственный человек, не вызывающий в нем гнева, отраженного в собственных недостатках, пока он смотрит на нечто более совершенное.       Рейнольд никогда никого не любил. Не так.       Маг мычит задумчиво, словно вопросы о счастливой концовке в одной кровати — не романтическая похабщина, лишенная всякого смысла.       -Снотворное?       И это вызывает смех.       Рейнольд смеется тихо, пока Винтер замирает под ним, не шевелясь, кажется, не дыша вовсе, и сердце магическое внезапно бьется быстро, заикается под его ладонями.       Он отодвигается осторожно, упирается движением запястья в твердое бедро только, чтобы с импульсом оттолкнуться и мгновенно встать.       Винтер выдыхает громко, размыкая рефлекторно сомкнувшиеся вокруг руки, и глазами сиреневого серебра провожает его действие недовольным туманным взглядом.       Как мило.       Словно хочет, чтобы они прямо здесь и умерли, политые грозовым дождем вместо хоть чьих-то слез.       -Может, просто затрахаешь меня до смерти?       Винтер приподнимается на локтях, вглядывается в фигуру Рейнольда напротив черноты леса и вспыхивающего в лихорадке неба, молчит, недвижимый, бесполезно пытающийся унять заикающееся сердцебиение.       Рейнольд слишком эмоционален, раздражительный и импульсивный, предпочитает сладким словам едкую грубость и испорченные оскорбления.       Но он протягивает ему руку, остывший от детской обиды, гнева и непонимания, уставший слегка от фарса, задумчивый в вине ушедшего прошлого и надреснутого бокала — перетянувший холод мага к себе в душу и там его запечатавший.       Винтер цепляется за него, вставая на ноги, и не отпускает. Тепло ладони подобно костру в яме его циклического несчастья: он загорается снова и снова, согреваясь искрами отколотого угля.       Темнота мерцает и также меркнет.       -И что я скажу твоему отцу?       Рейнольд усмехается тонко, хватая чужой воротник, и резко тянет его на себя. Их губы встречаются, обветренные и ледяные, и Рейнольд, кажется, пытается его сожрать. Стучится зубами нетерпеливо, жадно лаская рот. Неосторожный совсем, отчаянный, прикусывает поврежденную кожу, сдирая заживший струп.       Ищет любви там, где сплошное насилие, где людей прячут в клетки, чтобы не дать уйти, где прячутся с душами в зеркалах, чтобы не потеряться.       Он нападает с голодным вдохом, падает в Винтера с головой, упиваясь близостью, сравнимой с болью, когда истощение легких перебивает жадность его привязанности.       Рейнольд переплетает их пальцы до онемения, не выпущенный из цепкой хватки, и, когда маг движется следом, утягивая тихий стон, он отталкивает его назад.       Улыбается голубыми померкнувшими глазами, и Винтер может сойти с ума.       -Скажешь, что я был великолепен.       Ветер шумит листвой.       Винтер склоняется к Рейнольду, касаясь горячих губ, и медленно умирает.       Ему просто стоит забрать его и никогда не вернуть обратно.