***
Жизнь Антона не любила. Он бы даже обратился к громкому слову и сказал, что она его ненавидела. Но даже от этой чертовки парень не ожидал подставы в виде вынесенного приговора — а никак иначе он это назвать не мог — главврачом городского психоневрологического диспансера — Стасом Владимировичем — о расстройстве личности. Вмиг покрасневшие глаза мамы и ее едва слышное, обреченное такое «Что?», будто бы ее сына, кровинушку, обвиняли в жестоком изнасилование и, не менее жестоком, убийстве жертвы в дальнейшем, кажется, отпечатались в памяти до конца его жалких дней. Мозгоправ долго ее успокаивал, говорил серьезным, вкрадчивым тоном, что на данном этапе мало, что ясно, что Антону всего то нужно отправиться на полную диагностику в областной центр, потому что «Наше учреждение не подходит для выявления диагнозов такого рода». Возможно, решение было верным с точки зрения лечения, возможно, Антону действительно нужна была помощь более узкой направленности, а быть может, центр просто решил скинуть с себя ношу, отличную от привычных им депрессий и окр. Голос Антона прозвучал отпущенной стрелой, прерывая эту кучу неразборчивых всхлипов, вздохов и попыток объяснить ситуацию: — Это предложение лечь в психушку или вы все-таки насильно меня туда запихиваете? Стас Владимирович, привыкший к резкости от своих «клиентов» за большой стаж практики, а потом и работы, обыденным, своим этим врачебным, выверенным до каждого звука мерзким для парня голосом произнес: — Антон, вас никто, как вы выразились, насильно туда не запихивает, — мужчина надвинул очки в тонкой металлической оправе по носу, — мы лишь отправляем вас на диагностику, которая сможет наиболее точно показать специалистам, с чем им предстоит работать. Принудительная госпитализация производится лишь в случаях, если пациент опасен для окружающих, либо же для самого себя. Желание закатить глаза выросло до масштабов вселенной, однако Шастун только скривил губы и встал со стула: — Мам, ты подписала бумажки? Нам пора собирать вещи, чтобы не опоздать в этот неописуемо классный трип, — нарочито весело, почти нараспев, проговорил Антон и стремительно, лишь чудом не зацепив плечом дверной косяк, ретировался из кабинета, стискивая длинные, костлявые пальцы в кулаки до побелевших костяшек. Морозная свежесть улицы совершила попытку, не сказать даже, что неудачную, отрезвить горячий, резко вспыхнувший как бенгальский огонь, рассудок. Зимний ветер закружил под ногами хороводами снежинок, а после нежно клюнул в макушку, поросшую ореховыми кудрями. Шастун нащупал в кармане куртки смятую и потрепанную пачку сигарет. Ловко выудив из нее последнюю никотиновую палочку, он отправил коробочку с предупреждением о раке легких в ближайшую урну. Стараясь унять подрагивающие от холода руки, чтобы пресловутая зажигалка наконец выдала искру без попытки опалить кончики пальцев прикурил. Его мама никогда не принимала решительных действий в отношении курения, но каждый раз, когда заставала Антона с губительной сигаретой картинно вздыхала и отмахивалась от въедающегося в слизистую запаха. Сегодня она промолчала. Не сморщила смешно аккуратный нос, не фыркнула недовольно. Парень проследил за робкими, неуверенными движениями мамы. Глаза ее высохли, но краснота кричала о том, что одно неосторожное слово, один взгляд – и она тотчас рассыплется на заснеженном пороге осколками горя несчастной матери. Сигарета умирала на ветру быстро, поэтому, сделав глубокую затяжку, опалившую край фильтра, Шастун одарил ее участью, что пару минут назад постигла картонку. Сделав шаг вперед, он понял, что двигаться дальше не может. Рука мамы вцепилась в него мертвой хваткой и она, в противовес своим нервным жестам мягко — надрыв ей почти удалось скрыть — произнесла, как это может сделать только родная мать: — Тош, ты…мы обязательно справимся, — она отвернулась раньше, чем Антон успел увидеть, как слезы-предатели вновь потекли по красивому лицу, размазывая по краснеющим от холода щекам тушь.***
Промозглость зимнего утра на этот раз не бодрила. Антон, неуклюже подгибая все свои конечности, выполз из небольшого автомобиля. Как и большинство машин эконом класса, старенькая лада приора никак не предполагала покатать на своих сиденьях без трех сантиметров двухметровую телебашню, из-за чего выбираться из этой «коробочки на колесиках» парню было крайне проблематично. В редких случаях выходило еще и травматично: макушка так и норовила помериться силами с карнизом. Авто сорвалось с места, стоило дверце издать характерный хлопок. «Ну да, — поймав блеклую усмешку на губах, подумал Шастун, — не каждый день людей в подобные места завозишь» Только вот, если таксист не ошибся и действительно привез их не в тюрьму, а в этот областной центр психиатрии — на деле обычная психушка, откуда столько пафоса, — то Антон — абсолютно психически здоровый человек. Здание выглядело так, словно было старше всей известной родословной Антона на пару веков: штукатурка в самых канонных канонах страны отваливалась от стен огромными кусками, падая на свежий снежок и пятная его светло-серыми вкраплениями, перила при входе были столь шаткими, что даже изолента не спасла бы их положения, а вывеске явно требовалась поддержка, чтобы та на встала вертикально. В общем, ничего необычного. Для тюрьмы. Утопив недовольный происходящим вздох где-то в основании легких, Шастун подтянул лямку рюкзака и ступил на треснувшие ступеньки порога и свободной рукой потянулся к массивной дверной ручке. Трясущиеся то ли от блядского холода, то ли от внутреннего страха кисти Антон не оставил без колкого замечания: — Точно скажут, что псих, - на попытку в юмор мама лишь отправила в него укоризненный взгляд и молча прошла в зазывающую темноту. Бесконечный по ощущениям коридор освещали всего пара люминесцентных ламп длиной по метра два. Конец последней висел на тонком проводе и, наверно, поэтому та так противно мигала, из-за чего в непривыкших к такому глазах начинало страшно рябить. За ветхой стойкой регистратуры сидела грузная и, на первый взгляд, такая же ветхая старушка. Бейджик на ее бело-зеленом халате гласил «Мария Петровна». И, по-видимому, Мария Петровна была не рада гостям, если в таком заведении вообще возможно им радоваться. — Зачем пришли? , — в приглушенном и постоянно мигающем свете женщина выглядела на шестьдесят, а то и шестьдесят пять лет, но голос и не собирался приобретать старческие хриплые нотки, — Понаправляют всяких депрессняков, лентяи, а мы будто бы санаторий! — не утихала Мария Петровна. —Здравствуйте, я Майя Олеговна, а это мой сын Антон, нас к вам направили из городского центра, вот наша карта, — в игру с боссом мама вступила крайне уверенно, — в ней все записи нашего наблюдающего врача. Старушка оценивающе осмотрела Антона из-под очков — которые даже Шастуну начали давить на нос, — будто примеряя к нему статус «психбольного», а потом, продолжая недовольно сопеть, взяла карту и начала медленно-медленно щелкать кнопками клавиатуры. Спустя 20 минут нудных расспросов по типу «серия, номер паспорта, адрес проживания» она захлопнула тоненькую карту: — По коридору направо, 107 кабинет, — выплюнула Мария Петровна, потянувшись к журналу «150 сканвордов!», от которых в ранние часы ее отвлекали редкие непрошеные пациенты. По коридору направо действительно оказался 107 кабинет, что удивило в первую очередь, ведь в бесплатных больницах запутаться было куда проще, чем налить себе в стакан воды. Хрупкую, словно хрусталь, тишину разбил нарочито спокойный голос: — Хорошо, что так рано приехали, я слышала, что обычно здесь много народу, — попыталась развеять гнетущую атмосферу мама. Антон не то чтобы расслабился, а мама не то чтобы действительно могла чем-то помочь. На двери висела, и даже не на соплях, прямоугольная табличка с должностью и именем врача. Шастун, будучи уверенным, что ему не понадобиться запоминать имя очередного медика, пропустил информацию с таблички мимо себя и постучал. — Входите, — голос был приглушенным из-за препятствия в виде стальной — прямо как в тюрьме! , — двери, но даже так слуху оказался приятным, особенно после эксцентричной Марии Петровны. Желая поскорее выбраться из этого карцера, Антон не стал мяться и ежиться перед преградой меж ним и врачом, а уверенно толкнул тяжелую дверь. Поднажать ему все-таки пришлось: прежде чем «кто-придумал-их-такими-тяжелыми-вашу-мать!» поддалась, парню пришлось чуть ли не лечь на холодный металл всем своим двухметровым телом. С противным скрежетом, но все же поддавшись, дверь открылась, и, перед тем, как та начала откатываться обратно, Шастун зло пнул ее носком кроссовки. Наконец разобравшись с чертовым металлоломом, Антон обернулся лицом к основной части кабинета. Тот показался ему слишком контрастно светлым, да настолько, что глазами пришлось поморгать и немного зажмуриться, чтобы дать себе время привыкнуть к новому освещению. — Да уж, дверь — это единственное, что я еще не попросил здесь заменить. Она просто ужасна! , — вместе с голосом психиатра в воздухе повисла приятная смешинка, однако Антон не был готов ее поддерживать — он приехал сюда, чтобы поскорее со всем разобраться и свалить из этого психодела как можно скорее. — Доброе утро, если его конечно можно так обозвать, — положив карту на стол и падая на крайне мягкий диван серьезно сказал парень, — давайте оставим все разговоры не по теме, перейдем к делу и не будем отвлекать друг друга от более важных дел. Психиатр явно не был особо впечатлен прыткостью пациента: работа по делу случая подкидывала ему куда более взвинченных и «готовых» приступить. — Конечно, но давайте соблюдем некие формальности хотя бы на уровне знакомства, — как-то слишком по-доброму проговорил врач, — меня зовут Арсений Сергеевич, я, как вы уже наверняка догадались, ваш лечащий врач-психиатр на то время, которое нам с коллегами понадобится, для того чтобы решить все вопросы касаемо ваших жалоб, — мягкая улыбка скользнула по его губам, оставляя от себя неглубокие мимические морщинки на уголках рта. — Меня зовут Антон, Шастун Антон Андреевич, — коротко изложил парень, чтобы в дальнейшем вновь не прибегать к этой информации. — Какая интересная фамилия, — не переставая улыбаться, как будто это не вызывало никакого труда, ответил Арсений Сергеевич, — а вы знали, Антон, что ваша фамилия обозначает человека, который любит путешествовать и никогда не сидит на месте? Она также символизирует активность своего носителя и его жизнелюбие, — добавил он каким-то непонятным таинственным тоном. Антон приподнял бровь, пытаясь вспомнить, какая часть из обычной беседы между врачом и пациентом заключала в себе такой обмен фактами — не вспомнил, потому что из всего, что он прочитал на каком-то сайте из разряда «здоровье.ру» такого не предполагалось. — Не знал, но видимо меня подменили в роддоме, — косо отшутился Шастун, — может все-таки перейдем к делу? , — напомнил он, словно с последней его просьбы делать все быстрее прошло не две минуты, а два часа. Коротко кивнув, все также держа улыбку в плену на своем лице, Арсений Сергеевич быстрым и легким движением руки открыл карту пациента, сразу начиная вчитываться в анамнез, оставленный в ней коллегами из городского центра. Антон, не желая неотрывно смотреть на наконец-то сконцентрировавшегося на работе мужчину перед собой, решил бегло осмотреть небольшое помещение. Кабинет не отличался особым ремонтом: отколовшаяся краска оголяла бетонные стены, шкафы были явно старше сидящих в комнате, а приоткрытая форточка периодически билась о деревянную оконную раму при особо уверенных толчках ветра. Но почему-то Антон был уверен, что Арсений Сергеевич пытался скрыть шлейф старости и потрепанности своего рабочего места. С потолка на кабинет лился приятный глазу теплый свет, который очень сильно отличался от коридорного, за стеклами шкафов разноцветные папки были заботливо разделены по цветам, на маленьком столе по правую руку от диванчика стояла коробка салфеток, а сам диван был точно новым и его мягкость заставляла раздраженные волны разума постепенно утихать, перекатываться в спокойную морскую гладь. Замечать долю комфорта от простого нахождения в столь умиротворенной обстановке кабинета психиатра Антону казалось чем-то странным, неправильным, но и отрицать данного явление он был не в силах. Размышления парня по поводу и без прервал Арсений Сергеевич, который после быстрого прочтения карты почти не поменялся в лице — стал лишь на тон пристальнее всматриваться в своего нового подопечного. — Так-с, — с недолгой свистящей «С» протянул психиатр, — а теперь я хочу увидеть всю историю вашими глазами, — уже по-врачебному выпрямил спину тот, в ожидании, очевидно, умопомрачительного рассказа о том, как же Антон докатился до его кабинета.