I always will

      Он запоминает ее такой: твердой, решительной, с горящим взглядом. В грязной броне, отблескивающей алым в свете луча, ведущего на Цитадель. Знающую, что делать; знающую на что она идёт. И, провалиться бы ему на месте, если тогда она не попрощалась с ним. Прекрасная, смертоносная, готовая идти до конца.       Смесь восхищения и отчаяния. Восторга и дикого сожаления, затапливающего до краёв. Он любит её именно такой, именно за это. И именно поэтому она никогда не вернётся к нему, несмотря на безумную надежду, что держала его до самого конца.       Как будто дежавю, когда она умерла первый раз. Тогда закрывающиеся за ней двери, а теперь шлюз, уносящий его прочь от эпицентра событий. Он должен был быть до конца рядом с ней, прикрывать ее, идти следом… Но чертов перевернувшийся МАКО сделал это невозможным. Или просто капитан с самого начала не собиралась брать их с собой. Будь ранена она, Шепард бы просто пошла дальше, не заставляя Джокера совершать безумные пируэты между обломков Лондона. Она хотела спасти их. Она сражалась за них. Она была готова отдать свою жизнь, чтобы подарить мир им.       И всё же… Теперь галактика — это чудовищно пустое, бессмысленное скопление звёзд. Для него. Да, теперь никогда не будет войны между синтетиками и органиками, да, теперь всё живое шагнёт вперёд огромными семимильными шагами. Но, чёрт возьми, для него в этом уже нет никакого смысла. Его смысл пожертвовал собой ради всех них. Его смысл растворился в мощнейшем в истории энергетическом импульсе. Его смысл был солдатом. И героем.       Теперь уже никто не восстановит её: ни Цербер, которого не стало, ни Альянс, ни галактическое сообщество, ведь ни осталось даже обгоревших останков. Ни осталось ничего, кроме обломков брони, оплавленного армейского жетона и разбитых сердец тех, кто шёл с ней в бой до тех пор, пока она позволяла. Теперь не случится чуда и знакомое лицо не появится в оптический прицел вовремя его, Гарруса, гонки со смертью. Теперь его никто не удержит на краю обрыва, не соберёт по полу после попадания ракеты, никто не произнесёт его имя… так, как это делала она. Такого больше не будет.       Табличка с её именем, что он повесил на Нормандии, сам, своими руками, не даст об этом забыть. Не даст поверить во что-то иное, кроме как определяющего завершения их истории. Чертовски несправедливого, хоть и омерзительно логичного, завершения. И ее запасной шлем, который он забрал себе на память, чтобы оплакать в одиночестве свою потерю, тоже разобьёт любую надежду, что могла бы скромно притаится в уголке его сердца. «Ты никогда не будешь больше один»       Её голос дрожал, когда она это говорила. Он помнит эту сложную интонацию, наверное, как ему теперь думается, отвечающую за ложь. Или, может быть, она хотела обмануть и себя саму. Верить в то, что всё закончится хорошо. Хотя бы в то, что они выживут. И у них может быть что-нибудь получится. Шепард не нарушает обещаний.       Как бы все не обернулось, война должна была закончится для них обоих. Одинаково. Одновременно. Может быть, с небольшой разницей во времени. Но не так… Отливающая зелёным кожа. Своя собственная, других вокруг.       Конечно, они все поняли, что она сделала. Пусть и не знали, какой выбор перед ней стоял, какие мысли её терзали, когда она пошла в последнем рывке вершить судьбу Галактики, какие сожаления были в её сердце. Плакала ли она. Конечно нет, что за глупость. Шепард никогда не проронила бы и слезы перед принятием ответственного решения. Даже если бы она лишилась после этого всего. Каждый из них знал, что так будет. Да и сделал бы он, Гаррус, другой выбор? Обрёк бы Галактику на гибель ради призрачного шанса спастись? Он ведь даже не знает, был ли у неё такой выбор, или дорога была в один конец. Победа или смерть. Она бы не поступила иначе. Даже ради них. Даже ради него.       Дексто-виски проливается внутрь него, не обжигая. Толи виски не крепкий, толи он выпил слишком много, толи просто уже не осталось никаких ощущений, кроме этой удушающей пустоты, звенящей в голове и давящей на грудь.       Шум бара на Омеге ничуть не трогает одинокого турианца, не мешает ему сидеть в углу барной стойки и надираться в хлам, без цели и смысла. Шума и толпы, что в пьяном угаре празднуют победу, вокруг будто не существует вовсе. Сколько это уже продолжается? Несколько дней? Неделю? Дольше? Вакариан не помнит, сколько времени прошло. Для него оно остановилось в зале перед чертовым мемориалом с ненавистной табличкой. Замерло и больше не возобновило своего хода, оставив турианца в моменте утраты. Никогда не заканчивающейся темноты. — Встретимся в баре… — тихо бурчит он себе под нос, вертя в трехпалой руке армейские жетоны. Вытертые, оплавленные, найденные на пепелище, там, где в них попал МАКО и там где она шагнула в переносящий на Цитадель луч. Вот он в баре, а её нет… Может быть, он просто ошибся баром? — Пьем, Вакариан? — раздается иронично-знакомый голос из-за барной стойки.       Гаррус поднимает взгляд, уже немного, или не немного, мутный от выпитого алкоголя и смотрит на, сначала он так подумал, ВИ Шепард, по чьей-то дурацкой шутке поставленного прямо перед его носом. Обычный такой полноразмерный ВИ хорошего качества. Судя по зелёному цвету, протеанского производства, хотя единственный оставшийся протеанин и не мог бы сделать ничего подобного, не говоря уже о том, что он бы просто не стал.       Этот ВИ стоял перед ним, скрестив руки на груди, и улыбался совершенно по-Шепардски. Не пустой взгляд голограммы, а вполне осмысленные глаза капитана, пусть и не материальные, но такие… Что невольно начинаешь думать о том, что мозг играет с тобой в какие-то очень жестокие игры в отместку за алкоголь.       Повинуясь резкому порыву, Гаррус подался вперёд, вытягивая ладонь и пытаясь схватить иллюзию. Без логики, без смысла, на одной лишь эмоции. Даже непонятно зачем: в безумной надежде или яростном желании убрать с глаз злую шутку. — Тише, тише, здоровяк, — ладонь ожидаемо-разочаровывающие проходит зелёную фигуру насквозь, чуть размыв ее контуры. — Мне и так было нелегко собрать эту проекцию. — Шепард?       Она говорит не как ВИ, ведёт себя не как ВИ… Кажется, он просто допился и поехал крышей, как об этом обычно говорят люди. Иного объяснения просто нет. Никто не возвращается из мертвых дважды… Даже Шепард. Или нет?       Среди людей Альянса, да и не только среди них, раньше бытовало мнение, что Шепард невозможно убить. Что её не берут пули, не протыкает резотрон, не разрывает ракетой «Атласа»… Этой «легенде» способствовала не только феноменальная удача капитана (основанная по большей части на её железной воле и прекрасных навыках), но и проект «Лазарь», вернувший уже единожды умершую коммандер к жизни. Вакариан точно знал, что никаких таких чудес за Шепард не водилось, как и то, насколько иногда она бывала уставшей, истощённой и обеспокоенной. И всё же…       Она выпрямляется, с лица ее сходит ироничная улыбка и выражение становится более серьезным, будто она собирается его отчитать за неподобающее состояние.       Движение вперёд и вот её лицо оказывается рядом с его. Ее губы рядом с его губами. Глаза, полные сожаления и любви, смотрят прямо в его, уже почти трезвые и шокированные. — Знаю, что это бессмысленно, но мне очень хотелось… Хотя бы представить, — шепчет женщина, почти ему в губы. Однако ни дуновения ветра от движения, ни знакомого запаха, ничего из того, что дало бы губительную надежду на то, что она может быть настоящей.       Всего лишь иллюзия. Всего лишь проекция. — Что ты такое? — напрямик спрашивает Вакариан, убедившись в том, что перед ним нечто, что раньше не доводилось встречать. Шепард вздыхает, отстраняется и опирается на барную стойку рядом. — Не знаю, — честно отвечает она, глядя на танцующих людей Чистилища. — Я всё, и я ничего, я везде и меня нигде нет. Катализатор должен был расщепить мою личность, всё, чем я была, чтобы создать из этого импульс для синтеза, — она окидывает его любящим и изучающим взглядом, — и судя по всему, так и произошло. Но… После этого я должна была перестать… существовать, а не… не знаю, как это описать. Стать бесконечным количеством мелких частичек? Я даже сейчас не очень понимаю, как смогла собрать себя в… это.       Её лицо озадаченное и грустное. Но если присмотреться, Вакариан видел, что это то самое лицо. Один в один как он его запомнил: до мельчайших трещин от имплантов на лице, до мимических морщинок в углах глаз.       Хочется протянуть к ней руки и переплести пальцы. Кем бы или чем бы она ни была на самом деле, он слишком соскучился, слишком отчаялся, слишком… просто до невозможности хочется её обнять и прижать к себе, вдохнуть запах, зарыться пальцами в волосы и стоять, стоять, стоять так. Хотя бы на одно мгновение обмануться. ― Шепард, я… ― Шшшш… У меня не так уж много времени, наверное. Не знаю, смогу ли я снова сделать что-то, ― она неопределённо машет рукой, ― подобное или потеряюсь окончательно. Я пришла извиниться, Гаррус, и выполнить обещание, ― её губы снова украшает эта до боли родная ироничная улыбка. Всё, что ей остаётся, это ирония. ― За что извиниться? ― ему так наплевать… он просто рад тому, что может хотя бы ещё раз с ней поговорить. ― Что… выбрала такой конец, ― она мнётся, неловко теребит пальцы. ― Я могла бы закончить всё иначе. Взять контроль над Жнецами и стать их воплощением, просто уничтожить их и, может быть, вернуться назад. Мне жаль, что пришлось оставить тебя одного. Мне жаль, что пришлось оставить тебя… ― она низко наклоняет голову, скрывая голографическое лицо за волосами и Вакариан скорее понимает, чем видит, что она плачет. Что её плечи чуть вздрагивают, а руки с силой сжимаются в замок. ― Хэй, ― его субгармоники звучат нежно, успокаивающе, хотя внутри всё переворачивается от боли. От этой грёбанной невозможности притронуться. ― Ты ведь сделала всё правильно. Я знаю, что ты выбрала лучший вариант, Шепард. Я горжусь быть тем, кто прикрывает, ― «прикрывал», ― тебе спину.       Она поднимает лицо и он тянется к ней, прислоняясь лбом к её нематериальному лбу. Как когда-то в первый раз. Теперь в последний. ― Спасибо, что пришла, Шепард.       Слёзы наворачиваются на глаза, делая субгармоники хриплыми, а слова едва различимыми. Хочется разрыдаться, завыть, закричать, сделать что угодно, лишь бы всё вернуть. Но это невозможно. ― Я буду любить тебя. Всегда буду.* ― Тихий, такой же едва слышный шёпот ответ.       Бармен, разливающий напитки за другой барной стойкой, уже некоторое время наблюдал, как до этого чёрный от тоски турианец, разговаривал сам с собой, махал руками и, кажется, даже целовался, сидя в угловом баре с пятой по счёту бутылкой декстра-виски. Что он там выяснял и с кем, конечно, бармену-батарианцу дела не было, не первый и не последний клиент в их заведении, словивший белочку на фоне злоупотребления. Однако, когда турианец поднялся со своего места и пошёл к выходу, бармен с удивлением отметил, каким решительным и трезвым был его взгляд.