The reasons for my behavior

      Гул в разрушающемся сознании нарастает с каждым лишним вздохом. Грудь с яркими и оттого болезненными в воспоминаниях шрамами трепетно вздымается вверх, а затем, до боли в лёгкий медленно, — вниз. И ещё раз. И так бы продолжалось, пока у Ви бы банально не закончились силы дышать. И грудь в таком случае отпустилась б не за выходом кислорода из имплантированного до голеней тела.       — Ви!       Громкий возглас, навевающий разве что скрип паркета или ржавые разводы по стеклу… он не пугает и так забитого (морально так точно) до смерти наёмника. Точно что-то привычное, до скользко-мерзотного приятное. И не то чтобы пацана в детстве раскулачивали, кому под руку попадётся. Гештальт с полным беспамятством касаемо прошлого можно официально закрывать. И то, что парень чувствует себя если не уставшим, то точно объёбанным самопальной дурью, развязывает эту мысль как нельзя кстати. Винсент не ощущает нужного отклика сознания, а эмоций, хотя бы простых человеческих чувств, — подавно. Его кипящий мозг цепляется за подрагивающие ресницы, так, ощутимо, и от того, насколько непривычно в отсутствии другого фокуса. И, боже, блять, сравнивать подобное состояние безысходности и хрипотцы в охапку с ломкой в тщедушно уставшем теле с недавно пролитом коктейле в «Посмертии» было последним, о чём вообще стоит думать. Не то чтобы свободу ощущают так, по крайней мере, Ви не уверен.       — Ви, спишь? — «нет, блять, танцую», — так, невзначай проносится в собранном собственными раздумиями мозгу. Пацан даже факта попытки задеть собеседницу не отрицает. Только получается у него это разве что очень неумело, а тем более, — мысленно. Ох, этот до колкостей в висках знакомый голос. Звонкий как медиаторы, встроенные подпольным рипером настолько криво и дёшево, как даже «Тигриные когти» задаром не сделают, и то, чисто поприкалываться.       Панам громкая, что уши вянут. Хочется одновременно и прислушаться, чтобы точно стрельнуло и, уж наверняка, с концами. Но в тот же момент в голове рисуются тысячи узоров и их конечных рисунков — сюжеты и развития диалогов, по большей, конечно, части, монологов. Но оттого и приятнее.       Что более неприятно, — это в сонном-блядски-отвратительном состоянии вяло матать головой в отрицании, укладываясь между тем поудобнее на заднем сиденье пропитого, прокуренного, бог знает чем вымазаного авто, в надежде, разве что, не перепачкаться разносортными субстанциями на грани изнеможения. Своеобразный перекор своим действиям. К подобному чувству омерзения к окружающей обстановке Винсент доводит себя неосознанно, всячески стараясь переключить своё внимание на потёртую кожу изделия, которая уже давно протёрла чуть ли не до дыр раскрасневшиеся в россыпи веснушек локти соло (Ви не раз замечал их появление за приходом лета, но уделял этому явно недостаточно внимания). А может, это после потасовки с группой кочевников на въезде в Санто-Доминго его локти разбиты в мясо. Уроды даже не попытались скрыться, палили по всему живому и неживому из своих навороченных пушек, и, что Ви мало тогда удивило, имплантированных рук. А единственное разумное во всей этой вечеринке были разве что прибитые в упор к тротуару колёса, которые точно выдавали, разве что, профессиональную смелость или невообразимую тупость водилы. За этими мыслями в животе скрутилась чуждая до этого боль и неприятный отклик и зуд в боку.       Парень то совсем забыл, как именно сегодня, при определенных и ранее упомянутых обстоятельствах насадился бочиной на ржавый, по всей видимости прогнивший до́нельзя прут, растекаясь в лужу, и скорее не от приятных ощущений. Хоть и признаки мазохизма в молодом теле, а тем более, — тупой бошке, присутствовали. И Винсент по правде говоря уже не уверен, что те были раньше. Ведь чувствовать на собственной шее холодный металл, нажимающий на кадык с такой силой, что и после высвобождения воздух не планировал поступать в тело, стало в какой-то степени блевотным удовольствие. А после и впрямом смысле. И Ви мог на говно исходить, пытаясь отрицать получаемый кайф от подобного отношения с чужой стороны. Слово за слово тот знал, какой Сильверхэнд уязвимый и непривычно открытый в высказываниях, когда пытается то ли обнулить наглого наёмника, то ли донести ебано важную информацию до разума идиота в теле танка. И Винсент, честно, был польщён такой своеобразной «заботой» со стороны рокера.       — Интересно, а где, собственно, сам Джонни?       Не то чтобы рокербой хвостиком ходил за Ви, считая работу наёмника делом погрязнее, чем террористические акты и убийства собственных фанатов на сцене. Только вот момента, когда в глубоком одиночестве Винсент вальяжно и с какой-то скукой к делу доставал из портсигара Эвелин очередную сигарету рокер никогда не пропускал. Заводить непринужденные темы Сильверхэнд не умел. В памяти парня с каждым разом всплывает всё больше историй мужчины о своём прошлом, о войне в Мексике, и о том, как раньше было лучше. И Ви честно и, в большинстве случаев, с искренним интересом вслушивался в долгие, в своей мере депрессивные и меланхоличные рассказы, пропуская мимо ушей, разве что, истории про неудавшуюся любовь…       — Пока курс на лагерь, «Стиллеты» опять пытались выставить нас крайними в своих грязных делах, чтобы корпы на нас зарились, как на гиен. — Панам, с замученным и показным тоном проговаривает фразу точно невпопад, свободной от вождения рукой тянется к переносице, потирая ту, и выдыхает уж совсем безнадёжно.       Провокационно. Винсент хочет съязвить, сугубо в отмеренном ему мудачистве с целью пока для себя неясной. А может и не он хочет. Кому-то другому бы вполне подошло подлить говна в сложившейся ситуации. Всё же к такой персоне как Панам у парня были исключительно тёплые чувства, разве что родственные, хотя бы на подсознательном уровне. Девушку в границах своих желаний хотелось защитить, причем скорее от её же внутренних трепаний и петель, спутанных ею же. Ведь никто другой в Пустошах, как Палмер, не смог бы устроить диверсию, и охеренно точно подорвать корпский Ави. И пацан тупо не может, а скорее, и не хочет признавать, как местами восхищается умениями приспособиться и адаптироваться в любой ситуации этой девушки.       Мысль, прокрученная с десяток раз в голове звучит так шумно и навязчиво, и, кажется, что даже мудло Сильверхэнд, последние пол суток не появляющийся в поле зрения, её услышал. Что только подтверждает резкая и колкая стрель где-то в солнечном сплетении. Винсент никогда не был настолько уверен в чужеродности собственных ощущений, как сейчас.       — Бля, Джонни… какого…?       — Поспи пока, Ви. Нам ещё ехать и ехать, — Панам так не вовремя перебивает поток мыслей.       «Спасибо за заботу» должно было сорваться с чужих губ, но не успело.       Как в идиотских, подстроенных заранее низкосортных брейндансах, в точно неподходящий момент на соседнем, обитом кожей заднем сиденье материализуется Сильверхэнд. Без язвительных колкостей и духоты. С молчаливой задумчивость, от того и интереснее. Словно Винсента до этого рокербой так не интересовал как сейчас (что, конечно же, неправда чистая и постыдная). Мудила в теле идеального в своём совершенстве рокера особенно отличался от типичного энграмма-неизменного; маслянистые от света салона и какой-то фантомной грязи, что раньше не было, волосы, липли к разгоряченной коже шеи и сбивались в локоны. Взгляд рокера был чуждый и отстранённый, где глубокие карие глаза вглядывались точно сквозь соло, но определенно не на самого него. Живая рука с какой-то нервной тряской хватается за механическую, до побеления костяшек сжимая металл. Тело трясёт, что особенно заметно по бьющимся в унисон военным жетонам на груди мужчины. Точно у того лихорадка или мигрень. Даже излюбленных авиаторов не было на глазах, вечно скрытых от посторонних взглядов. И Ви, конечно, списал бы всё на глюки и очередной сбой арасакавского биочипа, если б не знал, что этот Сильверхэнд перед ним, — точно «настоящий», на сколько это возможно в его положении.       — А-а., — губы печет от непонятной горечи, соло их поджимает и с неподдельным сожалением, неясно, откуда взявшимся, смотрит на непривычно меланхоличного мужчину перед собой, — с тобой всё… — Чё, удивлён? Лично я в ахуе. Впервые за пятьдесят лет так устал, — в Винсента упирается недовольный и оттого очень злой взгляд, как будто во всех сильверхэндовских бедах виноват он, — блять, во время штурма Арасака-Тауэр так в жар не бросало, как сейчас…       В голове проскакивает ужасно похабная шутка, которую вслух произносить Ви пока не планировал.       — Не переживай, Винс. Я не обдрочился, пока тебя не было. Кроме твоей милой морды, я, к твоему интересу, особо ни к кому не присматриваюсь. — на лице натягивается вечно мерзкая, самодовольная ухмылка, а чужой оскал прямо-таки даёт понять, насколько рокербой доволен проделанной работой. И Ви скорее удивляет не интонация и собственное сокращение имени в новой, ранее рокером не сказанной форме, а то, как быстро настроение того сменилось, сразу, как появилась возможность подъебать, при чём удачно.       Но даже за привычной маской мудака, чьё появление чаще отзывалось головными болями и закидами таблеток от неё же, соло ощущал, нет, точно знал, что что-то не так. И не только с внешним видом Сильверхэнда, что очевидно, но и с ним самим. И хоть подобные комментарии и явный намёк на услышанные в голове пацана мысли удручали очередным вторжением в сознание хозяина тела, сильное, практически помешательское желание узнать, что же творится в спутанных мыслях самого рокербоя позволило пропустить такую поимку с поличным мимо ушей.       — По невъебически загадочной причине, корпский чип в твоей бошке решил, что мне мало забот, и после твоей отключки на том штыре, я не только чувствую постоянное нытьё в боку, но и усталость, — фыркнул рокербой, игнорируя всё ещё удивлённого Ви, в своей манере ублюдски лыбится на непонимающего ничего наёмника, чуть ли не смеясь тому в лицо, — я бы тебе предложил помочь мне расслабиться, но думаю, твоя подружка не оценит такую помощь.       Опять фантомная боль в груди. Ви смотрит и действительно, блять, не понимает. Пошлые и животные шутки оставляют след в виде румянца на ушах и сгибе шеи, а с губ срывается, разве что, недовольный вздох на грани постыдности. Наёмник прислушивается к собственным ощущениям, пытаясь те, блять, отделить от сильверхэндовских. И, хоть Ви и прожил всю жизнь, либо как мудак, либо никак, но мозги у пацана варили и складывать картину из двух логических частей у него всё же получилось.       — А ты что, ревнуешь?       Да, хоть Сильверхэнд и мог унижать своим присутствием по поводу и без. Мог завалиться в сознание, нашептывая свои до гореча похабные мысли, пока Ви вглядывался в очередную молоденькую фиксершу, краснея как рак и оттого раззадоривая рокера-мудилу. Но свой край тот тоже имел. И Ви не знал, что или кто мог бы сломать эту шаблонную гниль характера рокербоя. Что отзывалось лишь скупыми догадками, скармливая те с надеждой не получить в морду.       Оказывается, узнал.       Ви напрягается похлеще, чем при проникновении и «краже» на параде в честь долгожителя Сабуры, видя, как Сильверхэнд сжимает кулаки, даже в какой-то степени усмиряя дрожь в теле. Спуская на нет бляденькую улыбочку, уступая место серьёзному и ядовитому оскалу. Взгляд, – убийственный. И Сильверхэнд это скрыть не пытается. Ассоциация приходит, что такое же выражения лица у рокербоя было в первую их с Ви встречу; непонимание, гнев и поимка на слово. Словно ураган с цунами смешали в один коктейль и мужчина опрокинул тот залпом. Хочется машинально потянуться к кобуре, но во время приходит осознание того, что он, вообще-то, тут не один. И Палмер, за рулём уже косо поглядывающая на своего пассажира, приводит в чувство и даёт, наконец, здраво мыслить. И Ви успокаивается.       Тишина. Она тянется тягуче долго, настолько, что за прошедшими десятью минутами соло успел не то что успокоиться, чуть ли не уснуть на отлеженном месте. Хоть и под изредка бросающим взоры, всё таким же нервным взглядом Сильверхэнда это сделать было попросту невозможно. Хотелось поинтересоваться, допытать, что творится в голове мужчины, но Винсент каждый раз вовремя одумывается и расценивает, что пожить он вообще-то ещё хочет и к этому стремится.       Так бы прошел, наверное, и весь оставшийся путь; в спокойной неге с ноткой тревожности, но главное — ощущением безопасности под чужим надзором в виде водителя авто, и страхом обоих оказаться за дверью прохладной развалюхи на горячих песках блядской Пустоши. К Мисти не ходи, дурак поймет, что попытку энграммы убить своего же хозяина Палмер скорее расценит, как потенциальную угрозу и выставит «обоих» на улицу за плохое поведение. А перспектива ночевать с гиенами и дикими искинами, по страшным рассказам Сильверхэнда, не хотелось. Хотя тот, наверное, пугал немного больше.       А новость, что у Панам срочный «перекур», и вовсе стала последней здравой за сегодня. И даже просьбы отложить тот на потом, или, хотя бы взять парня с собой, были грубо проигнорированы, мол; «Я тебя кровью истекающего быстрее, чем есть, не довезу». Ну конечно, соло скорее его собственный паразит в голове обнулит, чем какие-то там лишне пролитые литры крови. Но даже когда дверь авто с глухим хлопком захлопнулась, Винсент не стирает с лица полное безразличие, и мастерски скрывает минимальное, уже, опасение. Ведь Сильверхэнд сидит, прожигая взглядом, разве что, бинты на теле парня, нежели его рожу.       — Джонни, — аккуратно, как на переговорах с долбанутыми на голову «Тигриными когтями» не говорил. А учитывая их больную страсть к правильному подбору слов, – это и вовсе кажется пыткой, в которой Винсент по своей воле принимает участие. Он начинает полушепотом, пиздецки осторожно, — и всё же, я ведь прав, так...       Удар. Настолько неожиданно, куда-то явно в челюсть, а от контраста холодной кожи с горячим металлом ощущение ещё чётче, может, и больнее. Но парень настолько не ожидал подобной подставы, что даже не банальном рефлексе боли проебался. Хочется прошипеть что-то нечленораздельное, настолько громкое, что, кажется, будет слышно даже за приделами авто. Но чужая рука, ловко ухватившая соло за щетинистый подбородок, сжав тот хоть и не сильно, но неприятно, не позволила и пискнуть, да даже лишний вздох издать. Сильверхэнд над ним был удивительно настоящим, хоть и помехи битыми пикселями рассекали пространство вокруг, но вот ощущение тяжести чужих бёдер на собственных было настолько правдоподобным, словно не энграмма измывается над и так искалеченным наёмником, а настоящий, из плоти и крови Джонни, мать его, Сильверхэнд. И смотреть тому в лицо было, паразительно для сложившейся ситуации, завораживающе интересно. Смолистые волосы рокера красиво липли к тонким губам, к алой, искусной крепкой шее, на которой были видны набухшие от напряжения вены, которые красивыми узорами сплетались в настоящие произведения искусства. Глаза горели пламенем, какое горит на телах невинных и святых – чуждым, мстительным и недобрым. Грубые, мозолистые от частой игры на электрогитаре пальцы с каждой секундой укрепляли хватку за подбородок, и эффектом от этого стала странная солоноватость гуляющая по собственным губам.       Ебучий принц. Произведение искусства, блять, не меньше. В Сильверхэнде можно тонуть часами, находя каждый раз в том что то новое. И Ви нашёл.       — За языком следи, пацан... — настолько близко и тихо, с хрипотцой в голосе и злобой в тоне это прозвучало, что Винсента на секунду повело. От такой близости, будь они в другом положении и ситуации, парень бы чётко ощутил, а может и поддался бы накатившему возбуждению и притянул Сильверхэнда ближе, — сука, Ви. О чём ты вообще, блять, думаешь? — Значит, я прав, — на губах вырисовывается едкая ухмылка, она отправляет всё вокруг, и, кажется, даже самого носителя заразы. Ви не то чтобы провоцирует, ведь желанием ещё раз получить в морду он не горит, но поступившая после сказанных слов покрепевшая хватка, спущенная к горлу, только раззадорила, уже, видимо, в конец охуевшего наёмника, — то есть тебе про своих бабах, которых ты, как перчатки меняешь, рассказывать можно, да ещё и в подробностях. А мне... — Ви, — горло прошибает жаром, горячий метал обжигает кадык и с лёгкостью перекрывает доступ к кислороду. И, боже, Винсент готов поклясться, что мысль о том, какие бы красивые следы эти руки оставили б на его светлой коже, посетила голову наёмника в первую очередь. Он точно сошёл с ума, – ебучий киберпсих, только в сознании, — а мне твои чернушные сны с моим участием в главной роли каждую ночь смотреть, но я же не жалуюсь. Как ты ещё с ума не сошел от моего отношения к тебе, как к груше для морального битья?       Тело соло на секунду обдает холодом, а в голове точно прокручивается каждый кадр из его блядских сновидений от начала и до конца. Выходит, Сильверхэнд всё это видел? Поэтому так редко появлялся по утрам, отдавая предпочтение совместной поездке в лифте с односложным взглядом из под авиаторов, и поэтому недвусмысленно намекал на интим, подкармливая всё это пошлыми, омерзительно невпопад сказанными шутками. Давай себя касаться и сам прикасался, ища каждому такому действию весомую причину. Не знал бы он рокера – назвал бы всё это своеобразным показателем чувств, а может и любви. Но гнилая натура мудака перед ним была, как открытая книга. И всё, что тот делал, – издевательство и насмешка над Ви и его чувствами, непонятными до конца и для самого соло.       — Какая же ты сука, Сильверхэнд, — грубо выпаливает Винсент, крепкой цепью отнимая чужую руку от шеи и отворачивая голову от фантомного силуэта. Да, парень не то чтобы особо чувствителен и учтив к себе, больше к другим, предпочитая растрачивать силы на более полезные вещи, чем чувства. Но сейчас – банально больно, стыдно и мерзко, что им так нагло пользовались, как целью для своих заслоновских насмеханий, — если тебе так нравится надо мной измываться, – можешь начинать искать другую цель, пока я не начал глотать таблетки Мисти регулярно. Пачками.       Ви пытается оттолкнуть от себя силуэт, но тот, противореча действиям парня, неожиданно хватает того за запястье, металлом прижимая к стеклу авто. Наёмник шипит от сильной хватки и жгучей боли, пытается вырвать руку, но того нагло впечатывают в стену второй, живой и свободной до этого рукой. Из лёгких выбивает последний кислород и Ви, уже донельзя возмущенный, впивается колким взглядом в своего личного паразита.       — Я ещё не сказал «да». — Ну так сейчас, блять, самое время. Отъеби, урод.       Но Сильверхэнд не Сильверхэнд, если не нарушит все поставленные перед ним запреты и правила. Если не проявит чувства так, чтобы проебаться по всем фронтам, в конец охуев и, может, даже попытаться исправиться.       — Помнишь, что ты сказал мне на моей могиле?       Ви возмущён до́нельзя. Желание дать по красивому ебалу нарастает.       — Чё ты, блять, несёшь? Ты с первого раза не– — Ты пообещал дать мне второй шанс, ну так, сука, самое время;       Сильверхэнд надавливает на побитые плечи наёмника, опуская силой того ниже. И на попытку открыть рот в протесте, затыкает того, впиваясь в чужие губы с упоением, смакуя каждым мычание и попыткой то ли отстраниться, то ли въебать мудиле по самое не хочу, со стороны соло. От чего собственные губы рокербоя расстягиваются в привычной полуулыбке. А у Джонни губы жёсткие, с привкусом табака и дорогого коньяка. В алкоголе тот вечно был избирательным и до тонкостей утчивым. Мужчина целует жадно, чуть ли не сжирая наёмника заживо, искусывая до крови губы того. Поцелуй выходит мокрым, таким, что между их языками стягивается паутинка слюны, долгим до пекла во рту, а главное, – живым, таким блять настоящим. Что Винсент от одной мысли о том, как не хочет терять это ощущение, притягивает рокера ближе, углубляя поцелуй. И да, он всё ещё пиздецки злой на Сильверхэнда за такое идиотское поведение, всё ещё хочет тому дать в лицо, но то ли притупленный от махинаций рокера мозг уже полностью спутал его желания с чужими, то ли злость исходит на нет от получения желаемого и так часто приходящего во снах. Соло всхлипывает, что-то шепчет, настолько неразборчивое, что даже собственное имя Сильверхэнд узнаёт не сразу. И с уст пацана имя его звучит так по особенному, как ни с чьих других не звучало. Слово к слову. Дыхание к дыханию. Губы к губам. И рокер сдаётся.       — Джонни, я... — сквозь липкий поцелуй пытается выдавить наёмник, но того сразу же затыкают чужие губы. Снова. Они целуются уже какой раз, но это не мешает желанию продолжать так вечно. — Заткнись, — рычит тот, резко кусая соло под подбородком, вздрагивая от чужого вскрика и подсознательно выделяя этот среди других, позволяя себе раз за разом вспоминать и прослушивать прекрасные и до безумия заводящие всхлипы и вздохи пацана, что минуту назад готов был обнулить мудло Сильверхэнда, — я знаю. Я тебя тоже, Винсент.                    Я тебя тоже люблю.