Схожести

Признаться, Чуя совсем не хотел приходить сюда. Он долго бродил по округе, также долго думал, а надо ли ему вообще во все это ввязываться и, что было куда важнее, потянут ли Овцы еще с десяток калечных новобранцев,. Но совесть не позволяла пройти совсем уж мимо и окончательно забыть и о приюте, и о плаче, который преследовал его в кошмарах. Где-то здесь страдала его родственная душа, и если Чуя мог ей как-то помочь, то, вероятно, должен был это сделать. Он зашел на территорию через три дня, когда выносить детские крики было уже невозможно, но пробираться внутрь не стал, желая отделаться малой кровью. Дети часто резвились около разваливающегося здания, в лес не заходили, знали, что опасно, и только сильнее остерегались после его прихода: не иначе как чувствовали чужака, пусть и не могли точно знать. Ни один из них не был близок Чуе по душе. Бесспорно, они все несчастны, покалечены руками жестоких взрослых, и ему хотелось забрать их всех подальше, к себе, к Овцам, чтобы никто не причинил им боли, но того, чьи рыдания снились ему уже с месяц, среди этих детей не было. Он так ни разу и не вышел прогуляться и порезвиться с остальными. Словно инстинкты подвели Чую, дали сбой в обнаружении родственной души, но нет, крики во снах стали тише, а силуэт худощавого ребёнка четче. Он должен быть где-то здесь, должен и сам чувствовать приближение Чуи, показаться, дать знак. Но ничего подобного не было. Прошло еще около двух дней прежде, чем он решился выйти к детям и поспрашивать о других воспитанниках. Те прихода незнакомца не оценили, встали вплотную друг к другу, смотрели зло, готовые в любой момент то ли атаковать, то ли бежать, и напоминали бродячих котят, не знавших человеческой ласки. — Зачем вам это? — подал голос самый дерзкий из них. — Среди вас есть очень важный для меня человек, — попытался как можно мягче ответить Чуя и присел, чтобы не казаться таким большим и грозным. — И я очень хочу его найти, но он ни разу не вышел с вами погулять, вот почему я спрашиваю. — Важный? Ох... Дети зашушукались между собой, не позволяя ему понять, о чем говорили, и будто бы решали его судьбу. Они явно поняли, о ком речь: детей здесь было немного, а уж тех, кто откажется от прогулки и подавно — и теперь вопрос заключался в том, стоила ли игра свеч. Хорошие дети, дружные — таких не сыскать и в приютах, подобных этому, и в трущобах, где каждый сам за себя, даже среди богачей. От взгляда на них, решавших сейчас судьбу себе подобного, в сердце стало тепло, и Чуя позволил себе легкую улыбку, прикрыв глаза, пока в голове рушились одно за другим все те пресловутые «но», сдерживающие его до этого момента. Теперь перспектива забрать ребятню к Овцам не казалась такой уж плохой: голова на плечах у них уже точно была. — Ты точно будешь о нем заботиться? — вновь заговорил главарь. Чуя кивнул. — Заберешь его в хорошее место? Будешь кормить и никогда не обидишь? Он рассмеялся и, не сдержавшись, потрепал мальчишку по волосам. — Конечно. А даже если по незнанию обижу, непременно исправлюсь и извинюсь. Дети вновь смерили его недоверчивым взглядом, переглянулись, и главарь, с важным видом кивнув остальным, произнес: — Ты найдёшь его в карцере. Самый-самый холодный угол дома, там даже крысы не появляются: ужасно сыро и холодно. Мы там сидим, когда очень-очень оплошали перед директором... Ему, наверное, очень страшно... Внутри что-то надломилось, и пальцы крепко сжались в кулаки до побеления костяшек, но Чуя не стал ничего предпринимать или отвечать. Он только кивнул, поднялся и безмятежно — по крайней мере, так казалось со стороны — направился в сторону здания. Он, честно, не хотел лишней крови и вовсе не собирался вешать на себя еще с десяток убийств. Просто найти родственную душу, избавиться от кошмаров... В таких местах дети априори несчастны — он хорошо это знал. Но знать — одно, слышать и видеть наяву — совсем другое. И сегодня он вернется домой не один. Здание, пропитанное кровью, плесенью и детским отчаянием, не внушало ничего, кроме отвращения и легкой дрожи пальцев: он и сам еще неумелый мальчишка без опоры и целей, и ребенок внутри невольно содрогался в желании спрятаться от местных обитателей. Чуя сжал губы в тонкую линию и как можно увереннее направился по тусклым коридорам. В голове мысли обойтись малой кровью испарялись с каждым шагом, а сердце выло от жалости к родственной душе. Да и ко всем этим детям в целом. Он шел наугад, ведомый чутьем и связью душ, и чем ниже спускался, чем сильнее бил в грудь трупный холод, тем горячее становилась ярость, заменявшая и страх, и беспокойство. Подвал и правда встретил тишиной с бьющимися о бетонный пол каплями сточной воды, мрачностью даже более пугающей, чем та, что нависала над трущобами по заходу солнца, а стальные двери не давали и шанса разглядеть или услышать запертых. Чуя старался идти тихо, незаметно, но даже так гул разносился до самого конца коридора, оповещая о его присутствии. "Где же ты?" — мысленно спросил он и прислушался к себе, продолжая путь до самого конца подвала. Надеялся, что дети ошиблись, что все обстояло иначе, и ребенок, уже так тепло отзывавшийся в сердце, не был заперт в чем-то настолько ужасном. Но они оказались до отвратительного точны в своих словах. Холодно, сыро, темно — здесь не то, что крыса, здесь даже насекомое не поселится. И дверь стояла не стальная, чугунная, весом тяжелее всего этого здания даже на вид. Любой обычный человек не сможет выбраться отсюда, даже не всякий эспер справится — настолько идеальная камера перед ним стояла. Но для Чуи снести даже чугун было меньшей из проблем, куда сложнее казалось сохранить тишину, чтобы здешние взрослые ублюдки не пришли за грохот и не помешали разговору с наверняка напуганным мальчиком. Он прикоснулся к двери, активируя способность, и слегка надавил. Петли заскрипели, сплав двигался неохотно, громыхал с каждой секундой лишь сильнее, но это было лучше оглушительно громкого грохота, и через пару минут Чуя удовлетворенно ухмыльнулся, заходя внутрь. — Наконец-то. Он огляделся в поисках ребенка и лишь сильнее нахмурился, когда никого не обнаружил. Помещение оказалось большим, чертовски холодным и дьявольски тихим, даже ожидаемые детские всхлипы и те не доносились до ушей. Гиблое место, мертвое — всего пары минут хватило, чтобы ему стало не по себе, а как тут можно бросить на несколько часов несчастного ребенка, Чуя и вовсе не представлял. — Хей, я знаю, что ты тут. Не прячься, я с миром. Никто не ответил. Мальчик то ли сбежал, непонятно как, то ли оказался мастером маскировки, и оба варианта совсем не устаивали Чую. Он вошел глубже и вытянул руки, показывая, что ничего не прячет. — Ты ведь чувствуешь себя в безопасности сейчас, не так ли? Не бойся, малыш, я никогда не позволю причинить тебе боль, я обещаю. Прошу, только позволь помочь тебе... Сзади раздался едва слышный всхлип, и Чуя тут же обернулся, застав, как из-за той самой двери выходил совсем крохотный, дрожавший, как лист на ветру, мальчишка с неаккуратно обрубленными волос и зашуганным взглядом. Он хорошо знал этот отблеск всепоглощающего ужаса в глазах, часто видел в детях, которых подбирал, в самом себе, когда вновь задавался вопросами собственной сущности, даже взрослые порой смотрели на него именно так: уверенные в том, что он и мокрого места не оставит от них без всякой на то причины. Малыш боялся его, словно смерти, и все же подошёл, стоял все еще поодаль, но и этого было достаточно, чтобы хорошенько рассмотреть истерзанные воспитателями тело и душу. У Чуи невольно сжались кулаки и челюсть до боли, но он проигнорировал это и сел на пол прям так, сложив ноги лотосом. И думал. О мальчике, о ситуации, о том, как не перебить здесь всех в желании отомстить за душу, выбранную миром ему в пару. Зверь внутри яростно оскалился, и глаза у него залились кровью — сердце выло от желания разнести все, разрушить, избавить мир от места, где дети, его пара, его родственная душа, вынуждены прятаться и прятать шрамы от кандалов. Он тяжело вздохнул и попытался улыбнуться, опираясь руками о колени. — Поговорим? Мальчик ничего не ответил. Только уселся, прижав ноги к груди, и едва уловимо кивнул. Чуе было достаточно и этого: он начал свой рассказ со сказок, которые слышал от старших ребят, и при виде вмиг посветлевшего в любопытстве ребенка понял, что уйти отсюда без него уже не сможет. Потому что они и правда до одури похожи.