Диковина Лилим

      Нижние районы Беззакония, давно известны, как рассадник идолопоклонников. Улицы там, всегда грязные и серые, привлекательны своими причудливыми алтарями. На одних курятся благовония. Другие полнятся трупиками животных. И не только животных. На коньках домов, стенах и окнах, везде можно заметить жуткие рожи выдуманных или настоящих божеств. По улицам бродят проповедники с паствами новообращённых, расточая дифирамбы своим богам, и обещая неофитам щедрые дары. Одни просят взамен волосы, другие — жизнь.       Недавно, объявился один горбач, рассыпающий по улицам золотые кроны. Слепящее золото падало в грязь, но свет его не мерк в очах обездоленных. Многие ушли вслед за ним, в глубины клоаки. Ни один не вернулся, и ежедневно всё больше людей спускаются в смердящие трущобы, стремясь отыскать заветное богатства.       Такую историю поведала Сиду, Хранительница храма, пригласившая его на аудиенцию. Это была тучная женщина преклонных лет с суровым взглядом. В тусклом свете свечей, виднелось только её лицо, бледный круглощёкий овал, и большие пальцы, нервозно теребящие чётки. Они сидели за столом в комнате, где неестественно сгущался мрак. Смердело чем-то резким.       — Так что же вы скажете, уважаемый мэтр?       Сид размышлял, что ответить на неоднозначную просьбу, отыскать пропавшего звонаря. Ему не находилось дела, ни до этого храма, ни до Беззакония в целом. Он проезжал этот город, как проезжал уже десятки, в поисках запретных тайн и всего, что может помочь его колдовской доле.       Хранительница храма закашляла, упомянув, между прочим, о вознаграждении. Сид не интересовался золотом. Всё, что мог предложить мир, ему в большом излишестве предлагали тёмные силы, но будучи профессионалом, он прибегал к этому, лишь в случае крайней нужды. Любой, кто посмотрел бы на него, увидел бедного рыцаря с серебряным мечом, и мешочком за пазухой. Такую легенду, он получил. Её и придерживался.       — Почему вы решили, — кхм, — что ваш звонарь спустился в клоаку?       Сид кашлял. Подцепил холеру, не иначе.       — Она там, уверяю вас.       — Она? Значит, звонарь девушка?       Хранительница храма вынула из мошны гравюру, расписанную яркими красками, где в профиль запечатлевалась молодая короткостриженная блондинка с пышным букетом в руках. Остроконечное ушко, и пышный, подобно облаку, хвост, выдавали в ней принадлежность к расе зверолюдей. Во взгляде красивых сиреневых очей, застыла кротость.       — Лилим, ещё совсем малышка. Поступила в услужение прошлым летом, и звонила на совесть. Теперь звонить некому, а ведь звон не только напоминал о нужде молитв, но и отгонял тёмные силы. Если трезвон не возобновится, неупокоенные души воцарятся над живыми.       — А что же, — кхм — вы? Почему сами не встанете за колокол?       Хранительница храма заметно стушевалась, и тон её, каким, она продолжала говорить, выдавал размышления над каждым следующим словом.       — Каждому звонарю, при постриге вручают свой колокольник, омытый в водах святого источника, как символ чистоты духа. Это особое устройство, вставляемое внутрь колокола. Оно, пронизывая воздух ментальными электронами, отгоняет духов.       Значит твой, старая карга, — самодовольно усмехнулся Сид, — осквернён грехом и уже не работает.       Так подумалось Сиду, но вслух, он ответил:       — И устройство это, — кхм — звонарь должен держать при себе, не так ли?       — Должен.       — И малышка ваша, — кхм — значит, держит его при себе?       — Держит.       Всё встало на свои места. Хранительницу храма вовсе не волновала жизнь звонаря, но она очень хотела вернуть колокольник, а чтобы завладеть оным, сначала надлежало отыскать его хозяина. Сид ощутил омерзение, и вместе с тем неосознанное желание вызволить несчастную послушницу с красивыми глазами. Он согласился.       На этом аудиенция окончилась. Впотьмах, его провели к выходу, и отвели в звонницу, где квартировала пропавшая девушка. Там, Сид оставил свой скудный скарб, и до захода солнца, готовился к опасному походу, между делом любуясь гравюрой, которую ловко умыкнул.                                                                   ***       Они пригибались к земле, передвигались, уподобляясь четвероногим, и в обманчивом свете луны их лица представлялись вытянутыми мордами, спрятанными за широкими изорванными капюшонами. Виднелись только розовые носы, вздрагивающие кверху. И глаза, белёсые с алой крапинкой, как капелька крови в молоке.       Кто они?       Задавался вопросом Сид, внимательно наблюдая за обществом из-за угла. Он положил ладонь на рукоять меча, вторую запустил в мешочек с рунными камушками. Уже решил выходить из тени, как вдруг из черноты туннеля, что-то вылетело. Что-то определенно тяжёлое, и свалилось в толпу неизвестных. Стремительно, они собрались вокруг.       Раздалось чавканье.       Не люди.       Понял Сид, стуча кресалом по кремню. Вспыхнуло пламя, и свет его осветил перекошенное безумием людское, не лицо, а скорее морду, деформированную неизвестной болезнью. Человек этот, ещё недавно чавкающий вместе с побратимами, лежал с распоротым брюхом, как лежала их жертва, лишенная рожек да ножек. Смердело тухлятиной, кровью, экскрементами, смердело сильнее, чем ближе Сид ступал в черноту туннеля.       Не люди.       Со вздохом повторил Сид, и выставил факел вперёд.       Стопы пропадали в грязи. Сид двигался осторожно, вытягивая руку с зажатым в ладони факелом, а во второй сжимая обнаженный клинок. В темноте, ему то и дело мерещились глаза на стенах. Белёсые с алой крапинкой, они проводили его, сверкая в отсветах пламени ненасытным голодом. Всё ниже и ниже, всё глубже и глубже.       Туннель стал шириться, от одного локтя, до полутора. Всё чаще виднелись поддерживающие потолок балки, трухлявые орудия труда, разбросанные повсюду, и держатели для факелов. Становилось ясно: здесь кто-то проходит, причём довольно часто. Но для чего? Задавался вопросом Сид. И вдруг, совершено неожиданно, понял: путь прокладывали не вглубь, а из глубины.       За спиной раздался писк, в тишине прозвучавший особенно громко. Заскрежетало прямо над головой. Ещё писк, намного ближе. И ещё один, точно они переговаривались между собой. Сид не стал ожидать конца, этого странного диалога. Перешёл на бег. Всё ниже и ниже, всё глубже и глубже. Бежал, пока не поскользнулся на чём-то вязком, и кубарем покатился вниз.       Факел потух при падении. Волей-неволей, пришлось прибегать к магии. Фаер-орес-тус. Пламя вспыхнуло на ладони, жаром пахнув в лицо. Сид осмотрелся. Он лежал в окружении искусанных, покалеченных тел, вперемежку с тельцами крыс, и тех, кто походил на крыс чертами лица, но имел людские члены. В центре стоял алтарь, увенчанный истлевшей головой. Из открытого рта, по каменным сводам, ручейками стекала кровь. Ужасно смердело прогнившей плотью. В стенах вокруг, зияли широкие круглые дыры, как глазницы в черепе, такие же бездонные и тёмные.       Только Сид поднялся на локтях, как вдруг послышался хруст. Голова повернулась в сторону нежданного гостя, и раскрыв по-рыбьи рот, захлопала губами. В ответ — писк. Из одной дыры выпрыгнула крыса. Следом ещё одна, теряясь в груде тел. И ещё, ещё, ещё. Беспрерывным потоком, они устремлялись на Сида, сверкая алыми крапинками глазок, и окружив его, как мухи прогнивший плод, набросились с голодным остервенением.       Сид пронзительно закричал, ощущая, как гадкие тельца залазят в прорези одежды, как вгрызаются в плоть, стараясь оторвать шмат потолще. Пламя на ладони угасло, ещё раньше, чем стих последний вопль. Воцарилась тишина, лишь бестелесная голова продолжила хлюпать.                                                               ***       Лилим свернулась эмбрионом, крепко зажмурив глаза и пыталась абстрагироваться от крошечных лапок, бегающих по её нагому телу, от клыков, исследующих бёдра, так и норовя попробовать на вкус мягкую плоть. Когда такое случалось, когда влажный носик касался лобка, раздавался чудовищный рык, и пищащее море разливалось по сторонам. Слышались громкие шаги. И кто-то, кто носит горб, как черепаха панцирь, грузно опускался рядом. Ноздри пронзал резкий запах, и к горлу подступал неприятный комок. Она не знала, кто или что сидит рядом, но догадывалась, что её охраняют.       Зачем?       И для чего, её, обычного звонаря, звенящего во всеми забытой звоннице, обрекли на заточение? Она ничего дурного не делала, только звонила, когда придёт время. Бывало, раз-другой залезет под колокол, да только что в этом такого. Это так, забава. Горбатый похититель ничего не сказал. Затащил в подворотню, столкнул в яму, и дальше, тянул, тянул, тянул!.. за волосы, за ноги, за руки, и никто не слышал её криков, переходящих в визг. Тянул во мрак, где всё больше белёсых с алой крапинкой глазок, смотрели на неё с голодным желанием.       Смотрели и сейчас. Лилим видела алые крапинки во тьме, слышала топоток крохотных лапок, и различала маленькие неугомонные силуэты, скачущие вокруг. Один из них остановился, и она, ощутила бровью, что-то влажное и щекотное, что-то, что холодило её зрачок, помутневший от слёз. Это что-то, ловким движением впилось в глаз, и тогда крысиное море заволновалось, занимаясь чудовищным оглушающим писком. Но прежде чем, первые из них, сумели дотронуться до желанной добычи, прозвучал недовольный рёв, и пленницу, едва не ставшую в одночасье трапезой, подняли в воздух.       Горбач принёс жертву в длинную залу, где собралось общество в серых хламидах. Пламя жаровен освещало их деформированные лица, поросшие шерстью, и искривлённые когтеобразные пальцы, какие они задерживали в молитвенном жесте. Челы их бились долу, перед высеченным из камня идолом, изображающим нечто определённо женского пола с несколькими рядами сосцов, откуда обильно сочилась густая бордовая кровь, омывая заполненную золотом паперть. На ней, взгромоздились десятки людей, разрывающие свои чресла от нестерпимой боли. Некоторые ещё чмокали сосцы, довольно питаясь ядовитой амброзией, другие же катались по земле. За ними виднелся глубокий тёмный, проделанный в стене коридор.       Горбач, сбросил плачущую ношу на гору золота, и заявил, глубоким басом:       — Звенит.       звенит! звенит! звенит!       Громким эхом подхватило общество в хламидах, осклабив сильно выпирающие резцы. Глаза их, белёсые с алой крапинкой налились кровью, и всё задышало жаждой расправы. Горбач, явно имеющий вес среди побратимов, затопал ногами, призывая к тишине. Рык его огласил залу, заставил попятиться особо ретивых. Он замахал, показывая, что-то, что становилось доступно только членам этого странного круга.       Общество оживилось, принимаясь стучать в ладоши, и их поющие голоса, слились в унисон:       Natus en sinu tenebrarum,       Labiis nostris excilatus.       Apparent!       apparent, apparent, apparent!       Из темноты коридора, показались маленькие глазки, белёсые с алой крапинкой, и тело их хозяина, массивной упитанной крысы. Двигалась она грузно, как мул тащащий загруженную телегу, да и весом была с мула. Добравшись до Лилим, подняла кверху нос, внимательно обнюхивая, и точно оставаясь довольна подношением, запищала, делая очередное усилие, чтобы перетащить брюхо вперёд. Тогда за ней показались ещё две морды. Сверкнули алые крапинки.       accipere, accipere, accipere!       Инстинктивно, Лилим попятилась назад, но крепкие пальцы впились в плечи, опрокидывая спиной на холодный камень. Ногами она уже ощутила мерзкие крысиные усики, попыталась было ударить, но и этой возможности её лишили, запрокинув бёдра высоко кверху. Пасть твари разверзлась над ней, и тогда яркий шар пронёсся над головами крысиных прислужников, вспыхнув снопом огненных искр. Начались волнения. Из-за туннеля выпрыгнула дюжина эфемерных котов, объятых пламенем. Вслед за ними, медленным шагом, двигался босой человек укрытый изорванным плащом.       — Вот я тебя, — кхм — и нашёл, девушка звонарь.       Горбач недовольный зарычал, и обнажив висящий на поясе ржавый палаш, кинулся на человека в плаще. Тот успел перекатиться под размашистым ударом, и оказавшись за спиной бугая нанёс колющий удар первому повстречавшемуся противнику. Коты тем временем, набросились на крыс. Одну успели извести до смерти, две другие, пытались сбежать, но тщетны, становились эти попытки. Общество в хламидах стремительно редело. Многих поразили искры, а избежавшие огня, складывали головы под серебром босоногого рыцаря. Разил он метко, кружась в смертоносном вихре.       — Сзади!       Крикнула Лилим, но босоногий уже пригнулся, и бросив плащ в Горбача, отразил подлый удар. От столкновения железо палаша треснуло. Победоносно засверкало серебро — фаер-оре-тус — вспыхнуло пламенем, и разрубило горбатое страховидло.       Брызнули кишки.                                                                   ***       Это стало последним, что запомнила Лилим, прежде чем потерять присутствие духа. Очнулась она в комнате родной звонницы, возлежа на знакомом ложе. Попыталась подняться, но голову пронзала сильная пульсирующая боль.       — Если ты, — кхм — ещё раз дёрнешься, мне придётся привязать тебя к кровати.       Голос, — Лилим признала в нём босоногого героя, — доносился из кухоньки, огороженной стеной от спального помещения. Она попыталась повернуть голову так, чтобы в щели досок увидеть его обладателя, но заметила лишь спину, укрытую изорванным плащом.       — Значит, привязывать?       — Нет, конечно, нет. Но, кто ты, молю, ответь.       — В твоей жизни — безликая тень. Нет у меня ни имени, — кхм — ни цели, и здесь меня тоже быть не должно.       — Не понимаю.       — И не должна, Лилим, — кхм — девушка звонарь с красивыми глазами.       На кухне послышались шаги, загремела посуда. Называющий себя безликой тенью, потребовал, чтобы Лилим отвернулась к стене, и под страхом смерти не оборачивалась. Она подчинилась, и слушала, как он приближается к ложу. Заблагоухало травами.       Лёжа неподвижно, Лилим ощутила что-то вязкое и холодное на боку.       — Мазь против — кхм — заражения. — Пояснил, назвавшийся безликой тенью. — Терпи.       — А что же ты?       — А что же — кхм — я?       — Тебе тоже надлежит принять помощь лекаря.       — Лекарь уложил бы, меня в гроб, едва увидев. Не страшись этих слов — кхм — мне пришлось прибегнуть к страшной магии, чтобы выбраться из подземелья живым. Должно пройти время, прежде чем ко мне вернётся прежний вид.       — Значит, ты колдун?       — Значит колдун. Не подсматривай, — заслужила шлепок по ягодицам Лилим — хуже будет. А что до моего — кхм — колдовства, то оно совсем не распространяется — кхм — на голозадых звонарей.       Лилим стушевалась, зарывшись лицом в подушки. Заботливые руки, переложили её на живот, и плавными движениями, заскользили по испещренной алыми бороздами, спине. Каждое прикосновение вызывало стон облегчения. Звуки эти, отрадой отдавались в тёмном сердце колдуна. Он уже давно закончил, но ладоней не убирал, а она всё елозила бёдрами, двигала плечами в приступе истомы, и хвост её, поднятый высоко кверху, плавно вилял из стороны в сторону.       Действия мяты, не иначе.       Лилим отыскала ладонь колдуна на своем плече, неловко смыкая пальцы.       — Ты спустился в подземелье, чтобы спасти меня.       Молчание.       — Ты рисковал собой, ради обычного звонаря.       Молчание.             — Разве могу я после этого, остаться столь неблагодарной? Молю тебя, милосердный благодетель, скажи, чем отплатить за твоё добро?       — Тайна. — Ответил он, возобновляя движения ладонями. — Я принимаю в оплату только тайны, ни золото, — кхм — ни серебро мне не интересны.       — Скудны этим мои пожитки.       — Отнюдь. Ответь мне, Лилим, девушка звонарь, — кхм — почему ты ежедневно поднимаешься на верхушку звонницы, и оглашаешь окрестности беспокойным трезвоном?       Наполнив грудь воздухом, Лилим ответила.       Когда на земле ещё жили боги, Беззакония не существовало, но место его занимало селение, где выращивали рис. Земли вокруг него, считались самыми плодородными в округе, и каждый землепашец стремился завладеть территорией. Тогда не покупали и не продавали, но обменивали.       И вот одним днём в селение приехала пожилая мадонна.       «Позволено ли мне будет, заселить этот клочок земли?» — Спросила она.       Ей ответили положительно, и спросили, что готова, она отдать взамен.       «Этот медный колокол». — Серьёзно ответила мадонна, но над ней только посмеялись, ибо пусть таких торговых понятий, как "цена" ещё не существовало, но люди понимали равноценность вещей.       Мадонна ушла опечаленной.       По велению ли судьбы, а может случайности, тем временем боги добра схлестнулись с богами зла в кровопролитной схватке. Первые победили вторых, и заставили уйти, и они, горемыки, отправились искать новое пристанище.       Одна из богинь, чьё имя невозможно произнести устами смертного, явилась в Плодородное селение, и попросила приюта, обещая взамен, одарить каждого соседа чудными диковинами. Так, один получил золотую статую, другой серебряный нож, третий медный обруч.       Через некоторое время, хозяин медного обруча, раболепно спросил, ибо испытывал страх к богине, почему, его диковина не сияет так ярко, как статуя соседа.       «Это от того, что ему повезло больше».       Хозяин медного обруча стушевался от такого ответа, совсем ничего не понимая, и задался вопросом, почему соседу повезло больше, ведь территории у них одинаково большие, жёны любящие, а дети почтительные. Попросил, он прощения за беспокойство у богини, и удалился. После него пришёл хозяин серебряного ножа, и очень благодарил госпожу за столь ценный подарок, но, однако, добавил, что находит, довольно приятным, золотую статую соседа, сделав при этих словах, многозначительный жест головой. Он ушёл, пришёл хозяин золотой статуи.       «Любезный, вы самый счастливый человек на земле». — Заявила ему богиня.       «О, великая богиня, это вовсе не так! Мой сосед — проклятый фетюк! — владеет алмазной чашкой, и пьет с неё каждый день. Вот он — счастливый из счастливцев!»       Эти и подобные разговоры, полнили Плодородное селение долгие года. Сосед хулил соседа за владения лучшей, по его мнению, диковиной, чем у него, а тот, злословил другого, и так без конца. Эти хулы, порождали жутких созданий. Сейчас они известны, как крысы, но раньше их звали мисами.       Мисы заполонили Плодородное селение, разнося повсюду страшные болезни, и не виделось конца жуткой напасти. Следующие лета выдались неурожайными. Дети голодали, женщины умирали, а их мужчины опускали руки, пока однажды, один из них не решил, приклонится богине.       «О, великая богиня, однажды ты даровала нам великие диковины, так даруй же сейчас пищу, и будь уверенна, мы станем твоими рабами!»       Богиня согласилась, и тем же днём на главной площади своими руками раздала похлёбку из огромного чана. Вкусное было то яство, и ели его все, от мала до велика. На следующий день, жители стали замечать странные изменения. Кожа их покрылась шерстью, из копчика протянулись хвосты, а ладони неестественно согнулись. Пришли они в отчаяние, а богиня возвысилась над ними, и заявила:       «Отныне вы — мои подданные, и всё вокруг принадлежит мне!»       Вечером того же дня, как говорится в придании, явилась в Плодородное селение мадонна, вновь испрашивая разрешения заселить клочок земли. Те из жителей, кто ещё пребывал в рассудке, ответили, что она может забирать все, да только ничего здесь уже не посадить, и не вырастить.       Мадонна поблагодарила их, и тогда яркие лучи, пронзили небесную хмарь, снизойдя на её чело. Исчезла седина, загладились морщины, а за спиной вырос пышный белоснежный хвост. Это сама богиня добра, предстала перед смертными, и обещала изгнать злую богиню из Плодородного селения. Она забралась на самую высокую точку, достала медный колокольчик и разразилась чудесным трезвоном.       Но для прокажённых и мисов, трезвон этот доставлял боль, да такую сильную, что, не зная куда бежать, они стали рыть ямы под собой, и вместе со злой волшебницей, навечно скрылись в глубинах, где прячутся и по сей день. Богиня добра воцарилась над своими новыми владениями. С тех самых пор, колокольный трезвон звучит каждый день, не позволяя злу, укоренится в сердцах жителей Беззакония.       Кончив рассказ, Лилим поддалась сонливости. Под её мерное сопение, колдун Сид, опоясался мечом, накинул плащ, и уже было решил уходить, но перед этим, поддаваясь порыву души, одному из тех порывов, против которых люди бессильны, поцеловал спящую девушку в макушку, задержав ладонь на оголённом плече.       Как жаль, Лилим — подумалось ему перед уходом, — что я, так и не увидел твоих красивых глаз.                                                                   ***       Пламя свечи колыхнулось, когда затворилась дверь. В тёмную комнату, медленной походкой, вошёл человек в плаще. Неспешно, он отвязал меч от пояса, и прислонив к столу, опустился на рядом стоящий стул. Хранительница храма, сидящая напротив, встретила его, перестукиванием чёток.       — Это вы, мэтр Сид, охотник за тайнами.       — Это я.       Перестукивание участилось, сделалось нервным.       — Вы явились за наградой, не правда ли, мэтр?       — Верно, за наградой.       — И вы получите её, уважаемый мэтр, нисколько в этом не сомневайтесь.       — Принимать золото я не привык. Лучшей наградой станет раскрытая тайна, и признаться — кхм — вы в силах щедро вознаградить меня.       — Извольте просить.       — Скажите — кхм — достопочтенная Хранительница, откуда у вас эти чётки?       Перестукивание резко оборвалось. Хранительница храма, вся сжалась в кресле, и втянув голову в плечи, казалось, сделалось меньше ростом. Сид восторжествовал. Значит, он всё верно разгадал. И принимая небрежную позу мыслителя, готового снизойти до пояснения, объяснился:       — Эти чётки — кхм — на первый взгляд, самые обычные, но от них так и смердит проклятьями, а значит, вы держите в руках ничто иное, как демоническую диковину, одну из тех диковин, какие расточала тёмная богиня людям Плодородных земель. Верно, Хранительница храма? Верно. Этот подарок, вы получили в обмен на ключ от верхней комнаты звонницы, где заточена (он едва не сказал прелестная, но мигом осёкся) зверолюдка звонарь по имени Лилим. Обязанности её, звонить в надлежащие часы, звоном этим, отгоняя всё зло от стен Беззакония. И она справлялась со своей задачей очень хорошо, так хорошо, что ментальные электроны затрагивали даже глубокие норы мисов, пролегающие под городом. Верно, Хранительница храма? Конечно, верно.       Зло уже правило бал, но не могло водрузить знамя победы над Беззаконием, пока звонница продолжает стоять, ведь это не просто здания инакомыслия, а оружие, которое рано или поздно, может обернуться угрозой. Не вы — вам бы не хватило духу, — а госпожа зла, приказала решить это затруднение, прежде чем все получат заслуженные награды за участие. Вот только, звонницу, что основала мадонна добра, названная, — если мне не изменяет память — Великомилостливой, не так-то просто разрушить. Камень её, не берёт ни один молот. Только колокольник, служащий, как активатор, может послужить и детонатором. И где же он, этот колокольник? Уже давно там, внизу и ни один дурак, даже самый отпетый, не полез бы туда, зная, сколько людей пропало без вести в клоаках Беззакония. Тогда, вы, Хранительница храма, обратились ко мне, чтобы вернуть отданного на расправу звонаря.       В этой истории, для меня, нет ни единого белого пятна. — Сид набрал в грудь больше воздуха, чтобы вновь не разразится кашлем, и продолжал: — однако, есть мелочь, не дающая мне покоя. Разгадка этой мелочи, и станет платой за работу. Скажите, Хранительница храма, та, что раболепно коснулась сосцов богини тьмы, демонессы из преисподней, где сейчас квартирует ваша госпожа?       Хранительница храма выгнулась в кресле, и тот же час незримые длани сомкнулись на её плечах, резким рывком утянув во тьму. Сид вскинул ладонь. В воздухе взорвались крошечные камушки, ярким огнём освещая комнату, и тех тварей, что застыли на стенах, и тех, что сидели по углам, прижав осклабившие морды к полу. Раздался оглушающий визг, и они бросились на колдуна. Сид обнажил меч. Ударом наотмашь лишил первого головы. Он крутил восьмёрки, а языки пламени вились вокруг него прозорливыми змеями, кусая каждого, кто подходит ближе. Один за другим падали кровожадные мисы, а тех, что пытались скрыться, настигали призрачные кошки, воплощённые из пролитой крови.       Когда последний из мисов пал ниц, огонь распространившейся по комнате, собрался в шар, и громко ударив по свече, зажёг погасший фитилёк. Сид проследовал за клочьями рясы хранительницы, и завернув за угол, обнаружил спуск в подвал. Бросив в тёмный проём камушек с нарисованной руной света, он спрыгнул вниз.       Как и ожидалось, один из туннелей.       То, что осталось от Хранительницы, а осталось от неё немногое, лежало у входа, перекрыв истерзанным телом проход. Сида не ждали здесь, и говорили: «уходи». Но уйти, означало сыграть труса перед лицом сильной демонессы, так называемой богиней зла, поступится честью колдуна, признав слабость. Нет, он не мог уйти сейчас. Впрочем, спускаться в глубины, откуда недавно с большим трудом вырвался, представлялось бóльшим безумием. Тогда ему вспомнилась Лилим, девушка с красивыми глазами. Единожды, она уже смогла своим звоном, коснутся самых глубин. Значит, сможет и вторично.       Сид спрятал меч в ножны. Опустился на колено, и рассыпав последние рунные камушки, принялся растачивать их пестиком. Каждый удар, сопровождался заклинанием. Фаер-поре-оно — удар, удар, удар, — фаер-норе-оно. Закончив, произнёс заключительные слова:       Hoc est quod dicit deus.       Крошево взмыло в воздух, закружилось жарким вихрем, и приняло форму кошки с пушистым горящим хвостом. Перепрыгнуло через тело Хранительницы, она громко мяукнула, и слушая приказ колдуна, скрылась в глубине туннеля, оставляя за собой яркие отпечатки лапок.       У зверолюдей сильно развитый слух, поэтому Лилим удалось узнать о приближении гостя, ещё задолго до того, как скрипнула первая лестница звонницы. Она вся покрылась потом от страха, да так и застыла, как сидела с ложкой в руке. Шаги всё приближались. Неумолимые как смерть. С трудом, Лилим сбросила тяжёлым оковы оцепенения, и вооружившись первым попавшимся острым предметом — им оказался кухонный нож — скрылась за дверью.       Со скрипом, дверь отворилась. Неспешным шагом, порог переступил молодой шатен в плаще, опоясанный серебряным мечом. Он внимательно осмотрелся по сторонам, и отчего-то подошёл к ложу. Тогда Лилим и атаковала, позволяя слепому страху направить удар. Гость, стремительно обернулся, и ловким движением перехватил направленный на него нож. Заломив кисть нападавшей, он бросил её на ложе, и навис сверху, угрожающе прижимая ржавую сталь к девичьей шее.       — Вижу, — кхм — тебе уже лучше.       — Ах, это ты, мэтр!       — Это я.       — Не гневайся на глупую дурнушку, — подчинилась Лилим, и ослабила ладони, а ушки её прижались низко к макушке, — мне стало так страшно, когда ты ушёл, так боязно; каждый шорох пугал меня, каждый стук приводил в оцепенение. Я вооружилась ножом, когда услышала шаги на лестнице...       — Может — кхм — не зря вооружилась?       — Что же говоришь ты, любимый мэтр.       — Может — кхм — я явился, чтобы покончить с тобой, и отнять колокольчик? — Лезвие поднялось выше, концом упираясь в покрытый испариной лоб. Лилим вздрогнула, ощутив укол, и тонкие ручейки крови, заструились по её щекам, под пальцами колдуна, принимая форму витиеватых узоров. — Возможно — кхм — со мной ты испытаешь, куда большие страдания, чем могла представить в обществе мисов.       — Может. — Глупо улыбнулась она, и улыбкой осветила тучки на челе колдуна. — Но тебе я доверяю намного больше.       Лилим зажмурилась, ощущая мягкие прикосновения к своему лицу. Внутри расцветал страх, распускаясь внизу живота, зудящим напряжением. Теплое дыхание согрело её губы, смоченные кровью. Колдун что-то прошептал, что-то на незнакомом языке, и уста их соприкоснулись. Поцелуй оставил привкус железа.       Когда колдун отпрянул, Лилим открыла глаза. Оба красивых глаза, сверкающие влагой утреней расы на цветах сирени. И зарыдала.       Ночью, Лилим спала сном младенца, а поутру, открыв оба глаза — чудеса, левый глаз снова видел! — застала колдуна, сидящим в величественной позе напротив ложа. На коленях его покоился обнажённый меч. Пламя очага, освещало задумчивый лик. Она потянулась к нему, по-кошачьему спускаясь на пол, и оказавшись рядом, прикоснулась устами к холодному серебру, увидев в отражении, размазанную в левом зрачке, пульсирующую кляксу. Это клеймо, оставленное колдовским поцелуем, после прошедшей ночи, соединило их крепкими, почти физическими узами.       — Возможно — кхм, кхм — со мной ты испытаешь, куда большие муки, чем могла представить в обществе мисов. — Повторил недавние слова Сид, и накинув плащ на оголённые девичьи плечи, заботливо застигнул фибулой на ключице. — Однако, — кхм — раскрыв все тайны, как своего тела, так и окружающих миров, ты преисполнишься великими познаниями, и больше ни что, не сможет устрашить тебя. Я не спрашиваю, — кхм — желаешь ли ты идти со мной, превозмогая ненастья и тяжести, ибо знаю, что это так. Мне остаётся только сокрушиться твоему выбору, и обещать своё покровительство.       — Я обещаю стать вам самой преданной рабой, и однажды — не судите меня за это! — раскрыть тайну, одну из тайн, что недавно стала для меня важнее прежней жизни. Тайну вашего сердца.       Колдун принял зазнобу в объятья и поведал, что нет у него ни сердца, ни души, что раздал, он всего себя на растерзания тёмным силам, чтобы обрести знания недоступные, ни одному живому существу, и с тех пор, путешествует одиночкой. Ещё долго они грелись пламенем очага, расточая неловкие ласки, и преисполняясь нежным чувством единства, рождали смелые планы. Двоим всё становилось по плечу.       Когда день пошёл на убыль, они поднялись на вершину звонницы, триумфально возвышаясь над клоаками Беззакония. Сид велел звонить. Лилим подчинилась. Раскрыв колокольчик, висящий на шее, она изъяла изнутри миниатюрный ударник, названный Хранительницей колокольником, и юркнув под юбку колокола, закрепила на внутренней петле. Осталось всего ничего: раскачать ударник, да трезвонить, что есть мощи.       — Сейчас, — кхм — дорогая Лилим, мы откроем последнюю тайну этой истории.       Колдун ударил по колоколу. Раздался громкий трезвон, и звонница дрогнула, всё дрогнуло, и само Беззаконие, казалось, задрожало. Земля заметно просела, пригородные дома покосились, а стены, что возвели великие герои прошлого, пали грудой камней. Столичный дворец взорвался, извергаясь кровавым фонтаном на стенающие улицы города.       Сид ликовал. Вот она — цитадель зла, рассадник mus, где они свили гнездо идолопоклонничества. Запущенная им в туннели, эфемерная кошка, оставила отметины по всем лазам, по всем ходам и выходам, и когда колокол прозвучал, кошачьи следы усилили ментальные электроны. Произошёл взрыв, особенно сильный в главном гнезде, где и скрывалась богиня зла, вместе со своей уродливой паствой. Верно, пострадали и невинные люди, но так уж заведено: невинность всегда страдает. Лилим тому прямой пример.       Беззаконие рушилось, рушились предместья и обрушивались клоаки. Только звонница, стояла так же крепко, как стояла испокон веков, а на ней, соединившись в объятьях, встречали рассвет своего союза, тёмный колдун, и его новая ученица.