Больше не будет той любви и заботы.
Небо нежных отношений затмило красным.
Невский щурится, смотря на его, некогда так сильно любимого человека, хотя, он и сейчас его любит, только вот любовь теперь отдает неприятным привкусом отвращения. Взгляд серых глаз наполнен самым настоящим ужасом. Это чувство не минутный отрезок, когда сердце словно уходит в самый низ, останавливая свои удары на несколько секунд. Это другое, совсем иное. Неудивительно, что раньше такого животного страха у него не было. Раньше и Москва не разрешал себе применить грубую силу. Но сейчас на тонкую шею бывшей столицы укладывают руку, намертво впиваясь пальцами, вдавливает в холодную стену кабинета, а на тех местах вырисовываются темно-красные пятна гематом. Он жадно глотает воздух, его ему не хватает, пытается выбраться из чужого плена, что в итоге должен привести к лишению жизнь. Только вот за что? — Всё ещё гордость носишь? Тебе пора забыть о твоём правлении, сейчас ты просто пустое место, если сравнить со мной. Пора уже принять Советскую власть, Союз будет более величественен, чем Империя, — Ослабляет силу, с которой давил на горло Ленинграда, которому наконец открывается доступ к кислороду. Просто хочет услышать от него слова. — Я...не приму... — Произносит тихо, хрипло, перехватывая чужое запястье, будто бы это сможет остановить Московского, от которого лишь слышаться какое-то оскорбление. Его не различают, отвлекаясь на удар о стену головой, отзывающейся тупой болью в затылке.
Больше не будет перечить, так полагает новая столица, но какая же это ошибка...
"Почему ты так сильно поменялся, Мишенька?.."— Этот вопрос никогда не будет задан вслух, лучше молчать.
Саша впивается ногтями в чужие стегна, стараясь слабыми толчками отстраниться, пока чужая рука давит, вынуждая принять во всю длину. Он давится от этого, срабатывает рвотные рефлекс, ведь член прошёл глубоко в глотку, а по щекам прокатываются горячие слезы. Петровский град пытался скрыться от столицы, спрятаться где-то в самом дальнем углу комнаты, закрываясь шторой и молил о том, чтобы его не нашли. Мольбы не помогли, не спасли от Москвы, что сейчас изредка шипит, тянет за волосы и задаёт нужный темп. Он даже не интересуется состоянием Саши.Больше не будет позволять контролировать процесс в сексе. Если он вообще будет по согласию. "Зачем ты это делаешь, Мишенька? Разве тебе хорошо от осознания того, что ты причиняешь мне боль?" — Ему просто всё равно на это осознание.
Скованный пустой взор направлен лишь в одну точку на полу, на краешек ковра, а владелец этих глаз вздрагивает, когда периферическим зрением замечает, то, что к нему поднесли руку и сразу же резко переводит совсем жалобный взгляд в сторону столицы. — Чего ты шарахаешься? — Тяжёлая ладонь укладывается на тёмные длинные кудри, начиная аккуратно из перебирать и поглаживать. — Пока ты не возникаешь и ведешь себя хорошо - тебе не будет больно. Невский быстро голову наклоняет вниз, смотрит куда-то в сторону, не решаясь заглянуть в эти алые, словно кровавого цвета, радужки; не хочет видеть эти океаны безумия вместо прекрасного, чистого голубого неба.
"Больше не будет делать больно, если я буду "вести себя хорошо"? Почему же ты вообще должен причинять мне боль?.." — Потому что может себе позволить это сделать. Потому что он - столица, он - закон.
Белесая болезненная кожа обтягивает острые скулы, есть ощущение, что ещё немного и она вовсе порвётся. Московский лишь его осматривает, пока не делает один шаг навстречу к нему. — Саша, Сашенька, милый мой, ты молодец, ты выдержал, всё закончилось, — Хочет обнять, ласково погладить по спине и чувствовать тепло родного ему человека, во всяком случае, он пытается выполнить это хотя бы сейчас выполнить. Но вот Невский не верит, нет, не хочет довериться тому, кто жестоко обращался с ним; боится, даже сильнее голодной смерти боится Мишу. Делает шаг назад, пока не валится на пол, ударяясь при этом спиной о стену. Обкусанные до крови бледные губы заходятся в потоке слов, те кажутся такими тихим, а сам голос дрожащим. Москва останавливается на месте, словно ноги приросли к земле и не давали возможности сдвинуться. Помимо того, что нужно вернуть хороший и здоровый вес - нужно вернуть доверие.
Больше не будет, не хочет слышать сладкие речи, они слишком ласковы, чтобы быть правдой. Слишком страшно, чтобы поверить в это.
Невский срывается на такой крик, словно какую-то дворовую собаку пнули ногой, болезней скулёж отдаётся эхом об стены комнаты. Горячие слезы обжигают впалые щеки, он толком не отошёл от того ужаса, который называют блокадой, не оправился до конца. Ему стоило только поверить Мишеньке, поверить, что всё будет хорошо, что после войны к нему станут относиться так, как раньше. Так, как раньше, когда отношения не приносили столько боли. Как же он ошибся, строя эти мечты на основе поведения Москвы, ведь он был таким ласковым, таким заботливым... Но это, видимо, было лишь игрой, ведь теперь верой в заботу просто пользуются. — Миша, Мишенька, перестань!.. Мне больно, прекрати, я не хочу, отпусти!!— Ноги хочет свести вместе, этого не выходит от слова совсем. Попытки выбраться из под чужого, более крупного и сильного тела, привели только к тому, что с большим размахом ударили по бедру, место сразу приобретает яркий алый цвет. — Нет, стой.! Я сделаю, что ты только захочешь, честно, только прекрати... Пощади меня, умоляю... — Сглатывает ком вязкой слюны, пока на глазах уже наворачивались кристаллики влаги. — Заткнись. Тебя никто не спрашивал. Пускай парадиз продолжит молиться, продолжит кричать о том, чтобы его оставили в покое, будет говорить о том, как ему больно. Всё это оставят без внимания, лишь улыбнуться, увеличивая темп до такой степени, который нужен будет именно Мише. Пока худощавое тело совсем не ослабляет под ним, даже уже не сжимая и царапая широкие плечи. Только и на это не обращают внимания, как и на кровь, что окрасила бёдра в алый.
Саша больше верить ему не будет, больше не будет даже пытаться найти в этом "человеке" что-то хорошее, что-то гуманное по отношению к себе.
Больше не будет пытаться найти там хотя бы крупицы человечности.
Больше не будет искать поддержку.
Больше не будет.