Небесное создание

Монтанелли имеет вес в Гилеаде, сменился лишь цвет робы — с черного на коричневый. И лишь по этой причине, используя все правдивые и не правдивые способы, Бертон не одета ни в белую одежду, ни в синюю, ни в зеленую. Глаза девочки горят нездоровым весельем, близким к ненависти. — И что же, святая мать, ваш Бог победил… — произносит она так, как никогда этого не делала до диктатуры. Монтанелли чувствует, как ее губы бледнеют и как дрожат пальцы рук — узнать, что Бертон на ритуальном изнасиловании, ей представляется самым ужасным, что может только произойти. Ей хочется, как в былые времена, чтобы Бертон смотрела на нее мягко, нежно и доверчиво, но она-то прекрасно знает, что ее девочка скорее всего увлечена идеями революции. И она не против этого. — То, что происходит, уже вряд ли можно объяснить богом, моя дорогая, — произносит Монтанелли и отводит взгляд. Бертон рассматривает святую мать удивленно. Ее злит, что та всегда придерживается своей веры. Существуй Бог в ее понимании, до такого кошмара бы не дошло. И все же ее сердце жжет любовь, которая никогда ее не покидала. Бертон опускает взгляд, потом поднимает руку, а после хватает святую мать за плечи. — Уйдем со мной… — просит она на грани слышимости с отчаянной нежностью, которая мучит ее на протяжении всей ее жизни. Монтанелли рассматривает ее, замечая в ней все то же самое, что было до того момента, как мир окрасился ядовитыми цветами накидок. Сердце учащает ритм. Монтанелли понимает, куда та пойдет, и держать не будет. — Я слишком стара для этого, дитя мое, — спокойно отвечает она и касается своего небесного создания кончиками пальцев. Она ощущает под ними все те же злые слезы. Бертон перехватывает руку и касается ее поцелуем. Она вся дрожит от напряжения. — Когда я уйду, весь мир для вас окрасится тьмой. Выйдете же наконец на свет! — требует она с юношеским пылом. Монтанелли задерживает на ней взгляд. Грустная улыбка растягивает ее губы. С ней ничего не случится, даже если в доме взорвется тротиловый заряд. Монтанелли ничего не произносит. При таком порядке, который воцарился, революция — дело времени. Монтанелли понимает это. Она любит Бертон, всем своим сердцем. Всем своим существом. И желает ей только лучшего. Молча, как и большую часть времени, что они проводят в последнее время вместе, Монтанелли сама тянется вперед и оставляет на губах Бертон отчаянный поцелуй. Девочка притягивает ее к себе, обнимая и погружая в спокойствие, которого та не знала ни в один из дней перераспределения общества. — Вы знаете, что я вас люблю, святая мать… — произносит Бертон, прежде чем скрыться во мраке, который на долгие дни поселится в душе Монтанелли. Она надеется на революционное движение. Она надеется, что ее Бертон выживет несмотря ни на что. Красные накидки вместе с белыми между тем кружат в ее голове, лишая сознания.