Алые нити

      Слышится глухой резкий звук и на тонкой, по-мальчишечьи нескладной, ладони с аккуратными ногтями оказывается ярко-жёлтый одуванчик. Канареечные лепестки притягивают взгляд, отражаются в тёплых, карих глазах и Уилл позволяет тени улыбки появиться на мягких губах.       Только лишь тень, потому что улыбаться совсем не хочется, а портить настроение другим — подавно.       И всё-таки, даже если кругом беспорядок, он чувствует себя как дома.       Сладкий запах припасённых в карманах конфет, а так же горький — от волос Макс, пропитанных сигаретным дымом Билли. Всё это олицетворяет дом.       Даже если дом состоит из десятка человек, где каждый — отдельная личность. Ему нравится, хоть и шум иногда мешает думать.       Вокруг — Макс и Лукас, а ещё и воодушевлённый Дастин, которые втроём создают такой шум, от которого он не может не морщиться.       Его взгляд падает вниз по склону, где остаются и его чувства тоже — просто вниз, к истокам его души. Где Майк и Эл исчезают за горизонтом, куда поломанной мозаикой скатываются рваные части чего-то цельного.       Когда-то цельного.       Сейчас же — новые руины, построенные на пепелище.       Аж тошно.       До желчи на губах, до больного взгляда на своё ненормальное отражение — тошнит.       Ведь в таком родном, с крепким переплётом, блокноте с неизменной пунктуальностью рисуются такие знакомые тёмные глаза.       Иногда, совсем редко, он испытывает удовлетворение — извечная грусть и страх быть узнанным создают его руками непризнанные шедевры.       А в зарисовке где-то на последней странице — сжатые в неловком поцелуе губы. Его и его. Ему стыдно признаваться, сколько раз он видел их поцелуи, но представлял вместо неё себя.       Однако, каждый понедельник в 16:35, он обнаруживает себя в ванной. Сжимается на дне калачиком, тихо завывает себе в ладони, беззвучно кричит. Солёные губы, только непонятно от чего конкретно — слёзы или кровь. И в голове постоянно: ненормальный мальчик с ненормальными чувствами.       Ведь мальчикам должны нравиться девочки с глупыми вопросами на покрытых блеском губах, с короткими тёмными волосами и грозным отцом за хрупкими плечами.       Ведь мальчики не должны нравиться Уиллу Байерсу.       Особенно, такие нормальные, как Майк Уиллер.       Хоть он и любит оправдывать ожидание своей мамочки, но точно не отца, которому понравится называть его неправильным и говорить всем что он, Лонни Байерс, был прав насчёт своего младшего дефектного сыночка.       А Уиллу уже немного надоело приходить домой и снова зашивать очередную рваную рану на сердце алыми нитками, вышивать словами «Всё будет хорошо. Просто подростковое.»       «Просто подростковое», которое длится уже не один год.       Врёт себе снова.       Снова и снова, прямо в зеркало, где по утрам он выглядит как та чёртовая куколка, похожая на него точь-в-точь. Мёртвая, с синюшными губами и неподвижным, одеревенелым телом. Только, это не от смерти физической, а от смерти души.       И вот он снова стоит под горячими струями воды, пытаясь дать своему телу согреться.       А через время, дрожит от грома за окном, дрожит от ненависти к себе, но упорно продолжает представлять чужие руки на своём теле, хотя сам себя обнимает до боли в рёбрах, до маленьких трещин в них.       И снова — врёт себе, пока смотрит на прямую спину, молчаливо умоляет посмотреть назад. На него, на Уилла. А когда это опять не происходит, он в очередной раз ломается с упорством мазохиста, улыбаясь кривой линией, сжимая руки в карманах до хруста.       Очертенело чинит себя нитками и снова на живую. Умоляет теперь уже Истязателя разума снова взять его в плен. Потому что так проще. Думать, существовать, просто быть. Не чувствовать ничего, опустить всего себя под полный чужой контроль. Даже если чувство вины сожрёт позднее. Но это после.       Не сейчас.       У Уилла короткие шорты немного выше колен, открывающие вид на содранную кожу до кровавых корочек, а в его волосах всё ещё гуляет ветерок прямиком из детства. Он бежит ему навстречу, даже не думая останавливаться.       Потому что по-другому не умеет, не может и совсем-совсем не хочет. Просто для того, чтобы быть тем самым Уиллом, ему нужно вернуться на несколько лет назад, и ещё раз собраться всей Компанией за одним столом. Прямо как раньше.       Как всегда.       Он вдыхает душный вечер прямо в разгоряченный организм, вместе с дымом от костра.       До еле заметных ожогов в лёгких жарко.       Да и воняет так, что горло вяжет, а глаза слезятся.       В этот, казалось бы, спокойный момент, ему настолько плохо, что хочется упрямо сесть разодранными коленками прямо на грязную землю, смотреть на то, как нежная кожа покрывается грязью, врывается в поры. Разорвать любимую яркую футболку на лоскутки, ножичком разрезать гортань, середину груди. Достать, наконец, трепещущее в нежном ожидании, сердце, потому что попросту устал надеяться.       А Майку всегда будут нравиться девочки-супергероини с пронзительным взглядом, а Уиллу всегда будут нравиться мальчики с непослушными кудрями на голове, природой выкрашенные в самую тёмную, без звёздную ночь.       И Уилл всегда так и будет сидеть, залечивать в одиночестве глубокие раны и рассматривать звёздный небосклон на небе, загадывая желание, одно за другим, потому что дети в это верят.       Не факт, что верит сам Уилл, но он правда старается.       Старается выпросить у своей судьбы хоть крошечный шанс на взаимность, а потом яростные слова отца врезаются в мягкие ткани мозга, разрывая пополам тщательно собранные по кусочкам мечты.       Так больно, даже жить не хочется.       Иногда ему кажется, что каждое слово, сказанное ему хоть раз в жизни, может разрушить тонкую душевную организацию в пух и прах. Но, ведь он старается быть сильным, на одном уровне с девочкой, что может одним желанием откинуть фургон, тогда как Байерс даже в себе разобраться не в силах.       Наверняка, причина есть где-то внутри, где он, несомненно, мудрее всех своих одногодок.       Поломанное детство сломанным велосипедом валяется на знакомой улице, отражается в тёмных сгустках чего-то неземного, да травят душу постоянными кошмарами.       А ещё и до сих пор переживает холодные, мокрые ночи где-то в другом мире, где смотрит, ищет, прячется.       Прятаться он умел всегда лучше всех.       Как и сейчас — пытается скрыть ненормальную любовь к лучшему другу, свою, совсем уже взрослую, логику и желание — прекратить изничтожать своих друзей таким детским и непосредственным собой.       Потому что он таким уже давно не является.       А друзья не лгут.       Порой, видит в зеркале взрослый, задумчивый взгляд; видит во снах совсем взрослую любовь с Майком; видит желание, наконец, выйти из шкафа, хотя бы перед любимой мамочкой, которая несомненно примет, обнимет и скажет — Я люблю тебя таким, какой ты есть.       Так было всегда.       Но, не тогда, когда у Уилла от ненависти к себе поджилки трясутся от страха, да желание раскрасить поры алым просыпается как можно чаще.       Может, в другой раз, и по другой причине. Но точно не сейчас.       Свободы в данном вопросе у Уилла как ни бывало.       И не может быть, возможно, никогда. — Уилл, ты же останешься, да? — взгляд Дастина умоляющий, а его волосы подхватывает ветер какого-то взрослого и серьёзного торнадо. Он всегда был вдумчивым, что и делает его одним из тех самых друзей, которого обижать совсем не хочется.       Байерс не признаётся, что ему завидно. Даже у него появилась девушка.       Чувствует, как тошнота пронзает пищевод, потому что трескается, ломается от чувств прямо здесь, на глазах любимого друга.       Не видит иного варианта.       Чувствует печаль и понимает, что предаёт.       Не может иначе. — Нет, прости. Уже поздно, да и мама будет волноваться.       А сам бежит отсюда подальше, держа в руке разломанную напрочь мозаику своего сердца.       Ведь, мама всегда говорила — У творческих личностей нет ничего простого, однообразного.       Но сегодня снова собирать себя из кусков и сшивать части прямо так. Наживую.       Пока он снова что-то не начнёт чувствовать.