Приключение

К девяти часам Гэвин не знает, что здесь делает. У него болят уши от громкой музыки, болят глаза от вспышек света — вокруг разгоряченные тела, которые пришли сюда сбросить адреналин или напиться и забыть собственное имя — или найти кого-то, с кем забыть собственное имя сегодня будет еще проще, и только он не понимает, что делает посреди этой толпы. Ищет компанию на вечер? Идея отдается горечью в мыслях и одновременно злостью в груди, тем самым жгучим чувством, которое нередко толкает его на какие-нибудь глупости. О которых он обязательно пожалеет. Потом. Но некому сказать ему своим занудным тоном: «что ты творишь, Рид?» — сегодня он совершенно один, так что Гэвин решительно направляется к бару. Может, чтобы выпить, а может… Народу сегодня так много, что мысли путаются, но он видит свободное место — настоящая удача в таком хаосе. Знакомая спина прямо рядом с пустым стулом заставляет его споткнуться и едва не въехать лицом в какого-то размахивающего руками придурка. Гэвин отпихивает придурка с дороги, пока его бросает в пот от такой смеси чувств, что выделить из нее что-то одно — сама по себе проблема. — Эй! — он хлопает руку Коннору на плечо, разворачивая его к себе, — что ты тут делаешь? Они сказали, что будут работать! И Гэвин вдыхает побольше воздуха, чтобы задать вопросы, но этот засранец улыбается и говорит: — Майк, — и Гэвин захлопывает рот. Это что, шутка какая-то? Странная игра, которую Коннор затеял, чтобы на эти самые вопросы не отвечать — и все же какого черта он тут делает, если солгал Гэвину? И где Девять? И что… Гэвин вдыхает и выдыхает душный воздух, не зная, как реагировать — что-то в глубине души, что-то авантюрное и разрушительное толкает его проглотить гнев и поддержать игру. Хотя бы чтобы посмотреть, куда это их заведет. Он выдавливает улыбку — и надеется, что она выглядит именно как улыбка, а не как искаженный злостью и обидой оскал. — Скучаешь? — произносит он и не верит сам себе, будто ненароком касаясь коленом бедра «Майка». Тот поднимает взгляд с колена и смотрит Гэвину в глаза — и не скажешь, заинтересованно или скучающе: темные глаза кажутся слишком спокойными, расчетливыми. По позвоночнику Гэвина прокатывается жар, когда губы «Майка» складываются в небольшую многозначительную улыбку. — Я не один, — говорит он словно бы с намеком. Музыка грохочет вокруг, но Гэвин слышит каждое слово. Его вдруг накрывает: Коннор и правда кажется незнакомцем, все словно затягивается пеленой кинематографической условности, обмана, а в животе скручивается пружина. Протянув руку, он берет стопку с чем-то алкогольным, опрокидывает ее и проваливается в игру с головой. — Я не против, — произносит он, и голос вздрагивает. Может, от нетерпения. Или чего-то другого. Улыбка «незнакомца» становится чуть шире, и теперь он поворачивается на стуле целиком — и, черт побери, если смотреть со стороны, то он охрененный красавчик. Взгляд Гэвина скользит по его безмятежному (в таком-то грохоте) лицу, по изогнутым губам, вниз по шее прямо к треугольному вырезу футболки. Фигура у него — тоже есть на что посмотреть. Кто знает, это его «не один» может оказаться и жирным папиком с пятнами от пива на футболке, но… — Стив, — голос доносится с боку, и губы почти касаются его уха, и Гэвин вздрагивает, оборачиваясь, — так меня зовут. Девять обходит Гэвина, слегка толкая плечом, и Гэвину на миг чудится в этом скрытая агрессия, но Девять тоже улыбается — и, наверное, у Гэвина просто разыгралось воображение. Он моргает, потому что ситуация слишком уж фетишная, чтобы быть правдой, и больше похожа на начало романтической комедии или порноролика (и Гэвин ни за что не признается, что посмотрел немало порнороликов, и да, с близнецами особенно). — Приятно познакомиться, — говорит Коннор. Нет. Майк, точно. — Очень приятно, — эхом отзывается «Стив». Щекой он трется о плечо «Майка», жест по-интимному горячий и одновременно обыденный, бездумный. Его глаза голубые — по легенде наверняка линзы, но смотрится странно и загадочно. Все, о чем Гэвин может думать — это что они выдают себя за людей, за близнецов, и что близнецы забыли в таком месте и в надежде на какие приключения они пришли? Те самые приключения, которые подразумевают знакомство с левыми падкими на кинки мужиками? — Не хотите подышать воздухом? — спрашивает Гэвин и готовится к отказу. Это слишком уж прямолинейно, слишком грубо, а в подобной игре он не настолько потрясный, чтобы кто-то вроде таких парней выпрыгнул из штанов, забыв о планах на вечер. Но он первым соскальзывает со стула, вылавливая из внутреннего кармана бумажник, и «Майк» без колебаний слезает тоже — так, словно самоуверенность Гэвина подействовала и на него. — Почему бы и нет, — говорит он, — насколько свежий воздух у тебя дома? Может, Гэвин тут и не самый прямолинейный. — Я вызову такси, — предлагает «Стив». А с другой стороны — какая разница? Гэвин хочет уйти отсюда (уйти отсюда и не оставить их ждать третьего дальше!), громкая музыка вызывает раздражение, а сердце сжимается в груди, и даже если эта игра все страннее с каждой минутой, то ему все равно. Дорога до дома слишком длинная и слишком короткая, и Гэвин раз пятьдесят открывает рот, чтобы начать разговор — и раз пятьдесят закрывает. Слишком много мыслей теснится в голове, он совсем не понимает, что делает и зачем, но бедро «Стива» прижато к его бедру… У Гэвина стоит так, что джинсы болезненно давят на член, а руки подрагивают от возбуждения. Он никогда прежде не делал чего-то подобного. Все ощущается слишком новым, незнакомым и даже опасным. Ему постоянно кажется, что где-то тут спрятана скрытая камера, которая снимает каждое его движение, каждый вздох, каждую реакцию. «Майк» оборачивается с переднего сидения, его темные глаза блестят как металл, он облизывает губы, и сомнения Гэвина делают ручкой и исчезают. Почему нет? Почему он должен отказываться? Он отгоняет мысль, что вместе с возбуждением чувствует гнев — не сейчас. Дорога слишком длинная… И слишком короткая. В лифте Гэвин не выдерживает: все равно кровь отливает от головы, и слишком много думать не получается, да и не хочется сейчас думать. Что ему хочется — это вообще выкинуть все мысли из головы, прижаться всей кожей к горячему телу… двум горячим телам еще лучше, просто отпустить навязчивые тревоги и позволить себе момент безумия. В глазах у Коннора те же примерно мысли, когда Гэвин хватает его за бедра, притягивая к себе, вжимается пахом в пах и невольно стонет, потому что тот недвусмысленно возбужден, ничуть не меньше, чем Гэвин. Одно движение — и Коннор подается вперед, льнет с такой готовностью, что у Гэвина кружится голова, и их губы прижимаются друг к другу так, словно делали это сотню раз. Сотню раз. — Черт, — шипит Гэвин прямо в рот Коннору, чувствуя на бедрах настойчивые руки и твердый член, упирающийся ему в задницу: Девять льнет к нему сзади, губы покрывают шею Гэвина влажными жадными поцелуями, по напору больше похожими на укусы. — Черт… Двери лифта открываются: на четвертый этаж ехать совсем не долго. Пальцы Гэвина трясутся так сильно, что он не может отпереть дверь целую вечность. Он не может вспомнить последний раз, когда был так одурманен влечением, что забывал о здравом смысле. Долбаная дверь наконец-то подается внутрь, и Гэвин вваливается в квартиру, чувствуя одновременно радость и все нарастающее напряжение — хотя если оно нарастет еще хоть самую малость, Гэвин просто треснет и свалится на пол неопрятными обломками. Они вот-вот прекратят весь этот фарс, иначе и быть не может… — Выпьете? — выдыхает он в последней отчаянной попытке побыть вежливым хозяином и соблюсти хотя бы видимость приличий, — что-нибудь?.. Он даже закончить не успевает — Девять захлопывает дверь, и на лице у него такое выражение, что нет, выпить тут явно никто не хочет. — Где твоя спальня? — он стаскивает футболку через голову, все еще играя в незнакомца — засранец! — и Гэвин залипает на его голом торсе с аккуратными темными сосками, возбужденными то ли от холода, то ли от… — Здесь, — отзывается Коннор. Он уже в дверях спальни, оборачивается, на его губах улыбка, и Гэвин выпрыгивает из штанов — буквально, даже не замечая процесса: вот только что джинсы немилосердно давили, и вот уже задницу Гэвина овевает приятно прохладный ветерок из кондиционера. Заодно и мысли немного охлаждает. Что он вытворяет? Но Коннор исчезает в спальне, напоследок кинув на него долгий взгляд из-под ресниц, и, серьезно, этому невозможно противостоять, и Гэвин опять горит. Весь этот вечер не кажется реальным — внезапная встреча, близнецы, и они даже не выпили, и неужели он настолько неотразим — и в то же время все реально до неоновой яркости, болезненно контрастно, материально. Это как ожившая и поглотившая Гэвина фантазия. Он не чувствует ни капли неловкости, просто стоит и пялится, словно завороженный, как Коннор раздевается, — стоит и кипит изнутри. — Такое приключение у вас не впервые, — тянет он и облизывает пересохшие губы: слова горькие в своей внезапной правдивости. Собственный яд вызывает жажду. — Привычное развлечение. — Не тебе говорить, — шепчет Девять ему на ухо, и мгновение Гэвину кажется, что вот-вот зубы вопьются ему в шею, разорвут плоть, пока он не истечет кровью прямо тут, на ковре. Это возбуждает до потери пульса. — Ты заставляешь его ждать. Коннор не любит ждать. Тот ухмыляется шире, и Гэвину почему-то совсем не хочется тормозить. Хочется взять от этого вечера все. Вывернувшись из хватки Девять, он в пару шагов преодолевает расстояние до Коннора и хватает его за подбородок, вглядываясь в глаза, сжимает его запястье свободной рукой почти грубо — он надеется оставить следы. Потянувшись, Гэвин впивается в его губы — это точно больше укус, чем поцелуй. Он так и не назвал своего «имени». Но это, должно быть, не важно. Не важно, повторяет Гэвин про себя — его язык врывается, вталкивается в рот Коннора, поцелуй накрывает его с головой, но за секунду до того, как он превратится во что-то более нежное, деликатное, Гэвин заставляет себя остановиться. Замереть. Они здесь не ради нежности. Резким толчком он опрокидывает Коннора на кровать, кусая губы, пока тот все с той же наглой улыбкой забирается выше — его светлая кожа кажется светящейся в голубоватом свете уличных фонарей. Гэвин стонет: горячие ладони снова на его бедрах, обнаженное тело прижимается сзади, язык проходится по его шее, находит его губы, и несколько секунд Гэвину никуда не деться от нежности этой ласки, его барьеры трещат и прогибаются под осторожными прикосновениями. — Давай, приласкай его, — руки Девять скользят по животу Гэвина, поднимаются по груди — и одновременно руки Коннора спускаются по его телу все ниже и ниже. Гэвин не может оторвать взгляда, он словно околдован. — Скорее… Гэвин оборачивается, их разгоряченные тела соприкасаются по всей длине. — Только если ты приласкаешь меня, — шепчет он, глядя Девять в глаза — звучит почти угрожающе. Губы Девять вздрагивают. — Что угодно, — обещает он. Что угодно? У Гэвина кружится голова. Ему даже злиться трудно — причина для злости все время растворяется, теряется в мыслях. Хотя вот же она, прямо здесь. Усилием воли стряхнув оцепенение, Гэвин забирается на кровать — Коннор с готовностью выгибается под ним, тянется навстречу. Раскидывает колени, и его приоткрытые губы и темные пятна на скулах лишают Гэвина остатков самообладания — он чувствует себя таким желанным, что пьянеет. Но иллюзия неизвестности вынуждает его не спешить, потратить как можно больше времени на изучение. Все кажется новым: каждая родинка как откровение. Гэвин наклоняется, касаясь губами выступающей ключицы, его ладонь проходится по гладкой коже бедра. Он спускается поцелуями по груди, животу, ныряет между ног. Ровный член заставляет его сглатывать слюну, в животе тянет — наверное, он не продержится долго, но он и так слишком напряжен, чтобы рассчитывать на долгую прелюдию. Это… это просто секс. Нужно помнить об этом. И все же его пальцы скользят по коже — деликатно и ласково, — когда он берет в рот сразу, целиком. Коннор извивается и стонет под ним, и это горячо, так горячо, что у Гэвина все темнеет перед глазами на мгновение, а в ушах поднимается звон… И сменяется пронзительным набатом, когда руки обхватывают его задницу. Боже… Язык протискивается между ягодиц, горячий и скользкий, и, боже, Гэвин хочет орать — но рот занят, он может только мычать, пока на глаза наворачиваются слезы, и все плывет. Его тело каменеет, он будто со снятой кожей, готов взорваться от любого прикосновения. Язык давит сильнее, проходится торопливыми и в то же время мучительно неспешными движениями, и Гэвин жмурится, потому что даже слабый свет сейчас толкает его за грань перевозбуждения. Он двигает головой быстрее, сосет и ласкает жадно, теряется в этом безумии… Оргазм выворачивает его наизнанку, накрывает плотным черным одеялом. Гэвин падает на кровать, утыкаясь в бедро Коннора лицом, опустошенный, выжатый как лимон. Вся эта игра, еще минуту назад захватывающая, осыпается ему на голову холодными и острыми осколками. — Это… — сипит он, — это была твоя идея? По горлу как будто прошлись наждачкой. С трудом воздев себя на колени, Гэвин хватает забытый на тумбочке стакан с водой и залпом выпивает. Сжимает стекло — ему кажется, сейчас стакан треснет и изрежет ему руку. Расслабленность после разрядки длится считанные секунды. Коннор резко садится, бросая на Гэвина полный снисходительности взгляд — стакан сразу хочется запустить ему в лоб, — и отворачивается. — Это была его идея, — подтверждает Девять. Он поднимается на ноги, и не думая прикрыться, — не самая лучшая, на мой вкус. Звучит очень сухо, Девять явно не спешит разворачивать мысль. Гэвин запоздало думает, что даже не объяснил, о какой идее речь — об игре в незнакомцев или о походе в ночной клуб. Возможно, Девять отвечает на оба вопроса. Возможно, это один и тот же вопрос. — Ты сказал, вы будете работать, — Гэвин сжимает зубы и старается говорить легкомысленно, будто у них тут ни к чему не обязывающая болтовня. По-приятельски. Вот только они не приятели. Они любовники — так он думал, — а любовники не лгут про работу, когда сами идут развлекаться и снимать третьего себе в компанию. — Ты сказал, что пойдешь домой, — отзывается Коннор. Спокойно, даже чересчур спокойно. Словно тема его совсем не интересует. Гэвин чувствует, как к щекам приливает жар: да, он сказал, что пойдет домой — и он пошел. Но проклятые и гадкие мыслишки, что слишком уж легко они его «отослали», что он напарник Девять — и в то же время им нормально вдвоем… Он просто хотел выпить, ничего такого. Он не пытался никого подцепить и привести домой. — Ты что, ревнуешь? — Гэвин не верит даже, что произносит это вслух, настолько абсурдно звучат его слова. Коннор молча скатывается с кровати и поднимает с пола свою одежду — вид у него решительный. Гэвин переводит взгляд на Девять. — А ты? — растерянно спрашивает он. Он все еще словно бы не на твердой почве, внутри все нежно и ранимо, и мнение Девять вдруг становится невероятно важным, определяющим. — Я — нет, — произносит Девять с оттенком раздражения в голосе — все это время он не мигая следит за перемещениями Коннора. Сердце Гэвина успевает упасть куда-то в пятки, а может, еще ниже. — Я считаю, он напридумывал себе… Девять осекается, потому что Коннор кидает на него угрожающий взгляд, но Гэвин не может молчать: — Напридумывал что? Теперь Коннор смотрит ему в глаза — это все тот же оценивающий и холодный взгляд из клуба, и под ним Гэвин ежится от внезапного сквозняка. — Ничего, — отвечает Коннор и натягивает футболку. Он абсолютно невозмутим, будто тут и говорить не о чем — развлеклись, провели время, а теперь пора домой, — но Гэвин все еще слишком чувствителен. Может, только поэтому он ощущает подтекст, который в иных ситуациях привык пропускать мимо ушей. И что говорит в нем самом, если не ревность? Вопрос чересчур сложен, чтобы ответить на него вот так сразу, и Гэвин привычно злится, лишь бы не нырять в зловонные глубины собственных комплексов. — Это ты пришел чтобы познакомиться, — огрызается он, — что, жизнь стала слишком скучной, Кон? Нужны новые жертвы твоей долбаной социализации? Он успевает заметить, как Девять закатывает глаза — и да, он и правда чувствует себя «королевой драмы», вот только вслух признаться ни за что не сможет, — пока Коннор сверлит его взглядом. — Пошел. Ты. На хуй, — произносит он раздельно и очень четко и наклоняется за своими штанами. На мгновение ослепительный вид сбивает Гэвина с мысли, но задница исчезает под джинсой, и Гэвин приходит в себя. Девять смотрит на него снисходительно и немного раздраженно, как на человека, который зачем-то специально делает из себя идиота. — Ты идешь? — спрашивает Коннор. Судя по тону, он готов уйти и оставить Девять тут. — Никто никуда не идет, — Девять скрещивает руки на груди, — для начала я дам в зубы этому придурку, потом он извинится, а потом ты перестанешь конструировать самые драматичные варианты. Объективно это самый лучший план, станешь отрицать? Коннор дергает футболку вниз, пока Гэвин закипает. — Я не собираюсь извиняться, — цедит он, — это он набрехал мне про работу. Коннор резко разворачивается и выходит из спальни, и сердце Гэвина снова куда-то падает — только в этот раз куда ниже пола, по ощущениям, прямо в саму преисподнюю. — Я туда не развлекаться пришел! — Неужели… — бормочет Девять. Он явно не впечатлен сценой. — И вы соврали! — Мы не лгали, — спокойно отвечает Девять, — мы были на работе. Просто я слежу за твоим телефоном, Рид. С этими словами он выходит вслед за Коннором — как есть, голый, — пока Гэвин осмысляет его слова. Что? Девять следит за его телефоном? Слова про ревность внезапно обретают плоть, а вместе с ними и собственное мудачество — Гэвин и хотел бы назвать это как-то иначе, но не выходит. И секундная слабость накатывает: можно оставить все как есть, они знали с кем связывались, Гэвин патентованный говнюк, он не извиняется и не бегает за бойфрендом, он вообще ни за кем не бегает… — Коннор! — кричит он. Гэвин не боится получить в зубы, но собственные слова вдруг кажутся совсем не такими, как представлялись в голове — его реакция теперь видится гипертрофированной, дурацкой. Коннор с Девять в прихожей: Коннор упирается лопатками в дверь, скрестив руки с непреклонным видом, пока Девять нависает над ним во всей своей обнаженной красе. Гэвин будто посредине бурного разговора, и он невольно отступает — но они оба оборачиваются к нему. Он облизывает губы. — Я просто хотел выпить, — говорит он, — клянусь. Это правда, хотя и не вся правда, и Коннор несколько секунд смотрит на него, будто ждет продолжения. Кивает и отпихивает Девять, тянется за курткой. Гэвин сжимает зубы, но заставляет себя продолжить. — И я не хотел сказать, что ты там приключений ищешь себе или Девять на задницу. Мда, не похоже, чтобы он делал все лучше. — Хотел, — произносит Коннор мрачно. Он натягивает куртку, но Девять хватает его за руку, сжимает запястье, удерживая Коннора на месте — и Гэвин вдруг смелеет. Это последний шанс, понимает он, и хотя невысказанный гнев все еще булькает где-то в глубине, теперь Гэвин не может определить, на кого этот гнев направлен. Не может или не хочет. Не факт, что ему понравится ответ. — Пожалуйста, не уходи, — говорит он, и на этот раз выходит почему-то легче. Совсем не так болезненно, как он представлял. — Я просто ревную. Он поверить не может, что слова прозвучали. Коннор хмурится, глядя на него, — хмурится и молчит, и под его взглядом все сомнения Гэвина вылезают на поверхность, как тараканы. — Блестяще, — качает головой Девять, — все еще планирую дать тебе в зубы, однако это лучше, чем ничего. И он тоже ревнует. И тот самый гнев вдруг поднимается на поверхность — и нет, это гнев не на Коннора. Они заслуживают больше, чем это жалкое «лучше, чем ничего», болезненное осознание собственной грубости вынуждает Гэвина расправить плечи и вскинуть подбородок. — Извини, — говорит он громче, — я не собирался выставлять тебя шлюхой или оскорблять. И я сам никого не снимал. Это просто… ну, дурацкий порыв. Пауза затягивается. — Мне надо доделать работу, — произносит Коннор. Не слишком уверенно. Девять сдергивает с него куртку. — Завтра, — решает он. Коннор все еще хмурится, но — кажется, его плечи немного расслабляются. Гэвин позволяет себе улыбку. — В конце концов, я даже не предложил вам выпить, — он кивает в сторону гостиной, — ты не хочешь со мной выпить, Майк?