Встреча

      — Просто признай, ты хотел нас бросить! Тебе было это лишь на руку! — выкрикнул парень, ошарашенно смотря куда-то вперёд. По спине пробежались мурашки, а на шее словно замкнулся холодный ошейник. Это невозможно… На его глазах скопились слёзы обиды и тоски. — Ты не мог в момент просто… Просто исчезнуть из нашей жизни. Это невозможно!       — Литва… — тихо прошептал Совет и даже немного отстранился от сына.       Совет обошел его и встал перед лицом сына. Он коснулся ладонями нежных щек, аккуратно стирая с них слёзы. Грудь больно кольнуло от одного лишь их вида, а слова сына словно клинки резко пронзили насквозь. Он смотрел в лицо сына, вглядывался в каждую его черту, поглаживал большими пальцами мягкие щёчки, бегал взглядом по уже взрослому его малышу… Мужчина смотрел и слушал. Он не смел его перебивать, не стал заверять, что все в порядке. Больная правда колотила по голове размеренно, вместе с каждым словом сына.       — Лит, я… — постарался вставить слово русский, но осекся.       — Даже не пытайся сказать, что это не так! А мы в тебе так нуждались! — перебил его Литва, не давая вставить и слово призраку. Он сошёл с ума? Определенно.       Этот крик обиды, такой глубокой и задевающей самое сердце, заставил Союза стыдливо сжаться, съежиться. Ему было жаль, но… Разве это исправит то, насколько сильно он уколол своей пропажей своего малыша? Конечно, нет… Свою вину Совет не сможет загладить никакими словами и никакими действиями.       Мужчина вновь прижал сына к себе, поджал губы. И тут он вспомнил тот день, словно это было вчера, словно он воскрес сразу после того невыносимого дня.       С самого утра день шел наперекосяк. Голова невыносимо ныла и шумела, а тело ломило от любого вдоха. Союз аккуратно встал с кровати и, придерживаясь за стенку, вышел из комнаты. На часах уже было 11 утра. Мужчина аж присвистнул. Он всегда вставал как можно раньше, чтобы сразу накормить всех детей, проследить за тем, чтобы они сделали все утренние процедуры, раздать задания на день и уже со спокойной душой заниматься своими делами, забегая домой лишь на обед, чтобы убедиться в том, что его дети сыты и целы. А тут такое позднее время.       — Вот мне и плохо, видимо… Так, быстро умыться, выпить чашечку кофе, и я буду, как новенький. И таблетки. Таблеточки, таблетки от головы. — тихо говорил себе под нос мужчина, уже направляясь в сторону ванной. Ноги буквально волочились за ним, шаркая старыми тряпичными тапочками, которые уже были стёрты и чуть подраны, просили каши. Но Совет не спешил их выкидывать — привык к ним, родненьким и пережившим, наверное, все пытки кипятком и тяжёлыми предметами.       Уже из ванной он слышал крики и споры детей, которые доносились не только с кухни, но и зала. Что-то падало, звенело и трещало, даже билось. Полнейший хаос! Этот гул эхом отдавался в голове, усиливался и больно стучал в висках, развиваясь болезненной и тошнотворной пульсацией по всему черепу. Союз упёрся руками в раковину, чувствуя, как из-под ног уходит земля, как ее воротит под ним. Казалось, ещё чуток и эти карусели выбьют из него рвотный комок. Превозмогая свое плохое самочувствие, Сава умылся, почистил зубы, держась за стену, чтобы не упасть окончательно. Колени мелко дрожали, не давая своему хозяину достаточной опоры, чтобы стоять ровно без какой-либо помощи. Ноги в целом казались ватными, как и все тело. Странное самочувствие вызывало массу вопросов вплоть до того, что Союз подумал об отравлении и скачках давления. Любые болячки, которые только могли прийти на ум, исходя из сбитого и перебитого режима дня и плохого рациона питания. Но в итоге русский остановился на том, что это просто последствия долгого сна, непривычного для его организма.       На кухне было ещё хуже. Этот эпицентр шума и гама буквально сбивал его с ног, вызывал жгучее чувство раздражения, которое так и обжигало его изнутри. Союз мог поспорить, что ещё чуток и из его ушей и носа хлынет пар. Его руки сжались в кулаки, мелко задрожали. Ногти, чуть отросшие, впились в кожу тонких ладоней, а мысленно в голове потихоньку летали едва собравшиеся по порядку цифры. Один… Два… Три… Мужчина даже не мог разобрать, в чем смысл спора, в чем причина. Он совершенно ничего не соображал. Кричать сил не было, как и открывать рот в общем, так что пока Союз оставил это без особого внимания. Для начала надо было прийти в себя, а уже после можно будет заткнуть рты детей едой. Потихоньку размешивая в кружке кофе, он даже завис, залипая в одну точку, в размышлениях о том, что лучше приготовить, чтобы было быстро и не слишком муторно. Так и не заметил дергающего его сына. Мужчина даже испугался. Он резко вышел из своего транса, тупо смотря в кружку, где уже давно все растворилось. Взгляд опустился вниз на размытое пятнышко, которое, кажется, было одним из сыновей.       — Литва, пожалуйста, не трогай меня… — стараясь сохранить спокойствие и мягкость, попросил хрипло мужчина. Он боялся просто свалиться на малыша такими темпами.       — Я — Латвия! Ты надоел путать! — послышался в ответ недовольный писк, который принес ещё больше боли, чем это вечное дёрганье за штанину. И правда — передним стоял далеко не Литва. Не то что бы эти двое были похожи, просто перед глазами Союза все буквально растекалось. Однообразие цветов, которыми были раскрашены флаги его республик, слилось в одно, и он просто предположил по хрупкой фигуре Литву, но, к сожалению, не угадал. Хотя и в нормальном состоянии мужчина путал их имена: слишком уж они похожи и созвучны. Латвия хмуро смотрел на отца, топая ножкой. Кажется, он пришел жаловаться на братьев, но, честно, сейчас Совету заниматься этим не хотелось.       — Так, а ну брысь. — рыкнул Союз, мягко отталкивая сына в сторону выхода из кухни. Ему крайне не нравилось кричать на своих детей, но сейчас вся суматоха в доме и ужасное самочувствие его настолько нервировали, что он был готов буквально убить каждого, кто создаёт хоть какой-то звук. Смертей дома ему не нужно было, так он поскорее спровадил очередной раздражитель.       Подобная интонация, переходящая больше в рявканье, заставила его закашляться. Он прикрыл рот рукой, жмурясь от кашля. Горло разрывало, оно словно трескалось изнутри. Но кашель лишь усиливался, высушивая слизистую. Союз опустился на корточки, расходясь ещё большим кашлем. Ему казалось, он сейчас выкашляет все органы, начиная с лёгких и заканчивая кишечником. Все словно трещало по швам после каждого приступа кашля, особенно в груди, которая, казалось, вот-вот разойдется и оттуда хлынет литрами кровь на старый чуть потрескавшийся пол. Правда сей приступ стих так же резко, как и начался. Совет убрал руку от лица, чувствуя на ладони что-то теплое и мокрое. Он открыл глаза и сквозь слёзы смог разглядеть нечто бордовое и темное. Мужчина стёр другой рукой слёзы и встал в ступор. Его глаза распахнулись, а зрачки сузились в немом ужасе. Кровь… На его ладони она растекалась маленькой лужицей, пока на губах присутствовал металлический привкус этой жидкости. СССР быстро смыл её под струёй воды и посмотрел в дверной проход, боясь, что это видели дети. К счастью, этого удалось избежать. Горло горело и жгло, словно Совет только что ел угли. Он поморщился от неприятного чувства, будто где-то у него всё-таки что-то надорвалось, постучал по груди, откашливая маленькие кровяные сгустки, которые под струёй воды быстро убегали в слив.       — Чёрт… Что же это такое? — прохрипел мужчина, делая глоток спасительного кофе, который приятно согрел разодранный пищевод.       — Папа, а скоро кушать будем? — от голоса Эстонии Союз дернулся, проливая горячий напиток себе на водолазку. Он отстранил от себя кружку, чуть отпрыгнул, смотря на мокрое пятно, а после посмотрел на малыша. Ошпарил его не только кофе, но и осознание того, что дети долго ходят голодные.       — Ах… Ам, да. Секунду. Скажи остальным, чтобы пока не заходили на кухню, а то я с вами точно седым стану. — пробурчал хрипло СССР и присел на одно колено, тряпкой вытирая напиток с пола.       — Ты хрипишь. Ты заболел? У тебя горлышко болит? Температура? Нужно малину пить! И молоко теплое с медом. — сразу начал диктовать эстонец, кладя свои маленькие ладошки на большое для него плечо папы. Совет слабо улыбнулся, прикрыл глаза, взял ручки сына и нежно поцеловал их, устало выдыхая после.       — Обязательно так и сделаю. Ты у меня прям врач настоящий, — усмехнулся русский и посмотрел в большие карие глаза напротив. — У меня немного болит голова. Можешь успокоить своих братьев и сестер?       Эстония решительно кивнул, дуя щёчки от самоуверенности, и побежал скорее исполнять просьбу отца. Как никак он очень волновался за его состояние, ведь от его больших глазок не скрылось то пятнышко крови на губах родного человека, которое отпечаталось на ладошках малыша. Союз же встал, хрустя суставами, тихо болезненно простонал, достал сковороду и приступил к готовке.       Через полчаса все было готово. На столе была миска с салатом на всю семью, пятнадцать тарелок, на которых красовалась яичница с жареной колбаской, пятнадцать вилок и стаканов с компотом, солонки с перцем и солью стояли рядом с нарезкой сыра и хлеба с маслом. В общем, Совет постарался угодить всем и сразу. Сам он позавтракал в процессе готовки неудавшимися яйцами и обрезками от салата с сыром, да таблетками все закусил, отчаянно надеясь, что они помогут ему хотя бы чуток снизить эту мучительную боль.       Мужчина усадил всех детей за стол, пересчитал всех, чтобы убедиться, что никто не сбежал, и облегчённо выдохнул, смотря на время. Сегодня он решил сделать себе маленький выходной и не ехать в центр. Там и без него справятся, хотя, учитывая всю сложившуюся ситуацию ему стоило бы появиться там, но с таким самочувствием он точно грохнется ещё в маршрутке. Союз устало промычал, потирая переносицу, и направился к себе, наказав детям после завтрака прибраться на кухне и в зале. Хотелось понять, что с ним такое происходит, но, казалось, это едва возможно.       — Полежу чуток, наверное… — тихо шепнул себе мужчина, потирая шею, но ему не дали сделать и шага, как к нему подбежал Литва.       — Папа, папочка, прости, пожалуйста. Но можно мы вечером погуляем все вместе? Мы будем себя хорошо вести. Только… Ммм… — мальчик неуверенно перекатился с пятки на мыс, теребя ручками свитер. — Просто мы очень скучаем без тебя. Ты вечно в работе и совершенно не проводишь время с нами. Нам страшно, что… Что ты нас бросишь. Старшие говорят, что скоро все очень сильно поменяется и будет тяжело. Мы надеемся на твою поддержку, папа.       — Ох… — Совет опустил взгляд. И правда… Когда он в последнее время сидел вместе с детьми? Мужчина уже и не помнит. Он прекрасно понимал, как особенно важно его внимание некоторым из детей, но так забегался со всем накалом страстей, что совершенно забыл про самое главное. СССР аккуратно положил руку на макушку сына и по-доброму потрепал его, небрежно раскидывая мягкие пряди по голове и путая их. — Клянусь, солнышко, я всегда буду рядом и никогда не брошу вас. Я не перестану любить вас всех, не взирая на трудности. Вы же мои дети, мои маленькие малыши. А насчёт прогулки… Думаю, это хорошая идея. Мне как раз станет немного лучше, и мы уже спокойно пойдем в чащобу за ягодами. Там разведём костер и посидим тихонько. Я возьму гитару и сыграю вам ваши любимые песни.       — Ура! Спасибо, папа! — Литва накинулся на Союза с объятиями, обхватывая ручками его шею, вдыхая родной одеколон. — Ты самый лучший. Люблю тебя. Мы все любим.       Малыш убежал, а Союз слабо улыбнулся. На его глазах даже выступили слёзы. Нет, как бы дети не шалили, его они самые лучшие на свете. Он смахнул с ресниц соленые капли, позволяя им потечь по щекам, и зашёл обратно к себе в кабинет, ложась там на кровать. Голова все ещё ныла вместе с грудью, а веки потихоньку наливались свинцом. «Чуток подремать, и все будет хорошо.» — подумал Совет и прикрыл глаза, позволяя им отдохнуть.       Проснулся правда мужчина от невыносимой тошноты и ломящей боли во всем теле. Он вскочил, зажимая рот рукой, но это не помешало горячей вязкой крови хлынуть из горла, стекая по губам и ляпая простынь. Совет не понимал, что происходит. Изо рта вытекало все больше и больше багровой жидкости, которая лепестками расползалась по простыни и одежде мужчины, лилась на пол, шлепалась ошметками. А тело словно рвали на тысячу кусочков в разные стороны. Кожа потихоньку трескалась, заставляя СССР дёргаться каждый раз, когда на его теле появлялась трещинка. Они были маленькие, опутывали его паутиной, но настолько болезненными, что стойкий мужчина буквально ревел от них. Это была настолько мучительная пытка, нестерпимая и медленная, что мужчина был готов уже просто добить себя самостоятельно. Он постарался встать на ноги, но лишь рухнул на пол грузным мешком. Совету хотелось кричать от боли, выть и пищать, но он лишь сильнее захлебывался в собственных слезах и крови. Все происходящее походило на настоящий ад, словно те, про кого говорил ему в детстве отец, наконец нашли его и решили покарать. Русский обнимал себя, царапал лицо и руки, словно стараясь достать эту боль из-под кожи, избавиться от неё, чтобы все прекратилось, чтобы все было, как раньше! Но перед глазами темнело, а дёргающееся в агонии тело потихоньку холодело. Жизнь убегала от Союза, пока он так старался ухватиться за ее призрачные одежды. Он не хотел умирать. Ему было страшно. Но мужчина уже ничего не мог исправить. Он испустил последний вдох и полностью обмяк на полу. Дальше была лишь пустота…       — Господи… Литва, я… Боже, прости меня, умоляю! — по лицу Совета уже давно текли слёзы. Он буквально рыдал перед сыном, сжимая его одежды. — Прости меня!       Эти слова вылетели криком изо рта русского, и он упал на колени. Его тело дрожало, а руки все сильнее сжимали ткань, сминая ее. Союз понял, насколько сильно он провинился перед детьми. Он не просто умер… Он сделал это в тишине, даже не сказав детям о том, что ему плохо. Мужчина сжался от одного лишь представления о том, что чувствовали дети, когда увидели собственного отца в луже крови абсолютно без дыхания, бледного и ледяного!       Совет глотал слёзы, утыкаясь лбом куда-то в бедра сыну, и сгибался все ниже и ниже.       — Я-я так виноват перед в-вами! Я полный идиот… Прошу, простите, простите меня! — молил в истерике СССР, не в силах посмотреть на сына. Вина непосильным грузом повисла прямо у него на шее, душа все сильнее с каждым словом. — Я должен был сказать! Должен был предупредить! Простите меня, молю… Я-я… Ах.