Синими, жёлтыми, красными

Негромкий, почти что робкий щелчок. Лампочка на магнитофоне загорелась, а две катушки закрутились, гипнотизируя ночь. Квентин бережно водил пальцами вдоль элегантно выпирающих вен на тыльной стороне ладони Смита. Это была тонкая грань. Могло бы быть щекотно, но слишком нежно. И хотелось, чтобы это необычное чувство обволакивало не только один участок его тонкой кожи, но и всё тело. Микрофон был направлен к небу, записывая звуки ночи. Ветер, птицы, да и что там ещё обычно шумит по ночам и заставляет каждого понять, что это именно ночь: не тёмное время суток, не гнусная тьма, не опасный мрак. А ночь. Замечательное состояние природы, открывающее новые впечатления и чувства для всех желающих и просящих. С каждым прикосновением к бирюзовым венам, кровь мужчины в шляпе наполнялась чем-то неясным, словно по его организму разливалась чистейшая, чуть тёплая вода из подземного источника. Будто всем телом он испил некий исцеляющий эликсир, чувствуя себя по-настоящему живым, особенно когда его пальцы перебирались к запястьям, под рукава. И мотыльки очарованно-влюблённо наслаждались горящей маленькой лампочкой, кружа около неё уже больше минуты. Он изредка что-то будто бы мурлыкал, тихо и едва разборчиво, то приластившись своей тёпленькой щекой к его плечу, то дразняще сладко потираясь носом о прохладный висок. Требует внимания, требует заботы и контакта. И получает. Им это нужно обоим, нет сомнений. Смит вообще перестал сомневаться, сейчас это ни к чему. Сейчас есть вещи поважнее. Когда прогнулась и зашелестела трава, они оба знали, что так и надо. Что так действительно правильно. Это было правильно, когда блондин уткнулся своим разгорячённым, от нахлынувших чувств, лбом в шею мягкого мужчины. Это было правильно, когда Квентин нелепо перебирал руками вдоль его спины, нащупывая позвонки как ноты на пианино, обращаясь с таким музыкальным инструментом крайне бережно. Всё это было нужно. Свежо и невыносимо прекрасно. Без слов, без звуков. Пока цикады трещали о чём-то своём, далёком и неважном, они были здесь. И они останутся сидеть в высокой траве, скрывающих их от всех бед. И даже когда они уйдут, всё равно останутся. Подмятая трава всегда будет помнить о том, что в эту ночь приходили двое, внимая шёпоту луны. Подмятая трава никогда не забудет, что именно она щекотала их ноги так беспощадно, но добро. Да и ветер никуда не денется от осознания того, что именно он охлаждал их пыл, сводил страсть к деликатности. Деликатность настолько девственная и чувственная, что даже один поцелуй в щёку способен вызвать что-то нечеловеческое внутри. Что-то, о чём будто стыдно говорить, не до конца осознавая ценность этих чувств. Это меняет вообще всё. В такие моменты теряется ценность вещей приземлённых и неинтересных. То, что люди считают сложным и невозможным отходило на задний план, утрачивая хоть какую-то значимость: время, страхи, социальный долг, работа... Да разве тут может быть речь хоть о чём-то ещё, когда он улыбается? Когда смеётся неслышно и отводит взгляд, не позволяя нарушить эту святую и необузданную тишину. И его длинные пальцы задевают рядом растущие незабудки, лепестки которых были так похожи на пальцы Квентина наощупь. Такие же нежные, такие же невесомые, созданные миром так предусмотрительно и ювелирно, что хочется лишь беречь и беречь. И катушки всё ещё крутились, словно именно это и являлось сердцебиением этой неразгаданной ночи. Квентин всё удивлялся, какие у Смита на самом деле чистые глаза. Уникальные. И дело не только в очевидной с такого расстояния гетерохромии, но и в том, как меняется взгляд. Расчётливый и непоколебимый при свете дня, зрачки покрыты коркой льда. Но сейчас это был настолько чувственный человек, настолько живой и исключительный. Такой искренний в каждом движении и вздохе, испивающий до дна чашу освежающей любви, которую они смогли набрать вместе. Это было просто необходимо, крайне важно, неизбежно. Квентин нашёл опору, упираясь ладонями в траву, в очередной раз напоминая природе о своих чувствах, контактируя с ней и рассказывая свои невинные тайны о привязанности и эмпатии к другому человеку. Так естественно и правильно. Именно поэтому их губы неминуемо соприкоснулись, кротко и блаженно, словно они стояли под водопадом знойным летом. И они записывали звуки ночи. И они действительно жили. И они долго проявляли друг к другу природную нежность. И Квентин разрисовал их любовь красками: синими, жёлтыми, красными.