Мороженое и сигареты

Это даже как-то несправедливо. Будто нарочно. — Один рожок и три лимонных шарика, пожалуйста. Когда женщина в фартуке рассеянно кивает и тут же отворачивается за вафельным рожком, Аки запускает выпачканную руку в карман, чтобы найти деньги. Он обещал Ангелу, что как только закончат — купит ему мороженое. Ха. Традиция. Его руки не дрожат, когда он расплачивается и извиняется за слегка вымазанные деньги. Предлагает расплатиться картой, но женщина отказывается — кажется, она слишком напугана кровью на нём. Аки не настаивает. Ему самому очень хочется закурить. Ангел послушно ждёт его на лавочке, зажав переплетённые ладони между бёдер. — Держи, — говорит Аки и протягивает ему мороженое, и Ангел осторожно принимает, не отрывая внимательного взгляда от их рук, — берётся сверху пальцев Аки, чтобы ненароком не задеть. И тогда Аки, наконец, может нашарить в кармане помятую пачку сигарет и зажигалку. Он вынимает одну, суёт между губ и тут же поджигает, прикрываясь от ветра. Тот треплет волосы, и они лезут в глаза. Поэтому он слегка качает головой, чтобы чёлка опять легла привычным образом. И снова навязчивая мысль: несправедливо это. Переводит взгляд на Ангела. Тот скользит языком по бледно-жёлтому шарику и удовлетворённо мычит, слегка жмурясь ни то от удовольствия, ни то от падающего на глаза закатного солнца. Сердце Аки пропускает медленный, но сильный, мощный, ощутимый удар о рёбра, и он крепко затягивается сигаретой. Его пальцы совсем мелко-мелко дрожат. Не от страха, не от волнения — от скачка адреналина. Сколько бы он не убивал — это каждый раз удар гормона. И каждый раз отходняки в виде лёгкой трясучки в теле, почти как от озноба. Аки отводит взгляд от Ангела, от того места, где его язык скользит по холодному шарику. Он облизывает нижнюю губу и опускает руку с сигаретой вдоль тела на секунду, чтобы струсить с кончика тлеющую часть. Его пальцы липкие и неприятно пахнут кровью. Наверное, Аки должно быть противно. Но ему не. Ангел снова мычит. Почти стонет. И это не совсем то, что хотел бы слышать Аки, когда его мозг выталкивает из подкорки язык Ангела, невесомо скользящий по мороженому. Это не совсем то, что хотел бы слышать Аки, когда адреналин немного ведёт его из стороны в сторону, когда внутри так жарко и импульсивно бьётся сердце, разгоняя кровь по сосудам. — Вкусно? — тихо спрашивает Аки, покосившись на Ангела. Тот отвечает: — Очень, — и довольно приподнимает уголки губ. — Спасибо, Хаякава. Ох. Он улыбается. Аки Хаякава молча кивает и затягивается в очередной раз, будто бы надеясь: чем сильнее затянется — тем быстрее попустит. Помогает не очень. Это как утолять жажду одним глотком целой кружки воды — будет хотеться ещё. Поэтому он лезет за следующей сигаретой. — Ты так много куришь, — не с укором, не с неприязнью, не с удивлением — бесцветно и спокойно, как Ангел умеет. — Помогает? — Да, — на выдохе отвечает Аки и всё же опускается на ту же лавочку, только подальше от Ангела. Как будто он может случайно дотронуться до него. Как будто кто-то из них забудет и потянется за прикосновением. Как будто есть риск, есть шанс, что кого-то из них поведёт, и он, ведомый инстинктами, захочет потрогать. А это страховка. Ангел почти разваливается на лавочке, его плечи опускаются и сам он весь опускается, съезжает бёдрами вниз, разводя колени в стороны. — Они сладкие? — Что? — хмурится Аки. — Сигареты — они сладкие? — Нет, конечно. Ты не пробовал никогда курить? Ангел качает головой. — Мне говорили, они горькие. И как ты можешь их курить? Это наверняка невкусно. — То ли дело мороженое, — Аки не очень-то весело приподнимает уголок губы и, повернув голову, смотрит на Ангела. Откуда-то сбоку светят последние лучи солнца и его нимб приятно искрится в этом свете, а рыжие волосы переливаются золотом. Такие длинные. Интересно, какие они наощупь. И всё-таки… Несправедливо. Как кто-то настолько красивый может быть неприкасаем? Это какая-то насмешка. Создать в природе что-то такое прекрасное и обделить возможностью этого прекрасного касаться. Хотя бы невзначай, хотя бы легко, хотя бы и без пошлости. Просто чтобы знать — из чего эта красота соткана и сплетена. Аки остаётся только догадываться, вглядываясь в пряди, что они мягкие и послушные по тому, как они скользят по хрупким плечам и рассыпаются по спине, слегка запутываются между белоснежными пёрышками крыльев. А крылья, наверное, невероятно нежные и тёплые, несмотря на свою белоснежность. Может быть, разве что слегка теплее, чем карие глаза — точно растопленный шоколад. — Хочешь попробовать? — Ангел расценивает внимательный взгляд Аки, возможно, не очень верно. А может, и верно — ведь это всё, что он может предложить. — Ты ел лимонное мороженое? Аки опускает руку с сигаретой между ног, вновь ударяя по одному кончику, чтобы с другого слетел пепел. Он не думает, прежде чем ответить: — Нет. Не ел. Хотя он да. Но это явно какое-то непохожее на другие лимонное мороженое. Абсолютно другое. Уникальное. Таких в мире больше не осталось. И даже это совсем скоро исчезнет. А Ангел настолько благосклонен, что готов поделиться. Это лимонное мороженое непохожее на остальные — к нему прикасался Ангел. Тот самый, чьи объятия; чьё лёгкое, секундное, касание способны лишить жизни. — Будешь? — опять предлагает Ангел. Почти искушает. Аки сглатывает слюну во рту. — Буду, — смотрит прямо в глаза. Поразительно, на что способен человек, если знает, сколько ему осталось. Особенно, если это сколько очень короткое и заканчивается совсем скоро. Когда Ангел протягивает к нему руку с рожком, Аки наклоняется в его сторону и, не боясь ни капли, накрывает его предплечье — именно там, где два слоя из рубашки и пиджака. Он совсем легко надавливает на руку Ангела, заметно для того проходится большим пальцем поглаживающим движением и поворачивает к себе мороженое там, где его губами и языком касался Ангел. Тот смотрит почти безразлично. Только почти — у него в глазах отражается лёгкое беспокойство вперемешку с пониманием, осознанием и… Чем-то там ещё. Отдалённо напоминает разочарование, горечь, пустоту. Аки не может отвести взгляд от его лица, поэтому сначала — едва прикасается губами к холодному шарику. И думает: такие на вкус у него губы, точно такие. Вот эти бледно-розовые, тонкие губы, слёгка приоткрытые, блестящие от слюны после того, как с них Ангел слизал мороженое — они на вкус как оно. Аки не может отвести взгляд от его лица ни на секунду, поэтому потом — дотрагивается языком, немного вдавливая и слизывая, и тут же чувствует, как слабые мышцы Ангела под одеждой напрягаются в его руке. И думает: если бы он мог его поцеловать, вот что бы он почувствовал. Кисло-сладкий вкус лимона и холод. — Выглядит так, будто ты сейчас трахнешь мороженое, — говорит Ангел, — думая обо мне. — Так и есть. Так и есть — ведь другого способа «поцеловать» Ангела у него нет. Только так. Аки отпускает его руку и удовлетворённо выдыхает. Ему снова хочется курить — только на этот раз не от напряжения. Он выбрасывает сотлевшую сигарету и вынимает новую. Немного сгибается, потому что в штанах ощутимо потяжелело. Чёрт. Нехорошо. Ему бы домой — смыть с себя всё, подрочить, покурить. Вот тогда будет получше. Не хорошо, но получше. Сносно. Хорошо ему уже точно никогда не будет — не с теми остатками жизни и не с той одержимостью прикоснуться к Ангелу. И если с остатками, жалкими объедками жизни он уже давно смог смириться, принять как данность, то со своей одержимостью он ничего придумать не может. У него, походу, крыша едет. Вот и всё. Раз ему Демона трахнуть хочется. Но тут от этой мысли больно скребёт за грудиной — не только трахнуть, Аки. Ещё поцеловать, по волосам погладить, по крыльям, в шею уткнуться, в ноги упасть, носом к виску припасть и вдыхать, пальцами переплестись, узнать какая у него кожа — холодная, тонкая, нежная? С Аки почти сходит наваждение, почти отступает адреналин, пока Ангел доедает мороженое. Но потом тот внезапно спокойно выдаёт: — А ты мне дашь попробовать покурить? Аки кивает и протягивает раскрытую упаковку, даже не взглянув на него, — не стоит. Но Ангел даже не двигается. — Это нечестно. Я хочу твою. Ох. Чёрт. Аки резко поворачивает к нему голову — никаких прежних искр вокруг нимба Ангела. Солнце уже село. И теперь его глаза — потемневшие, призывающие, утягивающие. Аки сжимает зубы и снова сглатывает слюну, отчего кадык тяжело поднимается и опускается, когда Ангел придвигается ближе, упирается одной рукой в деревянную лавочку и совсем немного наклоняется — как бы у Хаякавы уже нет выбора. И не то чтобы он выбирать вообще хотел или собирался. Его такой расклад вполне устраивает, даже больше чем. Аки перехватывает сигарету двумя пальцами и, вынув со рта, протягивает Ангелу, а тот… Он не берёт её. Ангел берёт Аки за руку — там, где два слоя одежды из рубашки и пиджака. Слегка сжимает, чтобы у того не дрогнула рука и не отнялась одна-другая неделя жизни. А потом прижимается губами там, где её сжимал своими Аки. Обхватывает почти невесомо, и у Аки сводит живот от дыхания Ангела на кончиках пальцев — такого тёплого, почти горячего и губы так близко-близко — меньше сантиметра. Никогда ещё соблазн не был так велик. Ангел вдыхает ртом воздух. А затем даёт горечи расползтись по глотке, по трахее, по лёгким, по внутренностям. И он не кашляет. Совсем. Даже не давится. Он уже курил. Ангел солгал Аки Хаякаве так же, как Аки Хаякава солгал Ангелу. И Аки это понимает. Ангел смотрит на губы Аки — чуть ярче, чуть темнее и чуть больше, чем его собственные, на вид мягкие и… вкусные. Но они на вкус, как эти сигареты. Это точно. Такие же горькие. Ангелу приходит в голову безумная мысль — он бы променял этот вкус на несколько лимонных мороженых. Может быть, даже на все, если бы речь шла о том, чтобы слизать эту горечь прямо с губ Аки Хаякавы. Ему уже приходили в голову мысли подобные этой. Например, когда он заметил, что у Аки встал член на него на очередном задании после того, как он просто дотронулся до его бёдер поверх брюк. Ангелу пришлось тактично увести взгляд и отойти, словно он этого не видел. Он он видел. Он видит каждый взгляд Аки, брошенный в его сторону. Замечает каждое касание через одежду. И, страшно признаться, наслаждается так, что сам бы отдал годы жизни, чтобы насладиться один раз, но полноценно — без сковывающей одежды, без удушающей ткани; чтобы он хотя бы один раз смог притянуть его за галстук и вцепиться поцелуем. Хотя Ангел не умеет, не знает как, практически не понимает. Ангел бы хотел, чтобы Аки его научил, рассказал и показал как ему нравится. Хотел бы быть лимонным мороженым, быть на его месте. Чтобы это к его губам губы Аки припали, а потом — языком вовнутрь, вдавливая, вылизывая. Чтобы на языке смешалось горькое с кисло-сладким. Чтобы руки Аки сжали точно так и сильнее, огладили голые запястья. А потом бёдрами к бёдрами, грудью к груди, выдохом во вдох. Ангелу ещё никогда настолько не хотелось узнать — какого это. Он отпускает руку Аки и обречённо вздыхает, разочарованно глядя на него. — Не вздыхай так, — тут же говорит Хаякава и качает головой. Он всё понимает. Смотрит на сигарету, где её только что касался Ангел и проводит подушечкой большого пальца по фильтру, чтобы потом, как ни в чём не бывало, сделать последнюю глубокую тягу и выбросить. — Мне жаль, Хаякава. — Мне тоже.