Мимоза

Суворов шуганно оглядывается. На кухне кипит жизнь и свекла в кастрюле. Диляра гоняет Марата, а тот с недовольной рожей таскает тарелки с салатами на стол. Вова смеется и от себя добавляет ему подзатыльник, чтобы неповадно было. По-своему хвалит. Суворов поджимает губы и прыскает — за двадцать лет лбу, а мнется как мальчишка. Да и задумка, честно говоря, как у шпаны какой. И когда Марат уносится на кухню, Вова поправляет неожиданный на нем галстук, но очень легший ему к лицу и усам. Дергает петлю узла на шее, накидывает висящий на спинке стула бушлат и хватает целую форму мимозы и бутылку дорогого шампанского. У самой двери кричит, что завтра вернется. Наверное. Кащей уже успевает задремать в подсобке, уткнув подбородок в грудь, как на пороге нарисовывается Суворов. До смешного наряженный, в костюме и галстуке, поверх — перекошенная телогрейка; а в руках — покосившаяся мимоза, прямо так, на блюдечке с голубой каемочкой, блять. И бережно прижатая под бушлатом бутылка. А еще он припорошенный снегом — с усов капает. Выглядит совсем как бездомный щенок, подбившийся к гастроному. — Ты че это, прямо со стола спиздил? — Кащей не выдерживает, откровенно ржет, хлопает по животу ладонью и лениво поднимается с дивана. — Весело ему, — спокойно, без злой окраски в ровном голосе. Вова кривит рот и цыкает под усами, — Не ценишь ты, это ж, считай, как оды под окном. — Да? — Кащей улыбается, не размыкая губ, с ехидством провожает взглядом спину Суворова, когда тот сбрасывает на табурет телогрейку и ерошит влажные волосы. Кащей несколько секунд загадочно молчит, а Вова щуро смотрит на него из-за плеча. И Кащей уходит, чем-то шуршит за стеной. Суворов улавливает слабый, но терпкий запах. Впечатываясь в косяк, спиной заходит Кащей, волоча за собой елку. Редкую на иголки, но настоящую, свежую и пряно пахнущую. Суворов вздергивает брови и ведет носом, прикрыв глаза. — Ну и херня, — он морщится — смешно дергается щетка усов. — Мне тоже не нравится, — Кащей отряхивает руки и упирается ими в бока, с кривой усмешкой на губах осматривая косую ель. У Суворова теплеет в груди. Стащил из дома салат с вином, сбежал на новый год к криминальщику какому-то в подвал — и не расскажешь же никому. Тут только завидовать, с усмешкой думает он. Володя хлопает себя по карманам и запрокидывает голову. — Че такое? — Кащей заканчивает созерцание прекрасного в уродливом и берется за пробку на шампанском. Суворов вдруг заходится хриплым смехом и не останавливается, рыская по ящикам. — Че гогочешь, чахоточный? — Кащей прекращает возиться с шампанским, с ухмылкой наблюдая за Володей. — Я ложки забыл, — сквозь смех проговаривает он, — О, пойдет. Суворов успокаивается, от недавнего порыва остается только улыбка, которую бесцеремонно крадет Кащей. Володя вытаскивает из-под какой-то стопки журналов газету и кивает на бутылку в руках Кащея: — Не жмись, открывай давай, куранты скоро поди, — на душе вдруг так легко, и ржать хочется. Постоянно. И чтобы Кащей улыбался, и чтобы у него на щеках ямочки проступали. Володя небрежно разрывает газету по сводкам с избитыми пацанами на улицах Казани, сворачивает воронкой и поддевает край салата — добротный кусок послушно отслаивается. Суворов протягивает Кащею импровизированный половник. Тот уже разделался с пробкой — их праздничную возню разрезает хлопок. Кащей придерживает пробку, чтобы не пенилось, и почти изящно разливает шампанское по кружкам и немного на стол. — Запомнил же, жук, — Кащей берет сверток с салатом и кусает — не церемонясь, прямо с печатной бумагой. Все равно — пиздецки вкусно. — Так ты канючил невозможно — «Эх, мимозы бы пожрать, мимозы бы, Володь!» — Суворов тенит улыбку, а Кащей его под ребра локтем пихает. — Я с твоей мачехой знакомиться пойду только из-за ее мимозы, — Кащей мычит, и щедро отваливает еще горсть салата, прихлебывая шампанским как чаем. — Разбежался, я тебя на порог не пущу, — Суворов посмеивается и также ест мимозу вместе с чернильной бумагой. — А оды? — как-то слишком серьезно спрашивает Кащей, ранимо выпятив нижнюю губу. Ага, как же. Володя замечает дрожащие уголки губ. Как бы не заржал. — Хуеды, — Кащей одобрительно хмыкает и залпом опустошает стакан. — Куранты, Костян, — напоминает Суворов, пока Кащей наполняет шампанским стаканы. Тот трет ладонями колени и ерзает. В мгновение откуда-то выуживает клочок бумаги, пихает такой же Вове и что-то быстро скребет огрызком карандаша. Бросает его Суворову, с горящими глазами, мурлыча что-то под нос из старого выпуска «Голубого огонька», поджигает листок и, зашипев, бросает его в кружку. Володя заторможенно повторяет и они, немного не успевая, пьют на брудершафт, смотря друг другу в глаза. Вова тянется к лицу Кащея, опустив взгляд на блестящие в желтом свете губы; хочет поцеловать. Кащей вдруг ржет и чуть не давится. Суворов тоже смеется и похлопывает его по спине. Был момент. Да сплыл. Игристое вино медленно, но верно оседает в голове словами «Не взяло че-то, еще хлебну». Каждый раз попадаются. Кащей вдруг подрывается с дивана, вспоминает «Нового героя» Миража и хрипло басит, пошатываясь и размахивая руками. Чуть не валит елку — но Володя вмешивается в спектакль, перехватывает его по рукам и ногам. Внутри Кащея — кружки четыре вина, тайком вылаканные от Вовы, почти вся мимоза — Володе достается лишь одна горсть. Это все мешается и бурлит, а Кащея тянет потанцевать. Наверное потому, что впервые за месяц он сидит в подсобке ночью не один, и гасится не в одного. — Вам уже достаточно, буйный, — Кащей щурится и в воздухе чмокает Суворова, выкручиваясь, приосанивается и выпячивает грудь. Вальсовым квадратом меряет комнату, и Володя даже думает присоединиться, как Кащей, восторженно промычав, подхватывает со стола журнал. И Вова только сейчас почему-то вспоминает его обложку — голая девушка, со стоячей грудью и круглыми бедрами. Они заваливаются на диван, Кащей что-то ищет в журнале, без интереса листает фотографии с обнаженными женскими фигурами, потом останавливается на одной, щурится, рассматривает, и тыкает в бумагу, оборачиваясь к Суворову: — Глянь, ну ебать же у нее бицуха! Я который раз листаю и вижу. Хуйня какая-то — сразу дрочить перестает хотеться, — Кащей возмущенно поднимает брови, а у Володи отпечаталось и сейчас только почему-то проявилось, как Кащей его за шею хватает на спарринге и ко лбу своему тянет. Кащей замолкает и с какой-то пронзительностью пялится на Суворова. — А ты на нее не смотри, — Володя сглатывает, из-под ресниц смотрит на Кащея и вкрадчиво шепчет, — На меня смотри. Кащей хватает Суворова за шею, по-своячески, как умеет. Так, что у Вовы живот скручивает. Смотрит что-то, пальцем постукивает по загривку. Володя не помнит, кто первый сдается, но готов признать, что он сам — слишком уж перло от его взгляда, дыхания. Суворов подбирает под себя ноги, встает на колени и нависает на Кащеем, еле касается его губ, немного отклоняется, чтобы тот тянулся за ним. Кащей мычит, дергает бровью и рывком прижимает Вову к себе, стукается с ним зубами. Кащей другой рукой ведет вверх по бедрам, игриво возится с молнией на брюках, бряцает бляшкой ремня. Володя заводит ладони за широкую спину, обнимает за шею и подбирает Кащея вплотную к себе. Кащей тесно пробирается пальцами между ними, стягивает его брюки на бедра и дразнится — еле касается твердеющего стояка. Он всегда лезет первым, потому что знает — после того, как кончит, не соберется, а так и останется — размякать на продавленном диване. Кащей широко надрачивает Суворову, тот глухо и бессознательно, как в горячке, мычит, сипло стонет ему на ухо и кусается — за губы, плечи, шею. Кащей закрывает глаза, гладит большим пальцем вздутые вены, а Володю сковывает сладостная судорога. Суворов загнанно дышит, глотает вязкую слюну и, устало улыбаясь, наклоняется и давит на грудь Кащея. Тот ухмыляется и откидывается на локти, спиной вжимаясь в спинку дивана. Вова мнет бугор в помятых брюках, и складывается в три погибели над животом Кащея. А у того аж дыхание перехватывает и под ложечкой сосет. Суворов мельком бросает на него заполошный взгляд и прикусывает ткань. Сначала — только ткань, а Кащей уже кончить готов, вздрагивает, закатывает глаза. И Вова прикусывает набухший орган. Цокает собачка на молнии, и Кащея по новой ведет — одновременно болезненно тянет и пиздец как хорошо. До шума в затылке. Суворов, отнявшись, одним движением вытаскивает стояк, успевает, прежде чем Кащей кончает ему на руку. Оба жадно глотают воздух. Спертый воздух в подвале липнет ко взмокшим вискам. — А ты оды-то петь будешь? — Кащей ерзает, поудобнее подминает под себя Вову и щипает его под ребром. — Буду, чего же не петь, — Суворов из горла сушит шампанское и ставит пустую бутылку на пол. Володя бегло и целомудренно целует Кащея в лоб, тот притирается к Суворову, лениво и несколько нежно лижет его за ухом, ведет по челюсти; а за стенами подсобки — гремят салюты и хлопьями почти также нежно крошится снег.