Кокон

В честь Дня рождения Иноскэ устроил небольшой пир. Тайком от учителей ему и товарищам удалось протащить несколько кувшинов вина, благоухающего и густого, как сок осенних цветов. Ребята так же достали еды и праздновали в спальне Иноскэ, которому, в честь взросления, выделили отдельную комнату. Ëнэ не притрагивался к вину. Юноши, которые знали про его строгий нрав, с начала с опаской отнеслись к присутствию самого честолюбивого старшего ученика, но Ëнэ никак не выражал недовольства алгоколем, скорее даже делал вид, что вовсе не замечает нарушений школы. К тому же, его младший брат, а по совместительству разгильдяй, пил вино за двоих, и если уж Ëнэ ему разрешил, то и остальным нечего бояться. Поэтому вскоре на пиру все гудело и весело жило. Не хватало только подушек для сиденья, равно, как и большинства нужной утвари и мебели. А все потому, что недавно в школе старца Соумы произошел пожар. Пострадала вся восточная часть жилого помещения, в котором находились спальни некоторых учеников. Если спросить случайного прохожего, кто виноват в пожаре, тот скорее всего ответит, не думая: — Ясное дело, Ясуо снова учудил! Ясуо лежал, вытянувшись на полу, а так как голову он устроил на коленях Ëнэ, то можно сказать, что и устроился хорошо. Особенно учитывая, что другим приходилось ютиться на голом полу. Ëнэ задумался и, сам того не замечая, накручивал на палец самый кончик пышного хвоста Ясуо, представляющего собой копну сплошь непослушного вихра. Ясуо это забавляло, он методично посвистывал, отбивал ногой в такт и то и дело приникал губами к чарке с вином, душистым и глубоким — ребята не поскупились и отобрали отменное! Ëнэ не пил, и это удручало Ясуо. — Хоть глоток! — Нет. — Ради меня? Вскоре едва ли не каждый из присутствующих решил, что обязан уговорить Ëнэ что-нибудь попробовать. Если не алкоголь, то хотя бы лакомство, которое, между прочим, родители Иноскэ — торговцы — доставали из самых вкусных лавок Ионии. Мясо золотой птицы в молочном кляре? Не ест. Тяжелая пища на вечер. Но причину он, разумеется, не скажет, а сам по себе немногословен. Кусочек рыбы-принца? Рыбу можно. Ясуо внутри посмеивался: бедолаги столько лет учатся с его братом, а некоторые до сих пор считают его гордецом, хотя он всего лишь крайне строг к себе! Ну и пусть считают, главное, его уважают и считаются с ним. Сам Ясуо ел маринованное мясо, нанизанное на деревянную шпажку. Восхитительное по вкусу. Попутно он болтал ногой, а голову все так же удобно держал на бедрах брата, который, в отличие от него, аккуратно ел с тарелки. — Как можно так есть, сядь нормально, — сказал Ëнэ, впрочем, тихо. Он всегда старался наставлять Ясуо без посторонних глаз, ибо это, по его мнению, тоже накладывало отпечаток на репутацию их семьи. Ясуо это знал. — Когда я лежу, в меня больше заходит. Ты и сам это прекрасно знаешь! Настоящим удовольствием было посмотреть, как щеки брата краснеют, хоть и заметно лишь для того, кто прожил с ним бок о бок всю жизнь. Еще бы, Ëнэ прекрасно понял, что на самом деле имеет в виду Ясуо. «Совсем нет совести», — вот что сказал хмурый взгляд брата. Красивый и честный. Немного выпив и пошумев, ребята перешли к разговорам и шуткам. Один знакомый Иноскэ протащил сборник иллюстраций для взрослых. Редкое издание, с толстым переплетом, как говорится, из поколения в поколение, проживет дольше! А какие там сочные и реалистичные цвета! Сборник разошелся по рукам и скоро попал в руки Ясуо. А поскольку рядом с ним сидел брат, все невольно напряглись: как один из самых честолюбивых учеников отреагирует? Хоть на алкоголь он снисходительно закрыл глаза и можно не сомневаться, учителя не прознают, но что он скажет на подобное бесстыдство? И у многих и вовсе челюсти упали, когда Ясуо, как ни в чем не бывало, передал сборник Ëнэ! Как будто чашечку чая: вот, это ваша, просим, просим. Затаили дыхание. Иноскэ толкнул собеседника в бок, привлекая внимание, гляди! Ëнэ знал, что внутри и был готов. Или вернее, не был и готовы прочие, узнать, что он… тоже живой человек и молодой мужчина? На узком лице ни один мускул не дрогнул. Ëнэ неторопливо и изучающе перелистывал пару страниц, пока Ясуо оперся о его плечо подбородком и подсматривал: «Давай следующую, тоска, листай дальше… До чего волосатая грудь! Это женщина или мужчина?» Не заметив признаков отторжения или злости, ученики выдохнули свободно и вновь занялись каждый своим: пить, болтать, играть в карты, петь. Ясуо наверняка знал, что будет во второй части сборника, ведь он знал систему этого автора, а потому торопил Ëнэ, надеясь, что тот не передаст книгу следующему. — Он всегда рисует женщин уплощенными, как будто хочет сделать из них мужчин, — поделился Ясуо. Как ему показалось, не слишком слышно в этом балагане, поэтому он придвинулся поближе, почти задевая ухо губами. Ëнэ как раз перешел к части, в которой пара мужчина и женщина сменилась на двух мужчин. С первого на многих картинках могло показаться, что двое борются. Между ними происходит непрерывный хоть и меланхоличный из-за статичности поединок. Зато художник с трепетом изображал мужские мускулы: линии пресса, трицепсов, дельтовидных мышц, сильные бедра: узкие и поджарые или, напротив, пышушие энергией, раздутые, лоснящиеся. Во всем этом виделся трепет и особая любовь. — Видишь? Говорил же, художник предпочитает жезлы, — усмехнулся Ясуо. Он щекой ощущал тепло щеки Ëнэ. Они впервые столь предельно близки на людях. — Слышал, многие предпочитают… На картинке мужчина совокуплялся с юношей в причудливой позе. Нужно было время, чтобы разобрать в изобилии красок, тканей, конечностей замысел положения. — Я не очень понимаю, что они делают, — шепнул Ясуо, как ему показалось, на самое ухо Ëнэ. — Может, объяснишь?.. Захотелось подразнить брата, но, как оказалось, слова Ясуо услышал Икет, сидевший рядом с чаркой недопитого вина. И как Ясуо его только не заметил? Он же сидел по другую сторону Ëнэ, да еще так близко! Что ж, Икет с детства славился навыком оставаться неприметным. Невидимка. Тут не на что обижаться. — Ясуо, ты правда не понимаешь? — Икет заглянул за плечо Ëнэ, на иллюстрации, покривил бровями, мол, и не такое видали! А у Ясуо уши запунцовели: — Дурачье! Больше тебя знаю! — Обиделся, и ясно, как день, почему! Ясуо у нас — нераскрывшийся бутон лотоса! — он еще и заулялюкал, привлекая внимание прочих. — Должен же сильнейших из нас быть хоть в чем-то слабее? — спросил Иноске и ребята поддержали его смехом. — Ясуо, они просто дразнят тебя, — тихо заметил Ëнэ, но было уже поздно. Ясуо, налакавшийся вина, — на все найдет возражение и уж тем более не потерпит насмешек. — Опыта побольше вашего и кому стихи посвящать точно есть! Ëнэ поднялся на ноги: он мгновенно принял решение забрать Ясуо. Воистину: едва тот выпьет, как находит на голову приключения. Позора не оберешься. Пожар он уже устроил, как и потоп пару лет назад, что еще на этот раз? — Ясуо, нам пора… — Он — самый сильный, добрый, умный, как дерево. Иноскэ ухватился за бумагу с чернилами, а пером почесал нос: — Умный, как дерево, говоришь?.. — о, он готов был отметить в истории столь оригинальные вирши. — Стройный, как дерево, — поправил Ясуо и подбоченился: не сломлен, невозмутим. Юный поэт. Иноскэ наспех сделал записи и поднял голову, переглядываясь с ребятами, те подмигнули: — А какого он роста? — Деревянного! — подсказал кто-то. — Что тут непонятного? Умный, как дерево, стройный, как дерево. И высокий тоже. Как дерево. Ясуо даже не удостоил советчика взглядом: — Высокого. — Как Иноскэ или как хм… Ëнэ? Ясуо повертел головой, прежде, чем нашел взглядом среднего роста Иноскэ, а затем и самого ввсокого из присутствующих — да и во всей школе. Тут-то Ясуо обнажил зубы в улыбке: «Как Ëнэ?» — и засмеялся, сначала тихо, затем громче. Вскоре он и вовсе катался по полу. Ребята переглянулись: — И что его так насмешило? — Да, как Ëнэ, как он! Ростом точно с моего брата! — отозвался Ясуо и захохотал пуще прежнего. Лицо Ë нэ тем временем окаменело. Кажется, вся кровь отхлынула от него. Он стоял недвижим, и только наблюдал за развеселым от вина братом. — И какие у него волосы? — не унимались присутствующие. Глядя на весельчака, им и самим становилось смешно: вот же заразный! Ясуо перестал хохотать и задумался, что-то прикидывая в уме: — Эбонитовые, как кора дерева. Одна луна серебрит изнутри благословением, а мир меркнет, да я слеп, когда гляжу на эти космические полотна. Вы смеетесь, а в них есть звезды, и звезды эти — мои слезы любви! Все молчали, даже спорившие игроки в карты, притихли. Благословение луны. Космические полотна. Эко ж ты посмотри, на нашего поэта! Комнату огласил смех: — Ну и Ясуо! — Ясуо, а у тебя была девушка? — Представляю, как он читает ей эти вирши, а она томно вздыхает: ах, Ясуо, ты такой романтик! — Ясуо, ах, Ясуо, возьми мое сердце! Только… только уходи: мои уши устали кровоточить! — Тренировался на речном крабе! — Речному крабу понравилось! — Речной краб тебе отдался, поэт ветра? — Да спросите уже, как зовут его пассию? Иноскэ нашел решение идеальным и спросил прямо. Ясуо помотал указательным пальцем из стороны в стороны, мол, хитрые, меня не провести! — Имя… его — падение камня с горы. Песок, раскаленный солнцем. Камень падает низко, но — точно. Внимательно поймать звук. Какой? Короткий, твердый. Молочный туман у корней кедра. — Ты записывай, записывай, — спрыскивая со смеху советовали под руку писчему. Никто из них, конечно же, не замечал, как сквозь балагур, внимательно смотрит на Ясуо Ëнэ. Происходящее нисколько не веселило его, но и сказать, что он сердится на брата, тоже было нельзя. Лицо непроницаемо. Ясуо едва на ногах стоял, а пошатнувшись, завалился на циновки, где снова расхохотался, потому что увлек за собой какого-то знакомого. У того была толстая, накаченная шея, которую оказалось удобно обнимать. Как полено. — Довольно, — голос Ëнэ раздался не громко, но даже этого хватило, чтобы все внезапно притихли. Высокий, как дерево, мужчина зашагал к Ясуо. Перед ним расступались. Ëнэ редко бывал на пирушках, поэтому целым событием стало то, что он заглянул на вечер к Иноскэ. Некоторые решили, что это из-за брата по прозвищу Тысяча и одно несчастье, ведь давно известна чрезвычайная ответственность Ëнэ, и — как ученика школы Соумы, и — как старшего брата. Но насколько Ëнэ был ответственным и правильным, настолько Ясуо — непредсказуемым и неуправляемым. — Я помогу тебе дотащить его, — предложил кто-то, но Ëнэ с благодарностью ответил, что справится сам.

***

— Любишь же ты себя позорить, — бормотал он, пока тащил Ясуо по узкому коридорчику. Ясуо расслабил мышцы и обтекал спину брата точно сонный кот, только руками крепко обвил шею. — Они друзья, — лениво забормотал он. — И — не друзья вовсе, если не могу выпить с ними и это не будет считаться позором! Я не пьян. Ëнэ… Говорю же, не пьян! Стоило пойти в актеры, раз родной брат не разглядел притворства. Ëнэ остановился и дал знак Ясуо спешиться: не хватало здорового на своем горбу тащить. — Не прокатишь еще? — спросил Ясуо с ноткой сожаления. — Тяжелый, как конь, — Ëнэ развернулся и посмотрел Ясуо в глаза. — Зачем?.. Ясуо не без труда ответил на взгляд. — Посмотреть лицо. Твое лицо, когда описывал свою… как они назвали? пассию? А ведь ребята так и не догадались, кто она. Видел ли ты их лица, Ëнэ? Аха-х… — Ничего хорошего, если узнают. — А в какой-то момент даже показалось… ты и вовсе хотел, чтобы узнали. Разве нет? Ёнэ, даже на исключительно белом цветке есть не белые местечки. Это нормаль-… Ясуо почувствовал толчок в грудь. Это его толкнули к стене и спиной прижали к шероховатой поверхности. Пышные деревья скрыли фигуры со стороны дворика и южного крыла. Хоть мужчины уже и были рядом со своей комнатой. — Так злит невинная шалость? — Ясуо вперил взгляд в узкое лицо. Глаза его сверкали, источая неуемную, рвущуюся наружу энергию. Ëнэ она напоминала о силе Истока: то, из чего жизнь берет начало. Древнее, как пологи космоса. Просто Абсолют иногда желает поиграть в образ такого вот… великовозрастного оболтуса. — Или хочешь наказать?.. — продолжал Ясуо. — Так я приму любое наказание, брат, ты же знаешь! Не дожидаясь ответа, он опустил руку к складкам одежд, пониже живота, и накрыл ладонью. Пальцы упрямые, живые. Ощутимо надавил и потер. В ухмылке — решимость действовать. Ëнэ сдвинул брови, но руку не убрал. Твердость наливалась, и от лишь этой мысли вдоль позвоночника пронеслась щекочущая молния. — От тебя разит вином, — сказал брат, но тогда Ясуо воспользовался заминкой и клюнул его в губы. Жарко и коротко. Касание нагретого ветра. Ëнэ отвернул лицо: увидят. Лаская одной рукой его пах, Ясуо положил вторую руку на талию, немного притягивая, чтобы ощутить совместный жар. О, он знал, как тот может переливаться от одного к другому, особенно если хорошо потереться! — Скажут: пьяные… Пьяные любовью, — прошептал он, — что может быть лучше, брат?.. — и уткнулся губами в нагретую шею, лизнул грубую кожу со следами щетины. От нее к нему — запах мускатного ореха и леса, того, что скрыто в свете солнца; не осталось ни закуточка: солнце чудом слизывает все тени в чаще. Нагретый, но еще влажный от дождя мох… звонкие цветы и спелые медовые фрукты, они сочатся соком и дурманят… Однако, во всем этом всегда присутствует ветер. И это именно он ласкает Ëнэ. Всегда. Опьяненный нахлынувшим порывом, Ясуо не успел посмеяться, так как его рывком схватили за шиворот, распахнули хлипкую с виду дверь да толкнул в проем, столь темный со свету, что в глазах стало куда как светлее. Это оказалась их комната. Хоть отдельная спальня, как одному из самых старших учеников, полагалась лишь старшему брату, он не возражал, чтобы младший жил с ним. — Что за балагур устроил у Иноскэ? — строго спросил Ёнэ. — Сначала пожар из-за твоей вспыльчивости, а теперь играешься с тем, что должно оставаться тайной. Играешься, глядя мне в глаза, — Он возвышался над братом, как стройное дерево. И дерево это было мрачным, оно бросало тень, которая могла утопить Ясуо в чувстве вины. Сколько себя помнил, Ясуо всегда хотелось стать ветром, чтобы гулять в его кронах: высоких и неприступных, как скала. В ответ Ясуо лишь задрал голову и легко посмеялся, пожимая плечами: а мне почем знать? Разумеется, он заметил странный блеск в глазах. Так Ëнэ смотрит, когда преисполнен решимости или — готов наказывать. Так и было.Ëнэ начал развязать свой пояс: витиеватой змеей тот опал на пол, а следом слетела и нижняя одежда, являя взору полувставший член. Достаточно крупный и наливающийся силой. Ясуо сглотнул, ощущая, как комок слюны царапает горло, а усилившийся жар приливает к конечностям, этот жар с ним с раннего утра, еще когда он наблюдал за тем, как мужчина расчесывает свои длинные волосы. Жар рядом с Ëнэ похож на вездесущее солнце. Всегда внутри, но и снаружи: смотрит глазами любимого. — Ты знаешь, что делать, — сказал Ëнэ. Он по-прежнему смотрел сверху вниз, наблюдая за тем, как Ясуо расторопно встает на колени. Неумолим и как будто сердит. У Ясуо от этого взора спирало дыхание, а в висках, точно в барабаны, начинала стучать кровь. И хоть взгляд обращало его в маленького послушного мальчика, в этом довольно давно появилось еще и особое тягучее удовольствие. Ëнэ об этом удовольствии знал. С каких-то пор он стал видеть Ясуо насквозь. Также, как и Ясуо — Ëнэ. Возможно, им стоило родиться близнецами? С магией близнецов они могли бы завоевать весь мир… Ясуо посмеивается глубоко про себя. Чтобы Ëнэ сказал, проснись они однажды близнецами? Например, два одинаковых Ясуо? «Святые духи Ионии, за что? «. Ясуо решил не испытывать судьбу, поэтому ничего вслух не сказал. Пальцами он крепко обхватил напряженный ствол и немного подрочил, прежде, чем опустить лицо и лизнуть пульсирующую головку в самый укромный, нежный центр. — Здравствуй, давно не виделись. — Вчера. И — ты снова разговариваешь с моим членом. — У меня с ним свои дела, Ëнэ. Свой диалог. Поведать? Вот ты сердишься, брат, неровен час, отшлепаешь по заднице, как мальчишку, а он — иначе, он рад меня видеть и не хмурый. Гляди, как тянется ко мне. Но Ëнэ только запустил пальцы в волосы Ясуо, з задумчиво оглаживая: — И почему ты такой непослушный? Всегда непослушный, — он оправил прядь волос, упавшую на глаза любовника, и тот едва выпустил изо рта головку, чтобы поблагодарить: «Хмпф… спа… ши… ба». Ëнэ усмехнулся: зрелище стоило того ужаса, что он пережил утром у Иноскэ. И почему с Ясуо всегда так? После бури штиль, но этот штиль всегда становится столь долгожданным… Однако, точно припомнив, что именно натворил Ясуо, Ëнэ свел брови вместе и отчетливо бросил: — Глубже. Ясуо протолкнул член дальше, помогая себе языком, который, точно вертлявый змей, упорствовал в своей цели, пока не позволил округлой и горячей головке упереться в заднюю стенку горла. Головка как будто горела огнем, и от одной мысли, что это часть Ëнэ, а Ëнэ испытывает удовольствие, от макушки до пят пронзила щекочущая молния. И все же мужчина поперхнулся, ему пришлось освободить рот, чтобы прокашляться, а из уголков глаз брызнули слезы. — Извини… сейчас… Сложно управиться, может быть, из-за того, что выпил, — Он обхватил член пальцами, но, прежде, чем сомкнуть на нем губы, не смог не пошутить: — Большой брат все же такой большой. Он начал сосать и при этом бесстыдно причмокивать от удовольствия. Но стоило опустить руки к своему члену, который тоже требовал внимания, раздался голос: — Убери руки. Ясуо усмехнулся: — Мой брат сегодня особенно сердит, не так ли? — Я распустил тебя. — Но… — Ясуо засунул блестящий пенис за щеку и вынул обратно, — разве тебе не было приятно? Ëнэ, иногда братья могут чему-то научить друг друга. Ты учишь меня ответственности и много чему еще, но может и тебе стоит поучиться у меня… хотя бы иногда быть свободным? Ясуо смотрел снизу вверх, задрав голову. Сложно было сказать, о чем думает Ëнэ, пока с его губ не слетело с легкой хрипотцой: — Неисправимый. Непослушный… — Все ради твоего удовольствия, брат! Лучше бы он этого не говорил! В глазах Ëнэ загорелись яркие огоньки, а затем он заставил Ясуо заглотить, и заглотить целиком. Ясуо почувствовал до чего сильно его переполняет, но на этот раз натиск плотью он выдержал. Его язык ласково обмяк, а нëбо ощущало привкус члена. — Все говоришь?.. Устраиваешь потопы, пожары… бесчинства, драки, пьянствуешь и чуть было не раскрываешь нас! Все ради моего удовольствия? — Мхп… ф! Хоть Ясуо и пытался возразить, все в нем принимало любовника и расслабилось ему навстречу. Ëнэ глубоко и часто задышал, рукой сгреб пышную гриву брата и крепко-накрепко сжал: та свобода, которая была даже в таких деталях, как его непослушные жесткие волосы, сейчас приводила к желанию ограничить ее, схватить, удержать, но ведь ветер невозможно удержать, что Ясуо доказывал на протяжении всей жизни. И все же… Ëнэ сделал нетерпеливый, короткий, но сильный толчок, а затем, понимая, что напрасно поддался порыву, вытащил свой член. От пунцовой, точно фрукт, головки и рта потянулась прозрачная нить слюны. Ясуо смотрел на него уже осоловелыми глазами, с благодарностью, которая граничила с такой покорной, виноватой интимностью, что Ëнэ, как обычно бывает, пришел в замешательство. Ясуо обожал сосать его пенис. Уже в юности он повадился залезать к Ëнэ в кровать, прижиматься всем телом: елозить, тереться, совершенно точно осознавая, к чему это приведет. Иной раз Ëнэ просыпался от необычного, но приятного ощущения, которое стремительно перерастало в эйфорию, едва стоило разомкнуть глаза. Можно было увидеть, как усердно Ясуо полировал языком ствол его члена или мошонку, вылизывая и посасывая и едва не поскуливая от удовольствия, как щенок. Да. Страсть к старшему брату пробудилась в нем давно. Смешно ли? Единственное время, когда Ëнэ ощущал полный контроль над олицетворением неугомонного ветра, было лишь когда рот Ясуо оказывался заткнут его членом. Ëнэ дал знак лечь, что Ясуо и сделал. Сняв с себя всю одежду, теперь кажущуюся приставучей, лишней шелухой, он лег и раздвинул ноги пошире. В темных глазах плескалось предвкушение. Они так часто этим занимались, что теперь почти не требовалась подготовка: хорошо натренированное заднее отверстие всегда готово было принять хоть весь ствол Ëнэ целиком. — На живот, — потребовал Ëнэ. Разворачиваясь, Ясуо бросил на него беглый вопросительный взгляд: Ëнэ любил иметь его лицом к лицу, а иную позу давно не признавал. Что изменилось на этот раз? И какого же оказалось его удивление, когда по заднице прилетел шлепок. Размашистый, крепкий и упругий. От неожиданности мужчина попытался развернуться, но любовник с силой сжал за предплечье и уткнулся пахом в промежность ягодиц. Влажное, горячее соприкосновение, столь твердое и готовое к проникновению, что Ясуо забылся и отставил таз назад, навстречу члену. И он широко распахнул глаза, когда вместо долгожданного проникновения, вновь последовал шлепок. А затем еще и еще… — Ëнэ?.. Ладонь не останавливалась, а неумолимо опускалась на задницу, извлекая от упругой кожи холодные и резкие звуки. Ясуо не помнил, когда последний раз брат вот так обращался с ним. Нечто унизительное, словно Ясуо — мальчишка. И в тоже время, Ясуо не мог сказать, что это было неприятно. — Что ты делаешь, брат? — Я тебе не брат. Не теперь. Он краем глаза увидел лицо: само оно оставалось бесстрастным, но взгляд выдавал с головой. Сколько огня в нем притаилось! Ëнэ нравилось его шлепать, вот что. — Но наказываешь совсем как он, — воспротивился Ясуо, но с места не сдвинулся, терпеливо принимая каждый шлепок. — Ай!..— Почти терпеливо. — За что, Ëнэ? Я даже не пил и посвятил тебе столько красивых слов! Ты у меня и умный, как дерево! Ай! То есть, стройный!.. Стройный, как дерево!.. Кожа Ясуо стала красной, она горела изнутри, и на нее все еще продолжали сыпаться шлепки, да еще такие звонкие! Если кто будет проходить мимо их каморки, то распознает это звук, и мало ли что подумает? Уж не противоречит ли Ëнэ сам себе? Эти опасения Ясуо и высказал вслух, да только кто бы его слушал? Кажется, Ëнэ перестал воспринимать что-либо извне. Взгляд подернулся загадочной поволокой, челюсти плотно сжались, волосы водопадом ниспадали с плеч. На фоне белой кожи они выглядели, как лоскуты из ночи: шелковые и блестящие. Ясуо только и оставалось, что закусить уголок покрывала, задница пылала огнем, а ягодицы то сминали, то ласково оглаживали и все для того, чтобы потом снова хорошенько, вовсе немилосердно отшлепать. — Ëнэ, что на тебя нашло? — Будешь слушаться… будешь слушаться, отныне и навсегда, — с этими словами брат приставил головку к ягодицам, многострадальным и красным, рукой помог их раздвинуть, а затем погрузить член внутрь упругой и воспаленной дырочки. Ясуо не сдержал крика: не столько от распирающей боли, сколько от обиды, и в тоже время унизительного удовольствия. Ёнэ вошел в него целиком и, не давая передышки, стал двигаться, вбиваясь по своему внутреннему ритму и настроению. Наконец, он взял настолько яростный и быстрый темп, что Ясуо взмолился о пощаде: — Брат… брат, брат!.. Пожалуйста, я понял, больше так не буду! И я придумал!.. Дай… дай передышку… Ёнэ позволил Ясуо перевернуться на спину, но заставил широко расставить бедра. Вид раскрасневшихся ягодиц и влажного, пульсирующего кольца мышц, который так и зазывал заполнить его обратно да растянуть как следует, возбудил Ёнэ куда больше. Его глаза наполнились матовым, глубоким блеском, он был полон непоколебимости и дикого, животного желания. — Что ты придумал? — спросил Ёнэ, голос его стал еще глубже и ниже, а член смотрел строго вверх и касался живота, блестел от смазки. Ясуо снова поймал себя на желании взять его в рот и хорошо отсосать, но лишь поелозил на простыне, предчувствуя, что если теперь не устроиться поудобнее и не подготовиться, как следует, то может пожалеть об этом. — Я… — осипшим голосом начал он, но мысли исчезали из головы, как будто их уносил ветер, — Ёнэ, я в следующий раз просто прямо скажу, что ты — мой любовник, вот что! «А я — самоубийца», — подумал он, наблюдая за тем, как на точенном лице двигаются желваки. Ляпнул как мальчишка. Не подумав. К чему? Животный блеск никуда не уходил: нечто темное, малознакомое оживало в брате, наливая его мускулы особым напряжением и готовностью. И Ясуо любовался им, пока представился случай. О, если бы только можно было передать свои чувства словами. Если Ёнэ так нравится шлепать его по заднице, то пусть это делает хоть каждый день! А причину Ясуо точно найдет. — Не скажешь, — ответил Ёнэ. «От чего же, брат?» — чуть было не спросил Ясуо, но прикусил язык. Он уже понял, что сделает все, что захочет Ёнэ. И Ёнэ это прекрасно знал. Навалившись сверху, он прижал Ясуо собой и вошел, на этот раз сильным рывком. Ясуо издал гортанный звук, похожий на «ох!», а затем раздвинул ноги, — хотя думалось, что шире уже невозможно — позволяя в себя проникать как можно глубже. Ясуо казалось, что всем собой он ощущал рельеф члена, горячего и пульсирующего. Ёнэ не только не устраивал передышки, но начинал двигаться с удвоенной энергией. — Ёнэ… Ёнэ, не так сильно, пронзаешь насквозь! Ёнэ не только услышал, но и вынул свой пенис. Его он приложил к стоячему орудию самого Ясуо, головка к головке. У Ёнэ она была совсем пунцовая, яркая и напоминала экзотический фрукт. Внутри Ясуо затрепетало от невозможной гаммы чувств, от головы до пальцев ног его точно пронзило электрическим током, он тихо застонал. — Введем новое правило, Ясуо, — осипшим голосом сказал Ёнэ, — плохо себя ведешь — я тоже себя плохо веду. С тобой. — Но Ёнэ… — Не в силах сдержаться, Ясуо тоже ухватился за их стволы: напряженные любовники-змеи головками тянулись друг к другу и изнывали от невозможности стать одним целым. Ясуо захотелось сделать невозможное и каким-то чудом преодолеть преграду физических тел. Стать близкими настолько, чтобы соединиться за пределами рационального мира, возможно, где-то в ином измерении, на другом уровне. Вне тел, вне мыслей, но — ядрами, светом сердец, как говорят, маги. — Убери руки, — оказалось сказано таким тоном, что стало понятно — ослушаться невозможно. В месте, где они соприкасались, дрожали, терлись, одаривая друг друга восхитительными ощущениями, было влажно и скользко. Опустевшая голова, без единой мысли, все же еще служила источником щекотливых ассоциаций и порождением образов из памяти, где Ёнэ — добрый и нежный, и тогда контраст с рассерженным Ёнэ — становился очевидным зарядом для новых ощущений. Не доводя ни себя ни Ясуо до разрядки, Ёнэ отпустил их члены, но лег на Ясуо сверху, как на женщину. Прижавшись к нему бедрами, он задвигался снизу вверх, вдоль его тела. Достаточно тесно, устраивая между животов и бедер ловушку — место для неизбежной и предельно нежной встречи. Ясуо тяжело и часто дышал ему в шею, и легко укусил, когда гладкая головка вжалась в его собственную. От напряжения и избытка чувств кружилась голова, а в паху разливалась тягучая, сладкая боль. Любовник доводил его до изнеможения, касаясь губами, сливаясь с ним ртом, погружая в него свой сильный, уверенный язык. Обнимая его за мышцы груди, налитые силой бицепсы, Ясуо в какой-то момент почудилось, что он обнимает свое тело — настолько родное и близкое, единое с ним целое. — Ёнэ, я люблю тебя… люблю, брат, люблю бесконечно сильно, я больше не могу… прошу тебя. Ясуо умолял о пощаде, и Ёнэ решил поддаться. Он вновь вогнал внутрь Ясуо свой член и завершил соитие в несколько особенно мощных, глубоких толчков. Этого хватило обоим. Ёнэ замер, напрягаясь всеми мускулами. Он кончил внутрь, издавая хриплый и гортанный звук. Следом кончил и Ясуо. Сперма бурной струей вышла наружу и оросила его живот, где осталась медленно подтекать белесой жидкостью. Ёнэ смазал ее своим животом. Хоть они отстранились друг от друга, Ясуо ненавязчиво прильнул к Ёнэ рукой: будто пылала огнем. Ближе. Ему всегда хочется быть к нему ближе. — Первый раз кончил без рук, просто потому что ты был внутри, — заметил он. — Я видел, — отозвался Ёнэ и поцеловал его в губы. Какое-то время они лежали, восстанавливая дыхание, затем Ясуо решил сказать то, что его беспокоило уже давно: — Брат, рассуди. Мы с тобой воины и ничего не боимся, разве не так? Ты и я готовы принять смерть в любое мгновение. Однако, Ёнэ, объясни, от чего мы боимся признаться перед всеми, что любим друг друга? Разве это не глупо? — Не глупо. Уберегает от неприятностей и сложностей. Они нам ни к чему. — Но я ничего не боюсь! Ты — свет моего сердца. Мне кажется, глубоко внутри я знал это, едва появился на свет, а ты взял меня на руки. Я был рожден рядом с тобой, чтобы разделить жизнь вместе. Жизнь и — судьбу, Ёнэ. Ёнэ ответил без слов, одной тихой, но невероятно нежной улыбкой. Она сказала Ясуо многое. Как и последовавшее за ней объятие рук. Мужчины прижались друг к другу щекой, как в детстве. Ясуо припомнил, с чего началась их размолвка: — Умный, как дерево, страстный, как дракон! — Стройный, — поправил Ëнэ. — Стройный, как дерево. Ясуо расхохотался, запрокидывая голову назад, обнажая свой кадык и белые зубы. И чего он весь день путается с этим «деревом»? Ëнэ лежал, глядя в потолок, где под сводом сходились гибкие побеги. На одном из них висел кокон бабочки. Однажды, когда они занимались любовью, Ясуо заметил его и пошутил, что от их порывов страсти, кокон начинает качаться, неровен час, упадет малыш. Теперь же кокон висел на ниточке, тонкой, как игла королевской швеи. Интересно, приблизили ли они сегодня его падение? Едва Ëнэ об этом подумал, как кокон слетел вниз. Разумеется, Ëнэ не был бы одним из лучших учеников старцы Соумы, если бы не смог поймать. Сделал он это легко и даже не двигаясь с места. Его длинной руки хватило. Ясуо с удивлением посмотрел на вытянутую ладонь, а после на потолок с побегами: потолок высокий, падать далеко. — А он счастливчик! Куда пристроим? Ëнэ не знал, поэтому только глубокомысленно гмыкнул. Ясуо накрыл ладонь с коконом своей рукой. Где-то под плотным хитином притаилась хрустально-звонкая, удивительная жизнь. Из всех возможных рук бабочка упала в самые надежные и заботливые руки. Ясуо припал к ним губами: — Ëнэ… а ведь я тоже твой кокон. Однажды упал в твои руки… Но, возможно, я превратился не в ту бабочку, которую ты хотел видеть… Ëнэ улыбнулся и приласкал его второй рукой: поводил вдоль висков и скул, очертил губы, тень щетины, скользнул по носу, целуя самыми подушечками пальцев. — Твои крылья крепчают и иногда сам не знаю, чего боюсь, глядя, как ты почти отрываешься от земли и вот-вот улетишь… В странном порыве Ясуо крепче сдавил его руку, но пальцы Ëнэ надежно противостояли, не давая прижать кокон. — От тебя — никогда, — прошептал он. Они еще какое-то время лежали, грея невероятно удачливый кокон, сплетая пальцы на весу, а затем Ясуо улыбнулся: — Назовем ее Дерево. Удачливая, как дерево. — Ясуо… Да. Назовем. Бабочка Дерево… Хм.