Пламя и утешение

Феанора только допустили до работы в кузнях Ауле, когда пришло известие об освобождении из заточения иного Валы мастерства. Финве и Индис написали прошение о допуске своего сына, так как ему было сложно находиться дома наедине с младшим братом и сестрами, ведь тогда Финголфин, находящийся в особенной форме своей детской непоседливости рвался с ним играть, тогда как практически подросток Феанор не горел желанием возиться с малышней. Феанор был юн, но он не испытывал любопытства к освобожденному, которому так же, позволили работать в кузнице. Они долгое время практически не пересекались, лишь изредка занимав соседние печи. Но спустя несколько циклов Древ, Вала задал ему вопрос: – Должно быть, сложно жить в доме с отцом и его новой женой, и его новыми детьми... И не становится ли сын от прошлой, забытой жены – прошлым ребенком? – Моя мать никогда не становилась прошлой женой, и я никогда не стану прошлым сыном! – запальчиво огрызнулся Феанор. Вала усмехнулся: – Я не это хотел сказать, сын Финве. Просто мне показалось, что мы похожи: Валар же тоже можно назвать детьми Эру. И Он, создал Младших Нам, независимо от желания Стихий... я просто хотел обсудить это с тем, кто поймет меня. Тем более, что души стихий и воплощенных так похожи в глазах Эру – словно сыновья Финвэ. Феанор сверкнул глазами и вернулся к работе – угли в печи достаточно разгорелись, чтобы выполнить его задумку. И хоть он с гневом отметал слова некогда мятежного Вала – он точно никогда не был для первого принца авторитетом, и хоть Индис и Финве оба любили его как старшего сына, а Финголфин и Финдис льнули к нему, как к самому дорогому и единственному старшему брату... В его сердце закралось сомнение. Уголек сомнения медленно тлел, периодически, в особенно одинокие и темные времена ярко разгораясь. И в одно из таких неудачных времен, к Феанору, возвращавшемуся из владений Ауле, прибежал Финголфин, радостно рассказывавший о какой-то игре со сверстниками, в которой он победил: – Айтлие хвалилась своим старшим братом, говоря, что он старше всех, но ты на пять циклов древ же старше его! И мы с Финдис победили, потому что наш брат самый старший брат из всех! Раздосадованный Феанор, с ярко разгоревшимся огнем сомнения в любви к себе окружающих, даже не оглянулся на него. О, не ту цель Финголфин выбрал для такой радостной интонации! Феанору было плохо, и он хотел, чтобы кому-то было так же плохо, как ему. И словно на беду, подвернулся под руку тот, кого мятежный Вала назвал его заменой, его двойником: – Какая же это победа, ведь я вам всего лишь полубрат, – едко плюнул он, даже не глядя в лицо мальчишки, – нашли, чем меряться – тем, в чем вашей заслуги нет. Лучше бы дело какое-нибудь себе придумали. Может хоть тогда от вас была бы польза. Финголфин в ту секунду надолго застыл, не зная, как себя повести. А в его удивленно раскрытых глазах стояли слезы. Некоторое время спустя, когда Финголфин подрос, а сварливость Феанора по отношению к нему только увеличивалась, он поклялся себе, что заставит брата собою гордиться. Феанор же не всегда как-будто презирал его, Финголфин же помнит, брат когда-то точно любил его. Просто Финголфин еще не вырос, и в глазах Феанора был слабым и жалким. Нужно лишь добиться его уважения, чтобы брат снова любил его. И сначала, Финголфин хотел проситься в кузницы к Ауле, чтобы брат видел, что он тоже талантлив, что им тоже можно гордиться, но потом, он подумал, что мастерить ему нравится не так сильно, как упражняться и сражаться. Да и более того, не всем же быть мастерами! Кто-то же должен защищать мастеров и их творения. И он ушел в свиту Ороме. Но со временем, пока он взрослел и становился старше, та тяга к признанию Феанора, и желание его извинений за тот случай покинули Финголфина – он понял, что он ценен сам по себе, даже если его значимость не признает старший брат. Сам же Феанор вышел из дома своего отца и жил отдельно. Работал, дружил, любил и ненавидел, точно не думая, что его брошенные кому-то слова могли так разрастись и разгореться. Оба брата росли, оба брата славились своими умениями и мастерством. И по мере их роста возрастала и их гордость. И хоть теперь они оба были взрослыми, и им уже сложно было делить любовь отца между собой – у них были еще более младшие брат и сестра, к которым ревновать, словно унизить себя, объявив себя таким же карапузом. Феанор был поглощен своими делами, так что, когда его окликнул у мастерской молодой эльф – он не сразу узнал его. Самый младший из его братьев был уже подростком. Финарфин стал высоким, еще по-детски нескладным и угловатым юношей, который хотел о чем-то с ним говорить. Они успели обменяться лишь несколькими фразами, когда на пространство перед мастерской влетел Финголфин и быстро спешившись, бросился к ним. Лицо его выражало обеспокоенность: – Пойдем домой, Инголдо, полубрат не скажет тебе ничего хорошего. – Полубрат? – уточнил Феанор. – Да, полубрат, – повторил Финголфин, – ты сам именовал и себя, и меня так, ранее. Вряд ли ты назовешь моего младшего брата иначе. – Но он и мой младший брат, – ответил Феанор. – Полубрат – ты хотел сказать, – давил Финголфин словами, пытаясь оттащить Финарфина за свою спину, – мы уйдем и не будем докучать тебе разговорами. – Докучаешь мне только ты, – ответил Феанор, – я давно не видел Арафинвэ, я хочу поговорить с ним еще. – Я давно не видел тебя, но не горю желанием общаться, – сквозь зубы выплюнул Финголфин. – Как и я, – ответил Феанор, – должно быть, мы насмотрелись на лица друг друга. Эта ситуация злила обоих старших братьев и хотя, ничего обидного не прозвучало, они оба замахнулимь для удара. Вот только Финарфин, рукав которого выпустил средний брат, наконец смог вернуться к местоположению, к которому стремился – между ними, лицом к Феанору, чтобы тут же получить по правому уху со спины, от Финголфина, и по левой щеке от Феанора. От силы двойного удара Финарфин не покачнулся, но просто сел на землю. А оба его брата, осознавая, по горящим рукам, что получи они даже такой удар в его возрасте – уже лежали бы в пыли, бросились к нему, каждый у плеча, желая удостовериться, что с ним все в порядке, и заглядывая в его чистые глаза. Финарфин, потирая щеку и ухо расхохотался, оскалив ровные белые зубы. Его смех словно что-то переключил в братьях, и в следующую секунду они почти одним голосом произнесли правило отряда Ороме: – Никогда не становись между зверем и его добычей, или между двумя дерущимися, если ты один. – Потому что дерущиеся могут и не получить удара, а разнимающий получит оба. Финголфин же продолжал смеяться, и лишь отсмеявшись произнес: – Я понял, почему у вас все так – вы каждый день видите такие похожие лица в отражении, что вам сложно не требовать друг от друга того, что вы требуете от самих себя. Феанор хотел возмутиться на эти слова, но не успел. Финголфин, приобняв брата сказал: – Думай как хочешь, только пойдем домой. И в эту секунду, Феанор увидел между ними какую-то связь. Близость, которой у него не было ни с кем и никогда. И он был уязвлен, тем что ощутил. – Я пойду с вами, – сказал он. И дело было вовсе не в том, что Финголфин может переиначить какие-то слова перед отцом, или что-то еще. На короткий миг, Феанору захотелось иметь с обоими братьями связь. Отец встречал их с радостью: – Куруфинвэ, гордость моя, – с этими словами он обнял первого принца. – Нолофинвэ, честь моя, – и объятия были открыты уже перед средним сыном. – Арафинвэ, утешение моё, – и лишь с более близкого растояния отец разглядел синяк на его щеке. Прежде чем отец успел спросить – что случилось, Финарфин, не разрывая объятий шепнул: – Братья делили меня, но на самом деле, делили свои старые обиды, и были готовы подраться, я же хотел их разнять, и не вовремя встал между ними. Виноват только я. Финве, отпуская младшего сына, оглядел их всех троих и сказал: – На самом деле, виноват я: если бы мне хватило смелости признать и принять свои чувства раньше, то все бы вы считали себя детьми одной семьи. Но из-за моего страха, я причинил лишь больше боли и вам и ей. После братья делились своими проектами и мыслями уже за столом, и на какой-то короткий миг, даже Феанор чувствовал себя частью большой и любящей семьи. Через несколько дней, когда в мастерской Мелькор попросил его помощи, чтобы принц держал крышку станка, нуждающегося в ремонте и во время своей работы Стихия уточнил: – Правда ли это, что третьего дня, младший принц встал между вами и просил бить его, дабы вы не били друг друга, и вы согласились? Феанор промолчал, тогда как Мелькор продолжил: – Думаю в этом виноват Финве: он воспитал его и вас так, что вы считаете его ниже. Гордость, Честь и Утешение... Стихия не успел договорить, ибо Феанор отпустил крышку, прищемив пальцы Вала. – Ваш источник Вас обманул, – ответил Феанор, не став ничего уточнять, и вышел из мастерской. Больше он не верил ни единому слову, вышедшему из уст мятежного Вала. Однако та, старая ложь навсегда осталась в его сердце, и избавиться от неё он не смог и после. И даже в самое горькое для себя время, когда ему показалось, что он потерял всё, он перенес своё отношение на всех Валар – ибо где были они, когда его обманули в отрочестве? И где были они сейчас, когда древа разрушены, отец убит, а хранящие Свет камни украдены?! А братья, так же потерявшие отца, находят утешения в руках друг друга... Утешение, которое никогда не найдет Феанор – ибо пламя, пока живо, не утихает.