Удержать

      Кепа в толпе ликующих товарищей, несмотря на улыбку на лице, выглядит тучкой. Очаровательной такой, но сумрачной. Андрей пытается выцепить его с самого финального свистка, но он будто специально находится в гуще. То с бразильцами танцует, то фотографируется с кем угодно.       А потом исчезает.       Андрей находит его на парковке. Кепа сидит в машине, уткнувшись лбом в руль, и выглядит разбитым в хлам. Он и есть, наверное. Лунин подавляет трусливый порыв оставить его в покое и запрыгивает на переднее сидение.       Кепа не реагирует, наверняка ожидал, что он придет. Но вздыхает с тихой злостью. Она коробит, но Андрей знает, понимает, что не на него направлена, и тянется к руке Кепы. Тот свою отдергивает. Тучка потому что. — В чем моя вина? — устало спрашивает Андрей.       Ему не хочется разговаривать и сидеть в холодном салоне с дурацким ароматизатором — пахнет хвоей и морозом. Ему хочется прижать Кепу к себе и пусть хоть ругается, дерется, но собрать соль с его щек чередой поцелуев. — Зачем ты пришел? — Я беспокоюсь о тебе, балбес.       Кепа откидывается на спинку сидения. Андрей видит усмешку, криво исчертившую лицо, и почти ненавидит ее. — Хочешь сказать, что ты не обрадовался моему провалу? — Нет.       Лунин отвечает без намека на заминку. Кепа быстро окидывает его цепким взглядом и тяжело выдыхает. Со вздохом из него будто вылетают последнее крохи бравады, и он поджимает вновь задрожавшие губы. — А стоило бы, — говорит он тихо. — Желаю успехов, первый вратарь. А теперь выйди, пожалуйста, я хочу домой. — Ты в глаза мне сегодня посмотришь хоть раз? — Просто выйди, Андрей. — Я не уйду. Я ведь вижу, ты…       Кепа наконец поворачивается к нему. Глаза у него покрасневшие, а губы припухли от нервных укусов. Андрей судорожно подбирает слова, разлетевшиеся в его голове, как от выстрела, но слова Аррисабалаги звучат настоящим выстрелом. — Глядя на тебя, я чувствую горечь своей неудачи.       Это ожидаемо, но внезапно ломает что-то внутри. Андрей и сам чувствует горечь. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — после почти минутной паузы спрашивает он.       Кепа устраивает еще одну паузу. Его воспаленный взгляд рассеянно скользит по салону и наконец останавливается на лице Лунина. Оно такое искреннее, что почти сияет, несмотря на опущенные вниз уголки губ. — Скажи же, — торопит Андрей.       Потому что боится, до дрожи боится, что отгородится, оттолкнет, замкнется в себе, и не видать ему больше ни красивых сияющих глаз, прищуренных с любовью, ни покрасневших от поцелуев губ, тянущихся за еще одним, ни изящных изгибов, по которым так идеально скользить языком. — Заткнись и поцелуй меня, — голос подрагивает от эмоций, и Андрей чувствует, как проваливается его сердце, когда в черных почти глазах наконец виден его родной Кепа. И он безнадежно погряз в нем.       Кепа падает на него, будто поломавшись напополам, и Андрей с готовностью прижимает его к себе, держа так крепко, словно он не только сломался — разбился на мириады осколков, и он должен удержать его целым. Удержит, покрываясь сотнями мелких порезов. По-другому и быть не может.       Кепа целует его, до боли сминая губы и судорожно цепляясь за Андрея. Горечь сливается с солоноватым привкусом. — Полегче, милый, — бормочет Андрей и разрывает поцелуй.       Скулы Аррисабалаги поблескивают, и Андрей стирает мокрые дорожки тыльной стороной ладони. Кладет руки на шею и щеку и слабо улыбается, когда Кепа тычется носом в его ладонь. Вернулся. — Котяра, — тянет Андрей и целует его снова. — Я люблю тебя.       Кепа не отвечает, лишь прижимается так крепко, что тяжело дышать. Горечь пропадает, словно и не было, и даже соль медленно растворяется. Поцелуй тягучий, точно мед, сладкий и оторваться невозможно. — Какой отвратный у тебя ароматизатор, — после поцелуя Андрей вынужден судорожно глотать воздух, и запах врезается в нос сильнее прежнего.       Кепа перебирается на его колени и со смешинками в глазах наклоняет голову. — Тебе не нравится? — Нет. — Я выбирал такой, который напоминал бы о тебе. — Я пахну холодом и чертовой елью?! — Я очень люблю Рождество, — жмет плечами Кепа и утыкается в его шею. — И почти столь же сильно — тебя.