* * *
— Что бы мы без тебя делали! — Вызвали бы мастера. — И потратили бы на него весь городской бюджет, Чуя! Городской. Две улицы, одна, из которых состоит из двух домов. Больница, аптека и парикмахерская в лице двух человек в одном одноэтажном здании с двумя окнами. Частный учитель, что ведёт уроки для небольшой группы детей по выходным в собственном доме. Три магазинчика с разным содержимым и один кафетерий, где обслуживают шахтёров и рыбаков после смены. Городской бюджет. Ха. Чуя зажал в зубах кусачки, всматриваясь в проводку. Она совсем новая, кажется, один из жителей захолустья, что смог выбраться отсюда, сделал подарок некогда родному городку и провёл новую проводку. Вот только не учёл, что всё имеет свойство изнашиваться, а как работать с новыми колодками и датчиками горожане ни сном ни духом. Чуя раньше и сам не знал. Но это было давно. Очень, очень давно. Зарывшись в ящик с головой, Чуя начал погружаться в клубок брошенных при строительстве проводов. Пыльных и затхлых. Неподъëмных. Выругавшись, всё же натянул на руки рабочие перчатки, что со всей сердечностью предложили ему владельцы кафетерия. Грубые. Пыльные. Когда-то Чуя уже носил перчатки. Вот только они были совсем не такие. Дорогие, изготовленные на заказ из тонкой кожи, они переливалась с закатом, что бился в неоправданно огромное окно кабинета начальства. — Не мне говорить с тобой о необходимости, — Мори, разглядывая обманчиво красивый и ещё такой спокойный вид города. — Вы не расскажите? — Ни агентство, ни шавки из правительства не одобрят этого, Чуя. Но это необходимость, мы оба с тобой это осознаём. Лучше подготовиться заранее. Необходимость. В очередной раз кивнул головой и, нацепив на неё знакомую шляпу, Чуя застыл за закрывшейся дверью кабинета босса. Массивные двери впились в лопатки и Накахара не сразу нашёл в себе силы сделать шаг в сторону. Снова. Вновь. Очередной рис. Очередная смерть. Порча. Возможность умереть. Очередное «город в беде из-за пришибленного», очередное спасение ради обманчиво спокойного сна. Очередное… Очередная дорога к смерти, которую Чуя в этот раз может пройти до конца. Изначально, несмотря на риск, они — союз из нескольких организаций одарённых — отказались от применения его дара в этом деле. Слишком опасно. Дазай будет далеко, а из-за особенности способности эспера по другую сторону ринга Чуя мог переметнуться, сойти с ума, потерять контроль или просто начать обратный отсчёт с трёх секунд до нуля. — Ах, Чу-Чу, ты такой бесполезный! Заявил Осаму и всплеснул руками. Накахара тогда что-то ответил, что-то привычное, но сейчас и не вспомнит что. — Чуя, ты ведь осознаёшь… Тянул Огай, а после провёл очередную черту. Надо. Необходимо применить Порчу. Снова. Кабина лифта незаметно спускалась вниз. Снова. Вновь. Очередной риск. Даже больше, чем он привык. Дазай не будет знать, что его нужно останавливать, да даже если и узнает, то не успеет. Да и пойдёт ли? Чуя раньше умрёт от потери крови. Что уж там, для чего стараться? Легче пристрелить. Только вот, получится ли? Интересно, от чего он умрёт: от яда, который использует правительство, чтобы его остановить, или от Арахабаки, который разорвёт его изнутри? Чуя вновь будет предоставлен своим демонам для защиты любимого города. И тогда Накахара впервые сделал то, чего никогда не делал. Подумал о себе. А что… будет с ним? Как это произойдёт? Смерть. Она ходит по пятам больше жизни, но впервые пришла таким образом. Молча села на угол кровати и позвала по имени с тихим: «пора, Чуя, пора». В квартире много бутылок, дорогие коллекционные вина с приятным оформлением и не менее приятным содержанием. Но, не вернись он завтра с миссии, всё это… какой в этом прок? Чуя откупорил одну и впервые не почувствовал вкуса. Не почувствовал жизни. Впервые Чуе немного приоткрылась сущность желаний Дазая. Чуя захотел умереть. Нет, не так, как лезут в петлю или подставляются под пулю. А просто… Раствориться. Это осознание не испугало и даже не повергло в шок его жизнелюбивую натуру. Оно не ударило в сердце и не захватило разум. Оно осело на плечи, руки, забралось в квартиру и, подобно ему, опустилось на диван. Тишина. В квартире тихо. Чуя опустился на диван. Не упал от усталости, а осторожно сел на самый край. Словно мебель никогда не принадлежала ему и он впервые видит её в своём доме. Тихо. Через несколько дней его квартиру могут опечатать. Хотя почему могут, её опечатают после его смерти от внутреннего бога или сил правительства с седативными веществами. Если его квартира уцелеет, разумеется. Отражение глядит на Накахару таким неизвестным взглядом, что захотелось закричать. Отшатнуться. Выбежать из здания и бежать, бежать пока это ощущение не оторвëтся от него, возвращая знакомую жажду жизни и азарта. Но Чуя знал, что как бы сильно он не бежал, какую скорость не развил на байке, как бы не подгонял себя гравитацией, но сбежать не сможет. Никогда не мог. Просто… Не умеет. Чуя глядел на подготовку к стычке, исполняя свою роль. Его ли? Под голубыми глазами залегли круги, он так и не смог лечь спать. Как и многие. Но их причины наверняка отличаются от его. — Накахара-сан, всё готово. Все снуют, готовятся. Готовятся к очередному… Столкновению… Такому же ужасному, как и сотни столкновений до этого. — Хорошо. Отзывается Чуя, а сам глядит на улицы, мелькавшие за окном автомобиля. Любимый город. Любимые улицы. Нет, Чуя, не стал резко отрицать свою любовь к жизни; любовь к этим многоэтажкам, к своим людям и делу. Просто она вдруг потяжелела. Наполнилась болью, но вместе с тем и пустотой. Кто бы что ни говорил, но Накахара умел любить. Но его любовь от другой всегда отличалась. Она была болезненно безответной. Что бы Чуя не сделал, правительство всегда будет лелеять мечту заковать его. Улицы проглотить, случайный прохожий, скрывающийся в тени — убить. Бесспорно в жизни были и дорогие люди. Но сейчас Ане-сан была занята Идзуми, что так внезапно поменяла сторону. Ха. Накахара только сейчас вдруг понял почему. Он не винит наставницу и не спешит клянчить внимание, но вдруг… Вдруг осознаёт, что некому. Некому сказать о давящей печали на душе. Смутной. Акутагава пытается доказать что-то прошлому наставнику. Что-то этому мальчику-тигру. А Дазай снова и снова спускает с языка все гадости, что только может. Словно дышит этим. Дышит. Что бы рыжий не делал, этого будет недостаточно. Всё-равно тот же Осаму найдёт способ задеть, выплюнуть желчь, облить и посмеяться. Забраться в голову и вывернуть всё наизнанку. Поиздеваться. Возможно, любовь Чуи была родительской. Искренней, чистой, болезненной, но совсем не такой, какую он интуитивно искал. На какую думал. Всё, что окружает его выросло. Выросло и отныне не нуждается в нём? До него с пришибленным на голову справлялись. И после него будут. Незаменимых нет, не потому ли Мори дал приказ использовать все возможности? — Если я выживу, — говорит Чуя на последней встрече с Огаем, — позвольте… Мне исчезнуть. Всё-равно как. Накахара не сможет справиться с этим, если останется жив. Пусть Мори хоть лично перережет горло, так его жизнь хотя бы приобретёт логичный конец. Но он смотрит, впервые на памяти Чуи, понимающе. А затем едва, почти незаметно, кивает. Он не спрашивает причины. Он отвечает взаимностью. Единственный, кто отвечает взаимностью на верную любовь и искреннюю преданность. Может быть он привык выжимать из людей всё и просто не верит, что подчинённый выживет. Всё идёт кувырком, часть города была уничтожена ещё в первый час. Но через несколько дней осады, через тонны слов внутреннего бога, через странную реакцию с чужой способностью, которую все опасались, Чуя чувствует засохшую под ногтями кровь, холод земли и звон. Бессмысленный. Не видит, не открывает глаз, но точно знает — тело словно разодрано. И будет разодрано долго, очень долго. И речь не только о стигматах. Облака бежали быстро, а день сменялся ночью. Снова. Снова и снова. Чуя думал, что стоит ему прикрыть глаза — он умрёт. И Чуя прикрывал. Закрывал, открывал, щурил, но встречал лишь неприглядную картину из макушек деревьев. А потом в голову ударила мысль. Простая. Его и не ищут. Чуя долго думал о том жив ли он вообще или просто стал неупокоенным духом. Но события просят взять своё: тело требовало отдыха, а разум — ничего. Добраться до города, а вернее до того, что от него осталось, было нелегко, Чуя просто шёл. Шёл и шёл. Падал. Поднимался. Шёл без цели. Если всё прошло успешно — все живы. Если нет — его ничего не ждёт на месте. Хироцу посмотрел куда-то сквозь него. Как-то на интуитивном уровне Чуя догадался, что Огай осведомил его. Рюро кивнул головой и закурил. Чуть постояв, положил на развалины пачку сигарет и зажигалку, да так и развернулся. Развернулся, чтобы Накахара смог исчезнуть. — Ай-я, Чуя, — звучит слишком басовый и грубый голос над самым ухом, — погоди, не лезь, что ж не сказал, что твои все драные? Чуя проморгался, возвращая взор на рабочие перчатки. А после перевëл взгляд на мужчину средних лет в грязной робе, с неухоженным, но добродушным лицом. — На, моя постирала и заштопала, — тянет он свои перчатки с каким-то свойственным ему напором, — да ты бери-бери, там поди дьявол какой с проводкой играет, а ты без перчаток! И рассмеялся. Рассмеялся так, словно ничего смешнее в жизни не говорил. Сейчас у Чуи рабочие перчатки грубого покроя. Свободная рубашка, а зачастую даже футболка. Убранные волосы с травяным ароматом. Сюда редко завозят промышленные шампуни, одна леди изготавливает что-то похожее. Да и сам Чуя иной раз заваривает дома травы. Если поехать вверх по дороге. В горы. То нужно повернуть направо, а потом снова направо, пропустить два поворота, налево и тихо по прямой. Пока не прикатишь к небольшому домику. Деревянное крыльцо, три ступеньки и резная дверь. Доехать туда можно только на машине, далеко для пешей прогулки. Потому раньше Чуя редко ходил в город, пока не купил у одного старика пикап. Одна кабина и грузовой отсек, закинул мешки с вишней, да и езжай. У местных вишня как-то не приживается, а у него прижилась. И растёт. Чуя сдул выпавшую прядь со лба и вновь полез к проводке. Рядом кружит одна из дочерей хозяина и увлечённо рассказывает, как она сегодня впервые готовила на кухне бульон. Искренне, с настроем впечатлить взрослого. Вскоре появилась одна из старших и, наверное, вновь покрывшись румянцем, утащила младшую на кухню с уверенным «не мешай». Не сразу сообразил, что все его попытки поиграть в электрика, оказываются успешными. Лишь когда мощная мужская рука принимается хлопать его за плечо и трясти: — Рис, Чуя, — тянут ему мешок, — свойский, заходи за овощами на неделе, назрело. Ничего кроме яблок. Иль яблоками возьмёшь? Подумав об успевших наскучить яблоках, Чуя мотает головой и перехватывает мешок с рисом. Мешок с искренней благодарностью, а не с чистыми купюрами, которыми в прошлым с ним могли расплатиться. Здесь по-другому никак, словно бы прогресс экономики сюда не добрался и всё по прежнему используют обмен в качестве меры исчисления богатства. — Сидит уже час третий, — шепчет вошедшая хозяйка, потирая руки полотенцем, — то ли ждёт кого. Хотя кого? Кого у нас может ждать?! Чуя запрокинул голову и приостановился, давая понять, что тоже желает послушать. Новые лица здесь — сенсация, событие. Обычно, кто проездом заехать может, да и то лишь знающие. Нет, бывает и наплыв новых людей, не так далеко шоссе, по которому курсируют туристические автобусы. Коль поломка или ещё какая нужда, то сюда ковыляют. Город в такое время оживает, расцветает. Гостиницы нет, но желающих сдать комнату или пустой соседний дом полно. — Ты не обессудь, Чуя, мы рады туристам, — тут же замахал руками хозяин, — Но на этой неделе уже была группа! Большая, человек семь, — он повернулся к дочери и велел, — скажи, Чуе, то что сказала мне. — Чего говорить? — вздёрнула нос малышка, — Сидит какой-то чудак уже третий час. Закажет чего, оплатит, и ждёт. А потом снова закажет, оплатит и ждёт. Карманы то звенят, не без йена. Папочка, а можно мне мамино платье надеть? — Малая ещё замуж выскакивать и перед такими приезжими красоваться. — Но он приезжий, — закапризничала та, — к тому моменту, как можно будет, только наши все останутся! Молодость. Поднимаясь по лестнице из подвала, Чуя интуитивно понимал, по чью душу мог явиться «чудак». Всё верно, просто так сюда не попасть, а если и придёшь, то точно не станешь сидеть в этом кафетерии. Чуе показалось, что Дазай так и не стирал свой убогий плащ все эти года. Как впрочем и не следил за собой. Лишь глаза выдавали в нём человека, знающего принципы слежки. Спокойные. Осаму один раз глянул в его сторону и тут же вернулся к гадкому кофе. — Заезжай завтра, Чуя! Слова обрываются дверью. Накахара не боялся обидеть этим людей внутри кафетерия. Здесь к такому привыкли. Никаких лишних слов, ненужных действий и оборотов. Когда вещи находят временный приют в кузове пикапа, двери заведения снова открываются. Несколько шагов хватает на то, чтобы щелкнуть зажигалкой. Он стоит рядом, также облокотившись на машину. Как бы Накахаре не хотелось сказать, что это похоже на сон или что он протянул сигарету призраку — это не так. Дазай Осаму кажется наиболее реальным, чем когда-либо. Между ними десять сантиметров, несколько лет тишины и море незаданных вопросов. Возможно, они никогда не прозвучат. Чуя дёргает дверцу и занимает место водителя, выжидая ровно столько, сколько потребуется шатену, чтобы обойти машину и сесть на соседнее сиденье. Это не приглашение, Осаму оно никогда не требовалось. По дороге взгляд карих глаз прыгает с одного дерева на другое, пробегается по узким тропинкам, крадётся вдоль травы, но раз за разом задерживается на руках, что держат руль. Едва ли он поднял глаза выше. Чуя ставит на стол грубо сделанную кружку, а затем вторую, более выразительную. Не то чтобы он нарочно подал её Осаму, просто так получилось. И просто так получилось, что остальная посуда грязная и остались лишь его неудачные подделки былых лет. Дазай не долго вертел её в руках, сразу отпив душистый чай, а после, плохо скрывая желание, накинулся на рис с овощами и рыбой. Накахара набрал горячей воды и достал чистые полотенца.* * *
— Так громко и тихо. Делиться своим наблюдением Дазай, сидя на ступеньках крыльца. Между ними вновь десять сантиметров, несколько лет молчания и не озвученные слова. А впереди время… много, ужасно много времени на всё это. Осаму снова делает глоток, сегодня он молчал больше, чем за всё то время, что Чуя его знал и обронил лишь комментарий к звучанию цикад, которые своим стрекотом рубили тишину. — Наконец-то. Чуть позже он непременно скажет что-то вновь. Например, что спать одному — зябко; что предложенный Чуей матрац — неудобный; что меняться местами — глупо и необдуманно. Он будет говорить об этом утром, после ночи, которую провёл, прижавшись к другому телу. Будто бы и не стараясь оправдаться, а для галочки. Накахара же не погнал. Накахара ночью обнял в ответ. Дазай обязательно поноет, что кофе совсем не сладкое, а по вкусу напоминает траву. Скажет, что у Чуи талант к гончарному делу, а ещё дар к выращиванию вишни. Непременно заявит, что она кислая и съест целое ведро, будет смаковать пирог и припоминать свою поясницу. Когда его губы коснутся чужой шеи он не скажет ничего. Поначалу. Может пройдёт три-пять десятка поцелуев, несколько ночей, когда Чуя порадуется, что вокруг нет соседей и никто ничего не слышит, и одна кружка кофе, прежде чем Дазай дойдёт до невысказанных слов и вопросов. Уйдут десять сантиметров между ними. Не останется вопросов. Осаму будет рассказывать тихо, едва слышно, прерываясь на то, чтобы осторожно позвать: — Чуя… Чуя, Чуя… А Чуя будет отвечать, касаясь губами век, носа, щёк, ладоней… Всего того, до чего не мог дотянуться последние несколько лет. Он будет слушать, как долго Осаму искал, как цеплялся за нити и снова и снова терял след. Как опасался поверить и боялся надеяться. Дазая к тому моменту будут хорошо знать в городке неподалеку, он научиться ухаживать за неаккуратными грядками и поливать травы-сорняки. — Никогда не задумывался, — спрашивает Осаму, подпирая рукой щёку и смотря на мужчину по другую сторону стола, — сколько у тебя веснушек? Давай ты разденешься и ляжешь на кровать, а я посчитаю. Тебе наверняка и самому интересно. Чуя хмыкнул. Как будто бы он не понимает. Может быть Дазай и правда начнет считать, пробегаясь подушечками пальцев по плечам — один, два, три. Потом ему не хватит пальцев и он начнёт считать губами — четыре, пять, шесть; языком — семь, восемь… Он будет спускаться ниже, тихо комментировать, что даже там их так много, а после волшебным образом забудет, чем они занимались и придёт к единственному верному решению. Лишь бы потом, притиснувшись к разгорячëнному телу, тоскливо протянуть: — Чуя, я кажется сбился. Нам нужно начать заново. И тут же прикоснётся к обнажëнному плечу губами, начиная собирать их в созвездия. Такие, которые не видны над городом под названием Йокогама, но которые видны здесь — в доме с горячим чаем, вишней и родными любящими руками.