(Не)растопленный лëд

Отгремели выстрелы на Сенатской, умолкли крики. Затихла ещё недавно оживлённая площадь, которая не была усеяна трупами, как мерещилось Николаю в его воспалённом воображении. Как вскорости императору доложили, всё оказалось не так страшно. Не так страшно? А что вообще может быть страшнее? Расстрел русских солдат! И не в огне сражения с французами, а в центре столицы! То был жестокий приказ, отданный с холодной головой, в целях защиты царской семьи. У Николая просто не было выбора. Или они его, или он их. И если бы молодой император чуть промедлил, то не было бы в живых ни его детей, ни жены, ни матери с младшим братом. Ради спасения семьи Николай и сам лично готов был убивать. Никому и никогда не будет позволено навредить царской фамилии. Вот только на площади были ни французы и ни турки… Первая ночь была самой ужасной, и с той поры Николай возненавидел декабрь. Проклятые числа 14 и 15! Как теперь забыть навсегда об оторванных частях тела, лужах крови? Крик боли глубокой зимой. Слышать его никто не мог, ведь император зажимал рот руками, скорчившись на полу. Никто не должен знать, как Николай страдает. Николай Павлович — император. Должен встать и выйти твёрдой поступью, надев ледяную маску спокойствия — ради своей страны, ради блага подданных. Скрыть адский огонь, пожирающий душу. Хорошо, что Бенкендорф рядом. Стоит, молчаливо поддерживает, смотрит без малейшего осуждения, с пониманием. Император сделал всë правильно, но как Николаю принять, что он стал палачом? Как принять это в самом себе? Император знал, кто был в виновен в его бедах. И речь даже не о бунте против устоев государства. Речь теперь идëт о чём-то намного более личном. *** Скоро закончатся мучительные месяцы изматывающего следствия. Николай нашёл всех, кто был виновен — многое узнал о своих врагах. Средь них государь особенно ненавидел одного — Павла Ивановича Пестеля. Когда лидера Южного общества очередной раз привели на допрос, Николай невозмутимо перебирал бумаги, лишь хмурые брови выдавали его неприязнь. С Пестелем было не так как с Трубецким, который на допросах порой трясся, словно осиновый лист, но старался держаться; ни как с суетливым Рылеевым; ни как с полным отчаяния и оттого дерзким Каховским. По отношению к последнему в душе Николая в какой-то момент шевельнулось сочувствие, но лишь на мгновение. Просто какими-то жалкими выглядели опущенные плечи Петра Григорьевича. А Пестель же «злодей без малейшей тени раскаяния». Гордый, своенравный. Хоть и давал подробные показания, но в его глазах император читал ехидство, чуть ли не насмешку! Как это выводило Николая из себя! Пестель определённо самый главный мерзавец из них. Не заслуживает оправдания — лишь осуждения, ведь именно из-за него, идейного вдохновителя бунтовщиков, и случилось это проклятое восстание, когда Николай запятнал себя кровью. Вздохнув, он флегматично поднял взгляд на мужчину в потрепанном мундире, которого ввели в кабинет пару солдат. Пестель выглядел осунувшимся, уставшим, но всё равно твёрдым. — Вновь мы с вами встретились, Павел Иванович Пестель, бывший полковник Вятского полка, — процедил Николай. Специально напомнил о звании, которого Пестель был теперь лишён. А ведь мог спокойно жить, служить царю. Ведь умный же человек, талантливый. Даже Его Величество Александр I отметил на смотре превосходную службу Пестеля — пехотный полк, ставший под грамотным руководством подобным гвардии! И что понесло этого уважаемого господина по кривой дороге? Николай не мог понять. На том же смотре и Николай пересекся с Павлом Ивановичем, но не было повода познакомиться ближе. Кто ж знал, какой человек скрывается за личиной этого талантливого полковника. Пестель был твёрдый, сильный, ещё и умный, к сожалению — поймёт ведь однажды, что Николай Павлович не сильный и не стойкий, а очень, очень несчастный человек. Что-то надломилось в императоре в декабре — до сих пор теребит душу. Видя, что узник не отреагировал на слова императора, Николай холодно начал допрос: — Вы действительно намеревались свершить убийство императора и царствующей фамилии? Павел немного неустойчиво стоял пред тяжёлым взором императора, сцепив руки в замок, чуть подсогнув больную ногу, а про себя негодовал, что в кабинете нет даже стула. Как ему уже осточертели эти допросы! Цепи сняли, слава Богу, хоть ненадолго можно дать отдохнуть рукам. Нападать на одинокого Николая не было смысла, да и где взять сил? Пестель нахмурился, обдумывая вопрос. Его уже не раз спрашивали об этом… — Были разные варианты, — аккуратно ответил заключëнный. — Как я уже говорил, то было бы мерой пресечения волнений. Мы стремились сберечь Россию от бурь гражданской войны, охватившей в своё время Францию. Разве вы не желали бы покоя стране, будь вы на моëм месте? — Я бы никогда не оказался на вашем месте! — Гневно воскликнул Николай. На его месте… да уж. Пестель вздохнул. Император поднялся из-за стола, сурово глядя на узника: — И смогли бы жить с этим? — Продолжил он. — Жить, зная, что убили невинных людей? Мою семью? Меня, наконец? А я-то в чëм был виноват?! Да что ж это такое! Николай и не заметил, как у него вновь дрожат руки. Холод, который сковывал его лёгкие, не давал сделать полноценный вдох. Ровный несломленный взгляд мятежника раздражал императора. — Семью, вас, — повторил за ним Павел, нахмурившись, — Ваше Величество, то был бы крайний случай. Николай знал, что сам Павел-то активно выступал за этот «крайний случай». Соратник его, Поджио, лично поведал, как Пестель перечитывал по пальцам николаевских малолетних детей. Конечно, полковник не стал бы сам мараться — послал бы этого дурачка Каховского, который в порыве волнения уже застрелил Милорадовича. Что, впрочем, не оправдывает Петра Григорьевича, ой как не оправдывает. А может, стоит поверить в сказку, в то, что Пестель со своими товарищами и в самом деле устроили бы «конституционную монархию», не убили бы его самого, родных, Сашеньку… но что теперь говорить! — А вы-то, Павел Иванович, желали этого? — Николай Василиском глядел на полковника. — Жаждали взойти на престол. Видели себя… — Император провёл цепким взглядом по Пестелю — Наполеоном. А что получилось в итоге? Стоите сейчас передо мной… Не совестно ли вам от пролитой крови? — А вам? — Дерзостно ответил Павел. — Мне? — Удивился Николай. Осознав, что узник имеет в виду, император сжал кулаки от злости. Да как Пестель смеет напоминать Николаю о том страшном дне! О багряной крови на площади, о прорубях, куда сбрасывали тела убитых, о криках боли сотен раненых. Император слышал их до сих пор! Их вопли набатом звучали в ушах! Обуреваемый ненавистью, он прорычал: — Мне, значит, — Николай буравил узника взглядом, что-то отчаянно выискивал в лице мужчины. И как этот мерзавец только мог упрекнуть императора! На губах Пестеля тенью скользнула усмешка. Кажется, его даже устраивало, что он вывел из себя Николая. — Ах вы…! — Николай еле сдержался от крепкого словца. — Возомнили себя спасителем Отечества?! Знайте же, что вы убийца, вы все убийцы! А я не бунтовщик. И не был им никогда. Если бы не смерть моего брата и не отречение Константина, думаете, стал бы я императором? Думаете, я желал этого?! А знаете ли вы, что значит быть императором? Значит принимать крайне тяжёлые решения! Вот как вы решили, что в праве решать кому жить, а кому умереть ради вашей «республики». Так?! — Так, — во взгляде Пестеля страха предсказуемо не было. Впрочем, не страха ждал Николай. Император, скрестив руки на груди, продолжил, отчётливо проговаривая каждое слово: — Вот и я принял. Когда расстрелял из пушек гвардейцев… тогда, на площади. Вас, конечно, не было здесь. А жаль, посмотрели бы на… представление. Жестокий царь, «император картечи»! Они не понимают! — Николай сжал зубы. Грудь сжимали тиски, боль пронзила сердце и лёгкие. Воспоминания нахлынули с новой силой. Маска грозила треснуть и тогда Пестель всë увидит, ну и пусть — он всё равно не жилец теперь. Но император не может быть слабым. А пожар ненависти, казалось, заполнил уже всю комнату. Николай продолжил: — Они не понимают, что я не мог отступить. Или вы убьете меня, или я — вас. И я стал палачом. Я, думаете, не понимаю, что натворил? Какой грех взял на душу! А кто виноват в этом?! Я не был на войне! Я к таким решениям не был готов! Я — не Константин, который бы свернул вам шеи голыми руками и не поморщился. Если бы не вы, господин Пестель, со своими товарищами, то этого всего не было! И даже если бы… то этот приказ отдал бы не я. Не я взошёл бы на престол на крови своих подданных. Так что я отвечу на ваш вопрос: мне не совестно. Вы мятежник, а я император с руками по локоть в крови, но не по своей воле, а по долгу. Пестель впервые разглядел в суровом императоре человека, которому было… больно. Растерянного, на которого в одночасье свалилось бремя огромной страны и декабрьское восстание. У Павла что-то мучительно кольнуло в груди. — Вам не стоило отдавать приказ стрелять картечью по гвардии, — тихо проговорил он. — Я предлагал им разойтись. Прикажете ждать, когда они совершат переворот? Или застрелят меня как Милорадовича? — Вас… вряд ли вас в самом деле бы убили, — негромко сказал Пестель, но видно было, что он не особенно верит собственным словам, — большинство членов Северного общества было настроено на конституционную монархию. — Надеяться на милость мятежников, таких как вы, как Рылеев, как чёртов Каховский, — хорошее решение! — зло рассмеялся Николай. — О нет, мой долг был сберечь государство. А вы, коль добились бы власти, утопили бы всë в крови! Пестель молчал. Знал ведь, что Николай был прав. Жертвы неминуемо бы были, ведь не бывает революций без крови. Даже военных революций. Оправданы бы были смерти? Павел верил, что да. Затем пришли бы столь необходимые стране перемены… Николай приблизился к Пестелю, сжал того за плечи. — Я не желал смертей, Павел Иванович. А теперь из-за таких, как вы, реки крови пролились в столице! Я ненавижу вас. Себя, палача, ненавижу, но более всего — вас. Потому что я сохранил страну и монархию, но какой ценой? Вам, может, и не привыкать марать руки, но для меня это недопустимо. Было. — Я никого не убивал! — прорычал Пестель. — Вы — нет, а скольких убили ваши товарищи! Скольких вы склонили к мятежу! — крикнул Николай. — Нет у меня к вам ни милосердия, ни сострадания! И я сделаю всë, что в моих силах, чтобы вы ощутили тяжесть своего греха. Боли, что причинили невинным душам, мне, и всей России! Вам нечего надеяться на мою милость. Вас ждёт казнь. Николай отпустил Пестеля и засмеялся. Ему не было смешно, скорее стало чуть легче от высказанной невыносимой, разрывающей сердце боли, но вот почему-то так хотелось смеяться. А он даже не знал, что может смеяться — вот так. Неестественно, надрывно, отчаянно. Ужасное слово «казнь» вертелось в голове Пестеля. Безумный кошмар! Хоть узник и понимал расклад, но всë же отчаянно надеялся на что-то. А тут… Павел тряхнул головой, приходя в себя. Встревоженно поглядел на императора, который выглядел… ужасно. Революционер отчасти понимал его — жертву обстоятельств. Будь сам на его месте — наверняка не поступал бы иначе. И Наполеон в свою время палил картечью по бунтовщикам. Как не хотелось признавать, но Николай со своей стороны действовал абсолютно правильно, оттого сейчас у власти именно он, а не тот же Трубецкой. Но как этот шаг на нём сказался! Павел медленно приблизился к Николаю — надо успокоить его… Тот выглядел бледно и потерянно — на нëм сказались долгие волнения и горестные ночные бдения. — Ваше Величество, — осторожно начал Павел, — в том, что случилось восстание, нет вашей вины. То был результат пагубного правление последних лет Его Величества Александра. А вы, я вижу, хороший человек. И как мог Пестель такое говорить, понимая, что Николай собирается его казнить! Полковник сам не знал — просто посчитал, что так будет правильно. Павел понимал, что его слова ничего не изменят. Что Николая надломили ужасы 14 декабря, и император нашёл смысл только в одном — в мести. И эта священная война, что идет в его душе, не закончится в ближайшее время. А, возможно, не прекратится никогда. — Хороший человек, — грустно усмехнулся Николай, — я? Искренне произнëс эти слова Павел Иванович или нет, но они болью и странным теплом отозвались в душе Николая. Он раньше считал себя в целом порядочным, достойным человеком. Это была та истина, на которой он стоял, и Николай был уверен, что не случится на земле такого, что заставит его пойти на жестокий компромисс со своей совестью. Оказалось, случилось. И именно Пестель, человек, из-за кого мир Николая рухнул, теперь старался его утешить. То что Николай сотворил 14 декабря навсегда останется с ним, но, возможно, когда-нибудь, император сможет взглянуть в завтрашний день без боли и сожаления. Удивительны были утешения Павла. Признаться, это были слова не врага, а… почти друга? По крайней мере, человека, который желает проявить заботу о государе, и это было на редкость приятно. Глаза Пестеля теперь согревали мягким теплом. — Вы свершили свой долг. Это достойно уважения. — Павел чуть улыбнулся, по-военному кивнул. Ещё помнил прикосновение Николая — такое, словно тот хотел прямо сейчас, на месте, убить его голыми руками. Но в то же время было приятно ощущать сжатые ладони императора на своих плечах. — Знайте, я не желал зла лично вам. Моим стремлением было приблизить перемены, что благотворно сказались бы на жизни нашего народа. Дух времени твердит о необходимости кардинальных преобразований. Я желаю вам постичь новую эпоху! Признаю, что вижу в вас задатки великого правителя. Николай был удивлён услышать такие слова от Пестеля. Уж кто-кто… На мгновение Николай подумал, что это такая своеобразная лесть, но Павел уж точно не был похож на льстеца. Глаза Пестеля переливались, его речи хотелось слушать. Даже будучи узником, он не утратил душевной силы — сделал шаг ближе, продолжил: — Знайте, я готов принять свою судьбу с честью. И к казни своей… готов. — Пестель вздохнул, на мгновение прикрыл глаза. — То расплата за поражение и недальновидность нашу. Прошу вас только, пощадите моих товарищей. Вся вина лишь на мне. От таких чистосердечных слов что-то колыхнулось внутри Николая, неприязнь к Пестелю ослабела. — Вы благородный человек, — медленно проговорил император, задумчиво разглядывая узника. — И вы, — Павел был очень близко к Николаю. Ближе, чем положено. Пестелю отчего-то захотелось вновь почувствовать прикосновения императора. Тяжело ему далось длительное заточение… Он очень осторожно, почти невесомо коснулся локтя Николая. Тот вздрогнул, словно от удара, резко сделал шаг назад. Пестель понимающе кивнул. Ждал, когда император позовёт охрану, чтоб преступника вновь вернули в ненавистную мрачную крепость, но Николай ничего не делал. Молча глядел на Павла, понимая, что, возможно, в последний раз видит этого удивительного человека. Сложились бы обстоятельства по-другому, кто знает, может, из него вышел бы неплохой государственный деятель? То известно только Богу. — Вы много лет вершили тяжкое преступление, Павел Иванович. Вы сами погубили свою жизнь, — холодно промолвил Николай, подводя итог разговору. — Я знаю, Ваше Величество, — голос Пестеля был спокоен и твёрд. — Я не жалею. Павел медленно сократил расстояние между ним и Николаем, заглянул снизу вверх в его небесно-голубые глаза. Сейчас они показались ему невероятно красивыми. Может, могло что-то получится, избери Пестель с товарищами менее радикальный путь? — Я исполнял свой долг перед Отечеством, а вы исполните свой и будете жить с ним до конца ваших дней. То ноша ваша. Вы сильный человек. Прошу вас об одном — сберегите Россию. Николай кивнул. Молодой император впервые на толику усомнился в своëм решении. Может…? Нет, нет, нет. Он преступник. Глядя в тëмно-серые глаза, Николай ощутил, словно вновь стоит у пушек, и от одного его слова прольётся кровь. Он должен отдать приказ, как бы это ни было ужасно. То его ответственность как императора. И сейчас Николай вновь стоит на пороге рокового решения и чувствует, что не может поступить иначе. Сердце кольнула вина, и Николай обнял узника, прижал к себе. Гладил по мягкому мундиру, уткнулся носом в волосы, стараясь позабыть обо всëм. Император хотел бы верить, что всё можно исправить и жить дальше. Да, случился бунт, погибли люди, но на этом можно остановиться и не устраивать казнь. Высочайшая воля и есть закон — решать ему. Можно было бы пощадить Пестеля, потому что он, хоть и был идейным вдохновителем бунтовщиком, не такой плохой человек. Он понял мучения Николая и постарался утешить. Но боль от того, что пришлось убивать, пусть и не собственными руками, не давала покоя. Краешком сознания император понимал, что казнью, не получится решить текущую проблему. Чтоб более не было таких потрясений стране нужны изменения. Какими они будут, Николай ещё обдумает. А ведь и Павел желал перемен, но мятежник отправился в петлю… Так странно. Император хотел бы, чтоб всë было иначе, но есть вещи, которые нельзя простить. Николай мягко провел рукой по спине Пестеля — его хотелось уберечь и защитить от собственного неотвратимого гнева хотя бы на несколько мгновений. Пока Николай думал о своëм, Пестель крепко сжимал его в объятиях. Уткнулся лбом в золотой эполет и мурчал подобно коту. Трепетно водил руками по широкой спине, шершавому мундиру. Как давно он не чувствовал простого человеческого тепла. И знал ведь, что более никогда не почувствует. Хотелось навсегда остановить это мгновение. Кто знает, если бы они встретились раньше… Всë могло быть по-другому. — Вы знаете, что я должен сделать. — Делайте, Николай Павлович, но не забудьте мои слова. Когда дверь за Пестелем закрылась, Николай почувствовал, что теперь на его душе будет ещё один грех. *** Николай не мог заставить себя лично присутствовать на казни пятерых декабристов. Когда подписывал приговоры пятерых его рука дрогнула. Было ли тяжело принимать это решение? Да. Очень. Он снова кричал, зажимая рот кулаком, когда никто не видел — никто, кроме безмолвных стен кабинета, кроме стрелки Невы, которая билась в окна — такая далёкая и такая близкая. Сомневался ли Николай в своём выборе? Мгновение. Но после принял неизбежное. Это была его месть, высшая форма вендетты. Николай знал, что для успокоения государства должен свершить справедливость, пусть и таким суровым способом. Ему было трудно принимать это решение, да. Новый сильный Николай просто не мог поступить иначе. Николай, чья жизнь началась 14 декабря 1825 года.