Правило, которое не стоит нарушать

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       В их разношёрстной семье много странностей. Пусть и семьёй их можно назвать с натяжкой, ведь они не кровные родственники, а чисто родня по духу. И, слава небесам, никаких отношений под этой крышей. Иначе были бы лишние сложности, которые никому не нужны.        К примеру, у них есть вампир Уён, который совершенно несносен, слишком тактилен и возмутительно привлекателен, чем беззастенчиво пользуется, даже если пошёл в магазин за продуктами.        Хонджун несносен тоже, а его безумная улыбка сводит с ума не только слабых духом, но и более устойчивых к его очарованию инкуба, спасает лишь то, что в «семье» он возмущается, почти воя как баньши, если кто-то лезет обниматься.        Минги у них больше похож на моток сладкой ваты, чем на представителя горгулий, потому если нужна скидка, надо брать его. Перед его улыбкой не может устоять никто, все тают, словно сахар на сковородке.        Сан скрывает под человеческим обликом огненную птицу, хотя порой кажется, что феникс проглядывает, потому что в Сане энергии на целый город хватит, он вечно горячий и в движении, словно язычки пламени вместо перьев чешут кожу изнутри, заставляя кружиться, расставив руки и напевать.        Ёсан стыдится своего родимого пятна не меньше, чем изредка мелькающей на коже чешуи ящера и страшно смущается, когда неуёмный Уён его называет «мой дракончик», прекрасно зная, что Ёсан –варан и с трудом терпит чужие объятия, от которых потом горит кожа и требуется много холодного мохито, чтобы остыть.        Даже несмотря на то, что многие не знают секрет Юнхо, за глаза называют его большой доброй собакой с игривостью щенка. Конечно, грифон мало похож на игривого щенка или добрую собаку, особенно в своём боевом обличье, но даже будучи человеком, ощущение то же. Кажется, что виляющий хвост мерещится всё равно.        Не менее странным кажется и человек Чонхо, который однажды прибился, а после прижился, пусть они и заподозрили в нём сначала сирену, такой чарующий голос был у него. Зато он как и Хонджун способен вопить так, что закладывает уши, если кто-то попытается «посягнуть» на его неприкосновенность, даже если это дружеские объятия.        Да и сам Сонхва тоже тот ещё подарочек — он нимфа, в то время как мужчины нимфами рождаются крайне редко. А ему вот свезло. Ещё и бардак вечно за всеми убирать или давать по задницам, чтобы было неповадно. Большая часть семьи разбрелась по делам, но те, кто остался, устроили срачельник, и с этим надо разобраться быстро и беспощадно.        О том, что не стоит открывать чужие двери без стука, он думает лишь тогда, когда уши начинают алеть, словно охваченное полымем сухое дерево.        Он, конечно, эстет, и часто проводит время с мужским представителем муз, которому часто позирует один и тот же улыбчивый фей, так что насмотрелся он на обнажённые тела преизрядно. И сейчас он тоже видит красоту. Вопрос лишь в том, хочет ли быть свидетелем того, что видит.        Слишком много обнажённой кожи и обжигающих уши стонов, и его это, чёрт возьми, точно будет преследовать во снах. Вряд ли в плане кошмаров, ведь то, что происходит на чёрных шёлковых простынях похоже на искусство, но…        — Чтоб я ещё раз с Уёном пил, — старательно изображая пьяного, икает Сонхва. — Это, вроде не похоже на мою комнату. Или похоже? Моя тоже с чёрными простынями, — максимально расфокусировав глаза, Сонхва окидывает взглядом потолок. — Люстры моей нет. Не та дверь.        Он закрывает её и едва не сползает по стене, но продолжает играть роль, добредает до своей комнаты и падает лицом в подушки. Голова кружится, будто он и впрямь перебрал. Перед глазами напряжённые мышцы и преломляющийся свет, словно перья феникса не из огня состоят, а из многогранных кристаллов.        — Твою ж мать.        Спустя какое-то время его душевных терзаний, в дверь осторожно скребутся, и Сонхва замирает, словно большеглазый олень в свете фар. Он забирается под покрывало, накрывая горящее лицо по самые глаза, и лишь тогда что-то ворчит в сторону двери.        — Хён, можно?        Если отказать, догадаются, если пустить, поймут, что не пил. Единственное, что остаётся, — хлебнуть из подаренной Чонхо бутылки дорогущего виски, которую он держит в тумбе. Он наскоро делает глоток.        — Заходите.        Две растрёпанные моськи заглядывают в проём, и лишь потом в комнату просачивается сначала Сан, а потом Юнхо. Одежда в беспорядке, волосы взъерошены, лица раскрасневшиеся. Ещё от них так красноречиво пахнет подсмотренным, что у Сонхва пересыхает во рту. Сан заботливо протягивает бутылку минералки.        — Сушняк будет мучить, поэтому водички принёс.        — Может, притащить энтеросорбент? — задумчиво спрашивает Юнхо.        — Не, — Сонхва смотрит на этих двоих дурными глазами. То ли по причине, что и предположить не мог, что их связывает что-то большее, чем совместное дурошлёпство, в которое легко втягиваются Минги с Уёном, то ли потому, что теперь не сможет смотреть на них прежними глазами. То ли ещё по какому поводу.        — Голова кружится? — заботливо уточняет Сан. — Да ты горишь, хён. Может, вызвать врача, а сейчас позвать нашего ящера? Он своими ледяными руками жар снимет.        — Не.        — Ты выглядишь нездоровым, — со вздохом говорит Юнхо. — Открою окно, если не полегчает вскоре, точно позовём врача.        — Того красавчика с красивыми глазами, да? На него даже Чонхо запал, — лицо Сана светится, а Сонхва обдаёт кипятком, потому что перед этим соблазнительным оборотнем устоять его сердце попросту не может. Не могут же они так беспардонно издеваться? Сонхва не находит ничего лучше, чем притвориться вырубившимся.        — Его, — тихо произносит Юнхо, прикрывая Сонхва вторым покрывалом, — он мигом на ноги поставит. А Уён получит взбучку, если ещё раз напоит хёна до состояния непонимания, что он комнатой ошибся, ууу, вампирюга, ему лишь бы глаза залить да глотку лужёную смачивать, чем придётся. Идём, зайдём через полчасика.        — Сейчас, тазик поставлю, — Сан быстро возвращается из ванной комнаты, тихо ставит тазик на полу, прикладывает ладонь ко лбу Сонхва, и ему огромных усилий стоит не вздрогнуть. — Вроде бы, не такой горячий. Напугал меня до чёртиков, — шёпотом делится Сан.        — Потому что мог узнать о нас?        — Нет, потому что мог подсмотреть. А я не хочу, чтобы на тебя такого смотрел кто-то, кроме меня, — тихо смеётся Сан, и Сонхва цепенеет от звука поцелуя, умоляя их свалить побыстрее, что, наконец, происходит, позволяя Сонхва расслабиться.        — Чёрт бы побрал эту дурацкую привычку, — ворчит Сонхва, жмурясь до пятен под веками. — Да чтоб я ещё когда-нибудь куда-нибудь вошёл без стука! Привык к лесу без дверей, а теперь пришло время расплаты. Чуть не спалился, блин. Они тоже хороши... слишком хороши...        — Вечер добрый, — слышится у самого уха, и Сонхва не орёт только потому, что чуть прохладные пальцы помянутого ранее врача зажимают ему рот. Вот же засранцы, вызвали таки. И как теперь? Он боится открыть глаза и увидеть взгляд почти чёрных глаз, устремлённый на него и будто снимающий одежду. — Как поживает мой прекрасный представитель нимф? — прохладные губы касаются лба, а чуткие пальцы отсчитывают грохочущий пульс.        — Жив, наверное, — сипит Сонхва и желает, чтобы этот момент никогда не заканчивался.        Внезапно послышавшийся в открытое окно громкий стон превращает его в статую, что стремительно твердеет везде, где только можно.        К своему стыду, Сонхва плавится, обещая некоторым особям наказание лютое и беспощадное, но келпи отвлекает его от всех возможных обещаний страшной мести, а поцелуй окончательно выветривает всё из головы.        Сонхва совсем позабыл, что келпи читают «громкие» мысли при прикосновении, он просто притягивает его к себе, заглушая звуки чужой любви звуками стучащих сердец и собственных поцелуев.