Океан Сабо

Эйс закрывает за собой тяжелую дубовую дверь и, вздохнув, приваливается к ее шероховатой поверхности спиной. Лог пос настраивается на этом крошечном, ничем не примечательном острове непростительно долгие семь дней, за шесть из которых Эйс уже успел окончательно известись – он готов был лезть на стену еще на исходе первых суток и не свихнулся только благодаря одному конкретному человеку. Тесная двухместная комната, которую они снимают в единственной на весь остров гостинице, с наступлением сумерек неизменно погружается в полумрак. Лампа дает совсем немного света, создавая уютную сонную атмосферу, и Эйсу это в общем-то нравится. Сабо сидит на кровати, забравшись на нее с ногами, внимательно изучает карту и наверняка прямо сейчас прикидывает их возможный дальнейший маршрут. Он очаровательно хмурит светлые брови и выглядит серьезным и сосредоточенным, но Эйс нисколько не сомневается в том, что внутренне он тоже весь дрожит от нетерпения – путешествие, о котором они мечтали, когда были детьми, спустя столько лет наконец стало реальностью, и они оба, кажется, до сих пор не могут поверить в то, что все это происходит на самом деле. Эйсу потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя после Маринфорда. Он отчетливо помнит мгновение, когда Сабо, его Сабо, которого он десять лет считал погибшим, появился за секунду до того, как все пошло прахом, сгреб их с Луффи в охапку и силой выволок из царящего вокруг хаоса – Эйс узнал его не сразу, он сопротивлялся и вырывался, но Сабо держал его поперек груди так крепко, словно никогда больше не собирался отпускать. Эйс знает, что проиграл еще в тот момент, когда поддался гневу, и уверен, что если бы Сабо так же, как в детстве, не вытащил его за шкирку из той безнадежной битвы с Акаину, он совершенно точно уже был бы мертв. Эйс не думал, что Сабо примет предложение отправиться вместе с ним в плавание – в Революционной Армии у него слишком много забот и обязанностей, и на него, как на начальника штаба, возложена огромная ответственность, но он, ни минуты не колеблясь, ответил ему согласием, и вот они здесь, застряли где-то посреди Гранд Лайна, ожидая, когда настроится лог пос, и это ощущается так, будто никаких потерянных десяти лет между ними не было и нет. Услышав просьбу Сабо, Драгон отпустил его без каких-либо вопросов, как без вопросов отпустил Эйса и весь второй дивизион Белоус. Этот перерыв требовался им обоим, чтобы привести мысли в порядок и наверстать упущенное, а Сабо – еще и для того, чтобы распутать тугой клубок разом ворвавшихся в его жизнь воспоминаний. Прекрасно это понимая, ни Драгон, ни Белоус не стали возражать, а команда Эйса приняла Сабо с распростертыми объятиями, как если бы он не свалился на них ни с того, ни с сего, а был одним из них всегда – и в каком-то смысле это действительно так, ведь все эти годы Эйс носил его имя, вплетенное в свое собственное, на плече и бережно хранил драгоценные крупицы памяти о нем в своем сердце. Кровать протестующе скрипит, когда Эйс заваливается на нее боком и устраивает голову у Сабо на коленях. Сабо выглядывает из-за карты, дарит ему хитрую улыбку и зарывается пальцами в волосы, взъерошивая и без того находящиеся в беспорядке пряди. Сабо его балует, и Эйс ничего не может с собой поделать – он блаженно прикрывает глаза и начинает тихонько урчать. – Ты прямо как Котацу, Эйс. Сабо смеется, и его смех, негромкий и родной, ласкает Эйсу слух. – Я лучше, чем Котацу, но, пожалуйста, не говори ему об этом, иначе он мне что-нибудь откусит, а я бы предпочел обойтись без жертв. Эйс касается щеки Сабо легко и невесомо, и Сабо наклоняется к нему за поцелуем, его вьющаяся мягкими волнами челка щекочет Эйсу лицо. Сабо вырос чертовски красивым молодым человеком. Он похож на принца, и Эйс вдруг вспоминает, что он ведь и впрямь должен был жениться на принцессе и стать правителем королевства Гоа, но выбрал другой путь – и его. Когда-то Эйс боялся, что если они поцелуются, в их отношениях появится неловкость, боялся, что если Сабо скажет, что не испытывает того же, ему придется смириться и отпустить его, оставшись в одиночестве собирать из осколков разбитое сердце, но Сабо, вместо того, чтобы рассердиться или оттолкнуть, дернул его в тот день на себя и утянул в такой глубокий поцелуй, что Эйс едва не задохнулся. Уже потом, раскрасневшийся и ужасно смущенный, он объяснил, что не сумел сдержаться, потому что ждал этого слишком долго, и Эйс, опьяненный его признанием, подумал тогда, что еще никогда в своей жизни не был так искренне и по-настоящему счастлив. Подцепив уголок белоснежной атласной ткани, Эйс издевательски медленно стягивает с шеи Сабо платок. Он слышит, как шуршит карта, которую Сабо откладывает в сторону, смотрит на влажные, чуть приоткрытые губы и длинные подрагивающие ресницы и подается вверх и вперед. Теперь Эйс нависает над ним, упираясь руками в жесткий матрас, и вид раскинувшегося под ним на смятой простыне Сабо заводит его и разгоняет по венам горячий, ненасытный огонь. Сабо скользит ладонями по спине Эйса, очерчивая мышцы, и его взгляд плавится, растекаясь безбрежным океаном, опасным и непредсказуемым. Эйс – фруктовик, и океан – его слабость. Океан в глазах Сабо – его слабость, умноженная стократно. Эйс чувствует, как губы Сабо под его губами складываются в дерзкую усмешку. Он знает, что делает с ним, знает, что вынуждает сходить с ума и изнывать от желания одним только своим существованием, и, стоит им оказаться в постели, пользуется этим нагло и откровенно. Эйс расстегивает его рубашку пуговица за пуговицей – будь его воля, он оторвал бы их все разом, но так даже интереснее, он привык снимать с Сабо одежду слой за слоем, и это его возбуждает. Эйс обнажает его плечи, оглаживает грудь и живот и целует, целует, целует. От левой лопатки и вниз до бедра у Сабо тянется вереница следов от ожогов, они выделяются неестественно темными пятнами на светлой коже – и Эйс винит за каждый из них себя. Он ведет по ним языком широко и размашисто, вымаливая прощение и надеясь, что однажды сможет его заслужить. – Эйс, – на выдохе шепчет Сабо, и в этот момент Эйс готов поклясться, что его имя создано лишь для того, чтобы вот так мягко и шелестяще, вызывая мурашки, срываться с его губ. Эйсу нравится ловить стоны и сбитое дыхание Сабо, нравится ощущать жар его тела и то, как он выгибается и трепещет от его прикосновений. Осознание того, что это именно он, и никто другой, заставляет Сабо выглядеть так соблазнительно-распутно и вместе в тем невероятно уязвимо, порождает во всем теле Эйса жгучую лихорадочную дрожь. – Ты горячий, – отстраняясь, произносит Сабо. – Я часто это слышу, – ухмыляется Эйс. Сознание плывет, но на глупые шутки его еще хватает. – Нет же, Эйс. Буквально. Смысл сказанного Сабо запоздало доходит до Эйса, и он отшатывается резко, как от пощечины. Такое случается, когда он теряет контроль. – Черт. Я тебя не обжег? – Нет, все в порядке, но если мы спалим еще одну простыню, хозяева гостиницы вряд ли будут в восторге. Эйс закрывает глаза. Вдох-выдох. У него не просто пламя под кожей, он сам и есть пламя, дикое, необузданное, способное причинить боль даже самому дорогому человеку. Вдох-выдох. Он – огненная логия. Сабо – тот, чью жизнь огонь десять лет назад разделил на до и после. Вдох… черт. Сабо будто бы чувствует бушующую в душе Эйса бурю, он нежно обвивает руками его шею и притягивает к себе, заключая в объятия. Сердце Сабо бьется мечущейся в клетке птицей – он беспокоится, всегда за него и никогда – за себя. Эйс считает удары, громкие и чересчур частые, пока его температура постепенно возвращается в норму. Он запирает пламя глубоко внутри и позволяет себе осторожно обнять Сабо в ответ. – Эйс, все в порядке, – повторяет Сабо. А потом берет его лицо в ладони и целует – в щеки и в нос. Эйс морщится, и Сабо издает тихий смешок. Он толкает Эйса на подушку, седлает его бедра и, избавившись от безнадежно измятой рубашки, отбрасывает ее на соседнюю кровать. – Не загоришься? Сабо дразнится, делая все, чтобы снять повисшее в комнате шаровой молнией напряжение, и Эйс улыбается. – Ничего не могу обещать, ты слишком хорош. Сабо улыбается тоже, касается губами его плеча – и кусает. Он говорит «ты мой», оставляя россыпь алых пятен на торсе и царапая ногтями спину, и у Эйса в легких заканчивается воздух. Он говорит «ты мой», целуя жадно и собственнически, и Эйс готов по первому же его зову отдать за него жизнь. Он говорит «ты мой», расстегивая ремень с выгравированной на пряжке буквой А, и Эйсу кажется, что его жизнь уже давно ему не принадлежит. Эйс запрокидывает голову и комкает в руках простыню. Кончики его пальцев снова нагреваются, и на бежевом хлопке появляются едва заметные подпалины. Сабо и не думает останавливаться. Он ласкает его неторопливо и тягуче, так, как он больше всего любит, и от этого в сознании Эйса вспыхивают, рассыпаясь ослепительными искрами, разноцветные всполохи. Эйс с трудом отрывается от подушки, чтобы посмотреть на Сабо – и делает это чертовски вовремя. Сабо заправляет за ухо волнистую прядь, склоняется к его паху и облизывает его член одним быстрым, слитным движением, на мгновение задерживая язык на головке – а затем бросает на него такой властный взгляд из-под опущенных ресниц, что Эйс забывает, как дышать. Он словно тонет, погружаясь в пучину океанских вод, и безумно хочет, чтобы эта завораживающая, цвета синего ультрамарина бездна поглотила его целиком. Сабо освобождается от брюк и отправляет их следом за своей рубашкой и шортами Эйса, и Эйс, глядя на него, не может сдержать судорожный восторженный вздох – каждый раз, когда он видит Сабо полностью обнаженным, его воля слабеет, и желание обладать им, яркое и обжигающее раскаленными волнами, затмевает собой все остальное. – Я сам, – говорит Сабо, и Эйсу огромных усилий стоит не кончить от одних только этих слов. Сабо растирает в ладонях масло, и в неровном свете лампы оно стекает по его длинным изящным пальцам расплавленным золотом. Он не отводит глаза и растягивает себя не спеша, не меняя темпа и насаживаясь все глубже. Эйс знает, что он нарочно провоцирует его и изводит, но подчиняется, принимая установленные Сабо правила. Спустя целую вечность Сабо наконец размазывает остатки масла по члену Эйса, упирается руками ему в плечи и медленно опускается, и это ощущается как сладкая, дурманящая пытка. Эйс стискивает его бедра и толкается вверх, но Сабо сопротивляется, не давая ему это сделать. – Нет. Я скажу, когда будет можно. Эйс сжимает его бедра сильнее, удерживая огонь под контролем лишь каким-то чудом, и Сабо, этот наглый, бессовестный дьяволенок, усмехается – и начинает двигаться. Он меняет угол и глубину, раскачиваясь все сильнее, и его дыхание, дрожащее и горячее, перемежается негромкими стонами. – Сейчас, – выдыхает Сабо, и Эйс встречает его на полпути. Сабо откидывается назад, оставляя беззащитными шею и грудь, и Эйс, пользуясь случаем, возвращает ему долг, кусая его и запечатлевая вокруг соска наливающийся красным след от зубов – учитывая, как одевается Сабо, никто кроме Эйса эту метку не увидит, и это придает ей особое значение. Сабо – тот еще собственник, но разве кто-то когда-то говорил, что Эйс не такой же? – Смотри на меня, – хрипло приказывает Эйс, и теперь уже Сабо подчиняется ему. – Я всегда смотрю только на тебя, – отвечает Сабо, и его интонации вибрируют туго натянутой струной. В его глазах – безграничное и незамутненное обожание. Сабо оглаживает выжженную на его коже перечеркнутую S, путается пальцами в волосах, касается пресса – его руки повсюду, ласкают и сводят с ума, и Эйс понимает, что стремительно приближается к своему пределу. – Я больше не могу, – вжимаясь в Сабо всем телом, произносит Эйс. – Тогда кончай, – шелестит над его ухом голос Сабо – и Эйс кончает. Сабо тоже балансирует на грани, и Эйс, чувствуя это, целует его в губы, обхватывает ладонью его напряженный и скользкий от смазки член и делает несколько резких и немного грубых движений – и Сабо, выгнувшись, на выдохе изливается ему на живот и, изнуренный и запыхавшийся, обессиленно падает к нему в объятия. Эйс ведет носом по его шее, наслаждаясь его близостью и сохраняя в своей памяти каждую деталь, и Сабо ластится к нему, с головы до ног окутывая своим мягким, умиротворяющим теплом. – Кажется, простыню все же придется сжечь, – тихо замечает Сабо, и Эйс смеется, уткнувшись лбом ему в плечо. Сабо отыскивает среди смятого постельного белья свой платок, смачивает его водой из стоящего на тумбочке кувшина и приводит в порядок сначала Эйса, а затем и себя. – Это… тоже лучше будет сжечь. – Предлагаю сжечь всю кровать, чтобы наверняка. Скажем, что это вышло случайно. Сабо посылает Эйсу одну их тех улыбок, что предназначаются лишь ему, и легонько пихает его в бок. – А еще мы истратили почти все масло, я не рассчитывал, что оно закончится так скоро. – Кто же знал, что в этой дыре других развлечений не окажется. Они гасят лампу и перебираются на вторую кровать, и Эйс, сграбастав Сабо в охапку, засыпает под его уютное сопение и спокойный, размеренный звук, с которым бьется в его груди сердце.

___________________

Утром Эйс обнаруживает Сабо сидящим на краю кровати с подтянутыми к подбородку коленями и задумчивым видом. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь неплотно задернутые занавески, целуют его плечи и золотят взлохмаченные волосы. Эйс обнимает его со спины и заботливо приглаживает торчащие во все стороны пряди – ему нравится мысль о том, что удовольствие лицезреть Сабо таким домашним и не до конца проснувшимся доступно лишь ему одному. – Утро доброе. Сабо откидывает голову ему на плечо и получает легкое, едва уловимое прикосновение губ к щеке. – Оно станет еще добрее, если ты скажешь мне, что лог пос наконец настроился. Эйс тянется к тумбочке, продолжая одной рукой обнимать Сабо за талию, и подцепляет оставленный на ней прошлым вечером лог пос. Беспорядочно вращавшаяся целую неделю стрелка, замерев на месте, указывает им путь. – У нас есть курс, – улыбается Эйс, и Сабо улыбается ему в ответ.