⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Почти восемь сотен лет шаманы жили в мире с Королем Проклятий, и этот мир дался им совсем не просто: многие шаманы той эпохи отдали свои жизни, борясь с Королем, Двуликим Сукуной, многие лишились семьи или остались калеками; одного Сукуны было достаточно, чтобы сражаться с целой армией, среди которой было несколько, как их сейчас называют, особых уровней, и делал он это играючи, как кошка с мышкой, уже давно, на самом деле, пойманной — просто кошке хотелось помучить свою жертву подольше забавы ради. Никто толком не знал, откуда возник Двуликий Сукуна и почему он разверз Ад на земле, — знали только, что когда-то он был человеком, одним из сильнейших шаманов своего времени. Но за что полегли сотни и тысячи шаманов, за что были уничтожены многие кланы? За что территория Хоккайдо была залита кровью настолько, что земля приобрела красный цвет, сохраняя его и тысячу лет спустя? За что Сукуна настолько возненавидел людей, что отрекся от своей человеческой природы и стал кем-то вроде жестокого бога мира шаманов? Эти вопросы оставались без ответа и по сей день. Множество раз шаманы пытались поднять бунт, но эти попытки подавляли — жестоко, без капли жалости Сукуна давил их как тараканов; со временем даже его присутствие перестало быть обязательным — справлялись и вскормленные им проклятия, от года к году становившиеся все сильнее в противовес шаманам, чья порода от года к году только слабела, не имея возможности нормально развиваться. Сукуна держал шаманов за комнатных хомячков, иногда позволяя им расти, а порой — запирая в тесной клетушке, от чего им было не до собственной эволюции — выжить бы для начала. В конечном итоге две сотни лет бесполезного сопротивления спустя, когда шаманов стало ничтожно мало, они взмолились о пощаде, и Сукуна им ее даровал. Бесконечная, казалось, война — наконец завершилась хрупким договором: шаманы никогда больше не лезут к Сукуне, никогда больше не пытаются до него дотянуться, а Сукуна, так и быть, даст им жить — уведет свою армию на Хоккайдо и останется там. Никаких бунтов, никаких восстаний — и будете жить. За две сотни лет и самому Сукуне надоела эта игра. Говорят, что в ночь, когда договор был заключен, плакал каждый, кто про него знал. Проклятия, подчиняющиеся Сукуне, отступили на Хоккайдо, под своды его огромного дворца, и больше шаманов не донимали; а сами шаманы получили возможность выйти из стагнации, потому что естественные проклятия продолжали появляться — но больше никто не мог собрать их в организованную армию, чтобы они стали реальной проблемой, с которой трудно было бы разобраться, как происходило во времена двухсотлетней войны. Это перемирие назвали Договором Плача, а день и ночь его заключения превратили в — единственный — праздник шаманов, отмечавшийся столетиями. С течением времени он стал менее пышным и торжественным, но все равно оставался важным днем в их истории. А потом в один момент превратился во что-то мерзкое и позорное; шаманы позабыли, чего им стоил Договор Плача, позабыли, каким может быть Сукуна. Они ненавидели своих предков за то, что те преклонили колена перед проклятием, за то, что пришли к этому позорному миру, а не к уничтожению Двуликого демона. Шаманы хотели уничтожить Короля Проклятий, вернуть свое былое величие — перестать жить в огромной четырехрукой тени, будто всего боящийся скот. И символом их сопротивления стал ребенок с белыми волосами, гордость и надежда клана Годжо — первый, кто за четыре сотни лет унаследовал и Бесконечность, и знаменитые Шестые Глаза.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Годжо Сатору с раннего детства растили с мыслью, что однажды он должен повести всех шаманов против Короля Проклятий — и победить его любой ценой, принести шаманам его голову и процветание, которое обязательно настанет, стоит только уничтожить этого монстра. И Годжо Сатору принимал это, тренировался ради этого. Пока не встретил Гето Сугуру, который показал ему, что существует мир за пределами навязанного долга. Что Годжо Сатору — это не только Годжо, Бесконечность, Шестые Глаза. Что Годжо Сатору — это и просто Сатору, пятнадцатилетний подросток, у которого могут быть иные интересы, помимо интереса в цели уничтожить Короля Проклятий. Что ему могут нравиться художественные книги, видеоигры, сладости; что он может хотеть смешную плюшевую игрушку, валяться в кровати за просмотром фильма с ноутбука или обниматься. Что он может любить и быть любимым в ответ. Гето Сугуру научил Годжо Сатору тому, что он не просто оружие для возвеличивания шаманов. Что он такой же человек, как и другие. И что он может не хотеть класть себя на алтарь чужих амбиций. Уверенность шаманов пошатнуло не только это — еще и то, что выродок клана Зенин едва не уничтожил их маленькое ручное божество. Вот так просто мог убить его одним движением руки, совсем не напрягаясь, — оставил огромный шрам и на Годжо Сатору, и на вере шаманов в то, что Шестиглазый ребенок сможет противостоять Королю Проклятий. Если обладатель Небесных пут с нужным оружием в руках смог почти убить его, то что с Годжо Сатору сделает Сукуна, у которого куда больше опыта — и против Годжо с их техниками в том числе? Не стоит надеяться на то, что Сукуна не знает про нового Шестиглазого — как не стоит надеяться и на то, что ему нечем Бесконечность бить. Все надежды шаманов рухнули в одночасье. То, что Годжо Сатору выжил и обучился технике обратного проклятия настолько сильной, что и разрез от горла до бедра его не убьет, не сильно прибавило им уверенности. Затея взвалить все на едва не отошедшего в иной мир подростка оказалась провальной. И тогда они решили пойти иным путем. Хитростью.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Они не ждали войны. Думали, что верхушка осознала — против Сукуны им не выстоять, если два их особых уровня не справились с одним не-шаманом. Да, сейчас они с Сугуру могли бы победить Фушигуро Тоджи, и да, сейчас, в двадцать восемь, смогли бы выстоять против Сукуны. Сатору даже мог бы победить — он был в этом уверен. Только не хотел. Верхушка забывала, что помимо Короля Проклятий есть и другие — и что эти другие не мелкие второуровневые проклятия. Наверняка среди них есть хотя бы пять особых уровней, если не больше. И еще очень много первых. И даже среди них могут найтись такие, с которыми не каждый первоуровневый шаман справится — просто из-за особенностей их техник, например. Если бы дело было просто в устранении Двуликого демона, Сатору согласился бы выступить к Дворцу Скверны, как исторически прозвали обиталище Короля Проклятий. Но дело было не только в этом. Дело было в том, что Сукуна держал в узде своих подданных, не давая им залезать на территорию людей. Если уничтожить Сукуну — вся его армия, ставшая кошмаром для шаманов прошлого, обрушится на них. И Сатору сильно сомневался, что они справятся. Они с Сугуру и Ютой не бесконечные и разорваться не могут, к сожалению; а кто кроме них сможет одолеть особый уровень? Может, Маки, если постарается, и Мегуми с Макалой — но Мегуми и Макала были бы единичной акцией, ведь подчинить легендарного десятого шикигами у него сейчас не получится. Может, в будущем… лет через пять-десять. Но не сейчас. Они с Сугуру и Ютой могли убить Сукуну, могли по очереди перебить самых опасных его сторонников и потом постепенно зачистить всю его армию. Но сколько людей и шаманов погибло бы в процессе? Скольких они потеряли бы навсегда? Никто из них не был готов пойти на это. Никто из них не хотел по сути бессмысленных смертей, когда Сукуна не трогает их — только доставляйте к границе его территории то, что попросят, и можете забыть о его существовании. Сатору это устраивало. Всех его друзей и детей это устраивало. Потому что они не были идиотами. Но верхушке, очевидно, было плевать на все разумные доводы, которые из года в год приводили они с Сугуру. В верхушке видели только три особых уровня и Макалу; то, что остальные шаманы полягут как мухи, их не волновало. Лишь задетая гордость. Именно поэтому Сатору — да никто не поверил, что Сукуна внезапно ввел свою армию на Хонсю абсолютно просто так.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Это была не война — это была огромная, беспощадная бойня. Может, и было много талантливых шаманов, но проклятий было куда больше. И они не легко, но ощутимо давили их, медленно, но верно сминая линию фронта, пробираясь вглубь Хонсю, к Токио и Киото, в явном стремлении добраться до их «сердца» и уничтожить. И как бы они ни сражались, отдавая силы и жизни, все равно оказывались бессильны в том, чтобы хотя бы отбиться — о том, чтобы отбросить проклятия дальше, не могло быть и речи. Он, Сугуру и Юта могли это сделать и делали. Но что они втроем могли против тысяч проклятий, которые пробивали фронт в других местах? Ничего. Они проигрывали. Они проигрывали, и их жестокое поражение приближалось со скоростью, которой позавидовали бы свет и звук. И Сатору не хотел думать, чем это поражение обернется. Им нужно было добиться перемирия. Иначе Сукуна их просто уничтожит. — Что хотите делайте, но вы должны заключить мир, — прошипел Сатору на очередном тактическом собрании. — Засуньте свою непомерную гордыню в задницу и поклонитесь ему, если не хотите сдохнуть. На него смотрели как на предателя, но Сатору было плевать. Прах Нанами был еще теплым, Маки искалечена и разбита потерей сестры, Кугисаки так и не очнулась после встречи с Лоскутным духом, Мива до сих пор срывалась в слезы из-за Муты, хотя прошло больше трех месяцев, Нанако и Мимико мертвы, Цумики проклята и вряд ли проснется, а от Юты нет вестей почти месяц, из-за чего Инумаки ходил как бледная тень самого себя. Сатору правда было искренне насрать на амбиции этих ублюдочных стариков. Он больше не хотел хоронить своих детей. — Может, наконец расскажите, из-за чего все началось? — Сугуру вскинул бровь. — И не надо так смотреть. Мы не идиоты. — Они правы, — уронил на стол Яга, щурясь под очками единственным глазом. — Мы не справимся. — Вы хотите преклонить колена перед этим ублюдком?! — вскинулся один из старейшин, и Сатору с Сугуру смерили его тяжелыми взглядами. — Мы хотим жить. И прекрасно бы жили, если бы вы не совершили какую-то идиотскую глупость, которая его разозлила, — может, Сатору тоже не сильно нравилось, что когда-то шаманы не уничтожили Сукуну, а были вынуждены пойти на сделку, но они и правда спокойно жили и друг другу не мешали. Просто Хоккайдо стал закрытым островом, к которому нужно было подвозить некоторые ресурсы, и больше никак на их жизни существование Двуликого демона не отражалось. Этот факт можно было просто игнорировать ради спокойной жизни. Но нет. Старикам захотелось доказать, что они здесь главные и самые сильные. Доказали. Ценой сотен и тысяч человеческих и шаманских жизней. Чтобы что? Чтобы проиграть так же кроваво и позорно, как и несколько столетий назад. И был ли в итоге смысл в этом восстании? Нет. Сатору оглядел притихших стариков и медленно перевел взгляд на Ягу. — Тебе лучше рассказать, — вот так, без капли уважения. Потому что Яга знал. Знал и ничего не сказал. Давай, скажи, подумал Сатору. Скажи, за что умерли мои друзья и дети. По лицу старика Гакуганджи было понятно, что он обо всем об этом думает, но его рот не открылся. Это раньше он мог говорить с ними как с неразумными щенками, потому что они старались сохранить в себе тот кусочек легкости, чтобы не превратиться в тех, кого они, мягко сказать, недолюбливали; это раньше они вели себя будто ветрено, прослыв среди студентов парочкой придурочных сенсеев. Но те времена закончились, когда беспокойства на границе превратились в полномасштабное наступление. Они давно уже не дети и относиться так к себе не позволят. Хватит. — Они выкрали кое-что, очевидно, ценное для Сукуны, — Яга потер переносицу. — Куб, похожий на Тюремное царство, который он хранил как сокровище. Прекрасно. То есть старейшины сначала сами спровоцировали Сукуну, а потом старательно пытались вдолбить в них, что Сукуна напал на них из прихоти, потому что он сумасшедший садист и вообще проклятие, а вы их знаете, проклятия все одинаковые. Все как-то весьма удобно забывали, что по легендам это самое проклятие когда-то было человеком — и именно поэтому из всех проклятий меньше всего был на них похож. Сатору видел его несколько раз, но добраться так и не сумел, больше сосредоточенный на том, чтобы остальные проклятия не пробили фронт. Либо к моменту его появления Сукуны уже давно все уничтожил и просто уходил, не обращая на него внимания. Сукуна ни капли не походил на сумасшедшего. А вот на того, кто старательно пробивается вглубь их обороны для чего-то, — очень даже. И теперь Сатору наконец получил подтверждение того, что он прав. Это верхушка виновата в куче трупов, которые ему придется хоронить, когда перемирие будет заключено. — И как вы это сделали? — поинтересовался Сугуру, накручивая прядь на палец, из-за чего всем стало неуютно. Обычно этот жест означал, что Гето Сугуру едва сдерживается от массового убийства. Не то чтобы Сатору имел желание его останавливать. — Он иногда покидает Дворец, — ответил Яга, складывая руки на груди. — Мы подсмотрели с помощью прирученных проклятий, подгадали момент и выкрали этот чертов куб. — Как вы вообще про куб узнали? — Старые записи. Шаманы древности упоминали, что Двуликий всегда ходил с ним и не выпускал с рук даже во время битвы. И, разумеется, никаких записей о том, что этот куб может значить, не осталось. Равно как и любых записей о человеческой жизни Короля Проклятий, в которой наверняка крылась разгадка всего. Восхитительно. От того, как изменились их лица, побледнел даже Яга. — Надо вернуть куб Сукуне, если мы не хотим, чтобы он запихнул всех нас в свою территорию и превратил в фарш, — удивительно спокойно проговорил Сатору. Его бешенство от этой ситуации выдавали только чуть дрожащие пальцы; внутри же у него взрывались сверхновые. Все трупы, все слезы по погибшим, все искалеченные жизни, их с Сугуру траур по девочкам и Нанами — все это вина этих проклятых стариков, которым на месте спокойно не сиделось. Всего этого можно было избежать; всего этого могло и не быть. Нанако и Мимико сейчас могли бы спорить на их кухне с расческами над волосами тихо улыбающегося Сугуру, Цумики все так же готовила бы на всех, помогая Сугуру, и трепала Мегуми по волосам, а Нанами ворчал бы и делать вид, что ему стыдно дышать с ними одним воздухом, но продолжал приходить в гости. Они все могли бы быть живы и счастливы. Если Сатору никого не убьет и даже не покалечит — это можно будет считать победой даже большей, чем победу над Королем Проклятий, которая им не светила даже в самых радужных снах. Точнее, Сатору мог бы им принести ее на блюде. Но от этой победы несло бы кладбищем и солью — и ни капли радости она бы не принесла. Слишком многие погибнут, если прямо сейчас не избавиться от многотысячной армии проклятий — а избавиться от нее можно только перемирием. Проклятия не люди — лишившись лидера, они не побегут в ужасе прочь; они останутся и добьют тех, кого могут. Земля снова станет алой, и жить на ней не сможет никто. Смысла в такой победе не было, как ты его не ищи. Кому и перед кем они будут вертеть своей отвоеванной гордостью, если останутся только трупы? — Где этот чертов куб?⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Они написали записку и послали одно из проклятий Сугуру с надеждой, что его не развеют сразу же, как оно попадется на глаза. Хотелось верить, что у них еще есть шанс разрешить этот… конфликт более-менее мирным путем — что Сукуна не настолько взбешен, чтобы проигнорировать предложение перемирия, и согласится забрать куб, что бы он ни значил, и отозвать свою армию обратно на Хоккайдо. Или предложит дополнительные условия вдобавок к возвращению куба, но согласится на этот проклятый мир. Сатору правда устал хоронить дорогих людей. Он согласен на что угодно, если это прекратит эту бессмысленную войну; даже если это будет стоить ему гордости — его гордость не идет ни в какое сравнение с жизнями его детей, Секо, Сугуру. Сатору готов ей пожертвовать. Пусть только Сукуна согласится и предложит условия мира. Пусть только все это закончится и Сатору сможет смыть с рук кровь своих близких.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Ожидаемой атаки на линию обороны не случилось. Армия проклятий стояла вдалеке шевелящейся массой, ярко горящей костром проклятой энергии в его Шестых Глазах, но не предпринимала никаких попыток подойти ближе. — По крайней мере, наше предложение рассмотрят, — сказал Сугуру, вставая с ним рядом. Сатору только сморгнул усталость с глаз и прикрыл их, почувствовав теплую руку на затылке; пальцы залезли под повязку и мягко прошлись короткими ногтями по коже, вызвав мурашки. Мягкий, успокаивающий жест; от него становилось легче даже в такой паршивой ситуации — ожидание ответа, любого, будь то согласие или очередное стремительное нападение, убивало. С годами они оба научились титаническому терпению, особенно когда стали преподавать в колледже и общаться с детьми самых разных сортов и видов, но сейчас оно трещало по швам, угрожая разорвать не только себя, но и их заодно тоже. Какой бы исход их ни ждал, лучше бы он наступил как можно скорее. Нет пытки хуже неизвестности. Проклятие Сугуру вернулось почти час спустя и принесло ту же записку, на которой с обратной стороны старомодным почерком написано, что Сукуна готов встретиться для переговоров на нейтральной средней части между лагерем шаманов и армией проклятий. Они с Сугуру смотрели на текст минут десять, прежде чем полностью осознали, что происходит, а потом переглянулись — и их глаза впервые за полгода загорелись отчаянной надеждой. Стоило подумать головой и догадаться, что просто не будет.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Удивительно, но Сукуна ждал их один, одну пару рук сложив на груди, а второй упершись в бока; рассветное солнце освещало его мощную нечеловеческую фигуру, добавляя ей еще большей внушительности, чем уже делал огромный рост и не менее огромная мышечная масса. Четыре бордовых глаза обратили свой взгляд к ним и прищурились; острые ресницы под красноватыми лучами превратились в стрелочки, которые больно впились в их кожу, оставляя невидимые глазу раны. Сатору затылком чувствовал желание Сугуру схватить его за запястье и спрятать за широкой спиной, но они не могли так поступить: Сатору — лидер сопротивления, его символ, и переговоры предложил именно он — ему их и вести, а не прятаться за чужими спинами. — На каких условиях мы можем рассчитывать на мир? — сразу начал он, вставая напротив и складывая руки в карманы; вряд ли Сукуне нужны его навыки этикета, так что и плевать на них. Сукуна хмыкнул. — Возвращение куба и заложник, который удержит вас от повторения подобной глупости. В целом, ожидаемо. Сатору так и думал, что это наиболее вероятной вариант. Он кивнул. — Заберу куб, и можем идти хоть сейчас. Сугуру в бесполезном протесте схватил его за руку. Губы Сукуны растянулись в ленивой усмешке, полной снисхождения. — Кто сказал, что в качестве заложника мне нужен ты, Шестиглазый? Мне нужен мальчик Зенин, над которым ты трясешься как над сокровищем. Сатору замер; и внутри у него все замерло — и сердце, и дыхание, и жизнь. Нет. Только не Мегуми. — Что такое? Где твое уверенное «согласны на любые условия»? — глумливо протянул Сукуна, склонив голову к плечу. — Все-таки не на любые? Сатору сглотнул, радуясь, что его глаза скрыты за повязкой. Хотя против этого ублюдка черный кусок ткани на его лице вряд ли работал — да и не нужно быть гением проницательности, чтобы понять, как он относится ко второму условию. Он был готов пойти в качестве заложника — это было бы наиболее выгодно, особенно если нацепить на него ограничители. Он ведь почти единственный, кто может ему противостоять; даже из всех трех особых уровней в распоряжении общины шаманов — самый опасный, самый близкий к нему. Если бы Сукуна забрал его, шаманы остались бы почти что голыми в плане защиты от него. Но он просил Мегуми. Он просил не сильнейшего шамана, а его ребенка. С заложником Сатору шаманы будут просто бояться, но существует шанс, что бунт поднимут снова, потому что у них еще останутся человеческие ресурсы и, может, потерять Шестиглазого страшно, но не настолько. С заложником Мегуми шевелиться им не дадут уже Сатору и Сугуру из страха, что за это с ребенком сделают что-то жестокое. И сами тоже шевелиться остерегутся — потому что как бы они ни были сильны и быстры, Мегуми будет у Сукуны под боком — и Сукуна будет быстрее. И даже если за это его изгонят — Мегуми это не вернет. Они проиграют, даже если победят. Хах. Умно. Из этого ублюдка вышел бы восхитительный политик. — Можете подумать над моими условиями. Если через три дня куб и мальчишка не будут здесь — я продолжу наступление, — Сукуна отмахнулся двумя пальцами от виска и ушел в свой лагерь, оставив их растерянных и разбитых просто… стоять и смотреть в пустоту, осознавая, что выбора, как такового, у них нет.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
— Я его убью, — процедил Сатору, залетая в палатку и бросая повязку куда-то в сторону; Сугуру молча смотрел на то, как он ходит из сторону в сторону, сжимая и разжимая кулаки в попытках хоть немного унять бешенство и чувство беспомощности, обхватившее горло висельной петлей, медленно, но верно затягивающейся от осознания, что ситуация на самом деле не имеет хорошего решения. Правильное — да: они должны принести Сукуне чертов куб и выдать ему вместе с кубом Мегуми; но все внутри от этой мысли сжималось в однородную кашу из крови, органов и костей. Это было правильно с холодной, рациональной точки зрения, где все чувства посылались к черту. Но он так не мог. Они так не могли. Как они могут обречь на подобную участь ребенка? Как они могут обречь на подобную участь своего ребенка? Они с Сугуру растили Мегуми с пяти лет, маленький гремлин был им словно родной сын — и хотя Мегуми на подобные формулировки всегда кривил лицо, будто зажевал целый лимон, они с Сугуру продолжали считать и говорить именно так. Да, иногда было обидно, но они оба понимали, что Мегуми есть Мегуми — колючий, вредный и порой грубый, так и не научившийся выражать тепло в ответ более открыто. Иногда Сатору и вовсе казалось, что Мегуми совсем не испытывает к ним теплых чувств, потому что тот выдирался из его рук всякий раз, стоило попытаться его обнять, но это было не так: может, из частых и крепких объятий он выдирался, но очень тонко чувствовал, когда этого делать не нужно, — и оставался в руках или сам подходил, чтобы Сатору мог устало его обнять, а Сугуру — растрепать волосы. Мегуми, хоть и казался холодным на первый взгляд, на самом деле был нежным и нуждался в тепле — просто не умел его просить и принимать, такой уж, к сожалению, у него характер, явно приличной частью доставшийся от его папеньки, чтоб он в Аду на сковороде крутился. Хорошо и то, что воспитали так, что в руки хоть иногда шел, а не шипел каждый раз раздраженным котом. Сатору упал на кровать и зарылся пальцами в волосы, едва не воя от отчаяния. Что ему делать? Как ему поступить? Он не может отдать Мегуми. Не в руки этого ублюдочного садиста, который может сделать с Мегуми что угодно, а они и не узнают, но будут бояться действовать, потому что тогда его могут и вовсе убить. Но если не пойти на эту сделку, Мегуми тоже может погибнуть — в бою или при нападении на тылы. Знаем, проходили; так они лишились Нишимии, всего клана Камо и Мэй Мэй, и много кого еще. Только теперь угроза его жизни возросла в разы — своим требованием Сукуна все равно что напрямую сказал им, что повесил на спину Мегуми мишень, по которой он рано или поздно жестоко ударит. Не получит добровольно как заложника — и, Сатору уверен, очень быстро на их руках будет изувеченный труп. А, может, не просто изувеченный. Может, веселья ради, Сукуна натравит на Мегуми Лоскутного духа. И тогда повторится тот кошмар, который до сих пор приходил к ним по ночам на мягких лапах с острыми когтями. Сатору уткнулся лицом в крепкое плечо, и Сугуру крепко его обнял, прижимая к груди; Сатору знал, что он тоже едва сдерживает себя, сцепив зубы, — потому что из них двоих стойкой скалой всегда был Сугуру. И если и он поддастся этому отчаянию, утонет в этой пучине, как утонул Сатору… все развалится ко всем чертям. Через пару минут Сугуру встряхнул его, приводя в чувства, и Сатору, подняв взгляд, встретился им с блестящими от тревоги синими глазами Мегуми, застывшего на входе в палатку. — Что случилось? — он все же зашел внутрь, позволив плотной ткани закрыть вход за своей спиной. — Что с условиями? Сатору до боли захотелось обнять его, прижать к груди, спрятать в себе и никогда-никогда больше не отпускать от себя, защитить от этого поганого мира и Двуликого ублюдка, от всех-всех, кто попытается причинить зло его ребенку. Но он не мог. Не только потому, что Мегуми не позволит. Мегуми нахмурился. — Сатору? — Он потребовал тебя в качестве дополнения к возвращению куба. Пальцы Мегуми едва заметно вздрогнули. — Умно. — Я тоже так подумал. Сатору спрятал лицо в ладонях, с трудом сдерживая истеричную дрожь в теле. Как же он все это ненавидит. Как же он ненавидит всех тех, из-за кого оказался в этой ситуации. Как же хочет посворачивать гребаным старикам шеи за то, что они раздраконили проклятого Сукуну, который теперь не успокоится, пока не получит свое — чертов куб и Мегуми в придачу, живого или мертвого. Он почувствовал прохладные пальцы на своих запястьях и поднял на Мегуми полный отчаяния взгляд; в глазах Мегуми синим пламенем горела уверенность, за которой, тем не менее, прятался хорошо различимый для них с Сугуру страх. — Если так, то… хорошо. Я пойду. Сатору застыл, замер весь — совсем как в разговоре с Сукуной, когда тот выдвинул условием Мегуми: и телом, и сердцем, и дыханием; только и мог, что смотреть на ребенка растерянно и абсолютно беспомощно. — Нет. Я не отдам тебя ему, — Сатору перехватил холодные руки Мегуми и сжал в своих, пытаясь согреть; но у него они тоже были совсем не теплые — и сейчас, и вообще: в их дуэте за согревание отвечал печка-Сугуру, а не Сатору, но ему очень была нужна хоть какая-то иллюзия… чего-то. Он должен защитить Мегуми чего бы это ему ни стоило. Должен сделать все, чтобы Мегуми не пришлось отвечать за его ошибки — за то, что он не проследил, чтобы старейшины ничего не сделали, потому что он знал, знал, что они не успокоятся, и все равно пустил все на самотек. Должен сделать все, чтобы Мегуми остался с ними, чтобы в конце концов вернулся домой живым и как можно менее вредимым. Мегуми тихо вздохнул. — Это ведь единственный выход, чтобы остановить это все, разве нет? — он поджал губы на пару секунд. — Если этого не сделать, он может стать еще агрессивнее. А мы даже не знаем, сможете ли вы его победить. — Где твоя вера в родителей, маленький гремлин? Я оскорблен, — невесело пошутил Сатору, но под тяжелым взглядом Мегуми сдулся. — Вера и рациональность — разные вещи, — брови хмуро сошлись на переносице. — Мы понятия не имеем, насколько он на самом деле силен. Про техники ведь думали, что их только две да территория, а в итоге что? А в итоге у Короля Проклятий в рукаве оказалась как минимум еще одна техника, связанная с огнем, которой он за пару секунд спалил разом шестьдесят семь шаманов. И кто знает, сколько еще подобного он припрятал до поры до времени. Мегуми мог оказаться прав. Они могут не справиться просто потому, что не будут знать всего — и не будут готовы. Если с большей частью его проклятий они могли справиться без подготовки, просто потому, что по всем параметрам были сильнее, то идти против Сукуны на силе одной чистой самоуверенности было слишком глупо даже для них. А они не глупые. Но так хотелось, чтобы их самоуверенность оправдалась. Тогда Мегуми не пришлось бы класть себя на алтарь мира в этой войне, которая вообще не должна была начинаться. Мегуми посмотрел на него слишком взрослым взглядом. — Одна жизнь против сотен и тысяч других. Выгодная сделка, — он дернул уголком губ. — Не называй себя сделкой, — Сатору нахмурился, сильнее сжав руки Мегуми в своих, но тот только качнул головой устало. — Это пора заканчивать, и нам дали шанс обойтись малой кровью. Соглашайся. Порой Сатору жалел, что Мегуми был слишком взрослым для своих пятнадцати лет. Лучше бы бился в истерике, что его собираются использовать как разменную монету, чем сам подталкивал к такому решению. — Я не могу тобой жертвовать. — Можешь, — твердо сказал Мегуми, забирая руки из его хватки; пальцы беспомощно дернулись, не желая терять прикосновение, но Сатору сдержался. — Можешь и сделаешь. Это касается меня, так? Я предмет сделки, и мое решение сильнее. Я согласен. Все. Сатору хотелось завыть. Свернуться в калачик, уткнуться лицом в колени и завыть на одной ноте. Дети не должны быть разменной монетой в сделках, не должны нести ответ за чужие ошибки, не должны жертвовать собой — это вина взрослых, это их крест. Пятнадцатилетний ребенок, толком не видевший жизни, не должен класть ее на алтарь чужих амбиций и отказываться от всего просто потому, что вшивым старикам захотелось задрать нос повыше. Мегуми не должен так спокойно говорить о том, чтобы добровольно сдаться в руки Сукуны, в полную, беспросветную неизвестность о том, что его ждет во Дворце Скверны; Мегуми не должен вот так уходить, не имея шанса когда-либо вернуться домой, к друзьям и семье. Сатору душила бессильная ярость: эти мудаки наверху забрали жизни его друзей и детей, забрали жизнь Мегуми, в конце концов забрали Мегуми у него — ребенка, которого он растил с пяти лет и считал своим сыном. На этой гребаной планете не может быть существа, чья ненависть была бы сильнее той, которую он испытывал сейчас по отношению к старейшинам. — Я соберу вещи, — тихо сказал Мегуми и выскользнул прочь из палатки; когда плотная ткань закрыла проход, Сатору не выдержал и, уткнувшись в плечо Сугуру лицом, глухо завыл. Больше ненависти к старейшинам была только ненависть к самому себе. Какой смысл в его силе и звании Сильнейшего, если он не мог защитить самое дорогое? Сугуру просто молча гладил его по дрожащей спине, а Сатору чувствовал, что в нем ломается что-то важнее костей.⭒☆━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━━☆⭒
Старейшины были против чуть ли не больше самого Сатору — как же так, отдать в руки врага единственного за пару десятков лет обладателя Техники Десяти Теней! Потенциального подчинителя Макалы! Сатору, когда это услышал, не знал, плакать ему или смеяться. Они либо слишком верят в Мегуми, либо не представляют, что такое Макала. Кто-то предложил на передаче вызвать Макалу, чтобы он разобрался с Сукуной, но Сатору и Сугуру посмотрели настолько красноречивыми взглядами, что идиот тут же заткнулся и спрятался в тени. Абсолютно точно нет. Каким бы ни был исход — победа Сукуны над Макалой или победа Макалы над Сукуной, — Мегуми определенно умрет — от рук Сукуны или Макалы. И их шанс на перемирие будет утерян навсегда. От любого исхода они только потеряют, так что нечего об этом даже думать. Сатору честно, по-черному завидовал спокойствию Мегуми — абсолютно точно показному, но явно более крепкому, чем его собственное или Сугуру. По Мегуми, говоря откровенно, вообще не было понятно, что он волнуется — что вообще происходит что-то грандиозное, вроде его передачи под власть Короля Проклятий. Будто бы ничего такого в этом нет — так, обычная поездка в гости к другу. Так себе, конечно, друг из Короля Проклятий. Но выбирать не приходилось. Смотреть на Мегуми было стыдно — Сатору просто не мог заставить себя это сделать; двенадцать лет назад он пообещал себе, что защитит этого мрачного ребенка, спустя год — что сделает для него все, что только возможно сделать, чтобы он ни в чем никогда не нуждался — ни в средствах, ни в тепле и любви. Сатору хотел, чтобы Мегуми улыбался и смеялся, нашел свою любовь, обрел свой дом, свою семью, — чтобы его жизнь была счастливой. Это ведь нормальное желание для любого адекватного любящего родителя; хоть Сатору и не прикладывал руку к рождению Мегуми — тот был ему, им с Сугуру самым настоящим сыном, любимым младшим ребенком, пусть и жутко вредным. Они любили его. И сейчас вот так… просто передавать его в руки определенно точно жестокого ублюдка без малейших гарантий, что Мегуми там не навредят, — это было выше их сил. Но Мегуми уже все решил. Он ведь был их сыном. И они прекрасно знали, насколько он может быть упрямым, если захочет. А тут он определенно точно хотел, даже если боялся. Сукуна пришел через час после них, лениво оглядывая бордовым взглядом, полным превосходства; Сатору очень сильно захотелось вцепиться ему в глотку и сжимать до тех пор, пока ублюдок не сдохнет — даже если удушение против проклятия абсолютно бесполезно. Бесконечностью добавит, размазать его ею было бы так сладко… но он не может. Мегуми нервно сжал лямку сумки на пару секунд и явным усилием заставил себя расслабиться; у Сатору сердце защемило от боли за него и от гордости, что в такой ситуации он остается спокойным. Мегуми был слишком хорошим. И слишком хорош. За что мир так его ненавидел, что наградил ублюдком-отцом — который потом и вовсе пропал из его жизни, — а теперь забирал в плен неизвестности? А если Сукуна превратит его в свою игрушку и будет измываться?.. Они ведь об этом даже не узнают — связи на Хоккайдо, разумеется, нет, как и электричества в принципе — откуда им там взяться, если за тысячу на его земли почти не ступала нога человека? Телефон Мегуми будет просто бесполезным куском железа. Можно, конечно, отправлять письма — но доберется ли проклятие Сугуру до Дворца Скверны? Не отловят ли его на полпути? И не накажут ли Мегуми за это? Слишком много вопросов и ни одного ответа. Сукуна умело загнал их в ловушку, как искусный хищник, и явно этим наслаждался, пока их с Сугуру душило от ненависти и страха. — Все же согласны, — Сукуна хмыкнул. — Хорошо. Мои проклятия покинут Хонсю, когда мы доберемся до Дворца. Сатору шевельнул пальцами задумчиво, прикидывая, может ли он быстро прострелить Сукуне голову Красным. Ублюдок. Знает ведь, что они будут вынуждены только скрипнуть зубами и согласиться, когда отказались от своего преимущества, вернув ему куб и передав заложника. Мегуми передернул плечами, сжав в руках треклятый куб. — Мы можем идти? Сукуна только указал одной рукой в сторону их лагеря, и Мегуми, не прощаясь и не оборачиваясь, ушел навсегда.