24.07.2007
"Я, как самый надёжный поломанный велосипед, жду тебя в пыли фургонов и стоянок. Жду уже второе тысячелетние. Пока ты просто прокалываешь мои шины. И тебе так несомненно проще. Асфальт не тёплый и не холодный, зато убаюкивающе жидкий. На нем размазаны внутренности окурков, возможно, птиц, а ещё позорные ошмётки моих. Садись и посмотри. Просто смотри. Можешь даже потрогать, но умоляю не оставь пятен на своём кольце. А пока ты смотришь на краснеющие дорожные опухоли, состоящие из меня и какой-то вонючей гадости (Извини, я выпил слишком много вчера), я кое-что тебе расскажу. Садись и слушай. Просто слушай. Можешь даже задавать вопросы, но умоляю, не говори, что ты пришёл от того, у кого такое же кольцо, как у тебя. (Я и так знаю это) Мои бока горят словно у старой облезлой турки. Закипаю и переполняюсь пеной. Вокруг начинает темнеть, а мы совсем скоро должны засиять. Но сначала ты послушаешь мой рассказ, иначе я сломаю твой палец. Тот самый, на котором кольцо. Поверь мне, я сделаю это. (Никогда не лгу и не ем просроченную клюкву) Садись и молчи. Просто молчи. Можешь даже встать и уйти, но умоляю тебя, заткнись уже, ведь я знаю, что ты уже давно не со мной. А рассказ мой о двух молодых людях, которые именуют себя склеенной вечностью, а ещё разбитой бессовестной моралью, и ещё главным позором своего маленького городка, в котором выросли. Они клялись быть вместе против всего Мира, против горящих бутановых цистерн и глаз, воющих глоток и репродукторов. И тогда на них открыли охоту, отстреливая чем-то серебристо светящимся. Вертолёты с безобразными лазерами, фонарями и ориентировкой в две головы пожирали с воздуха Землю. Ты слушаешь меня? А скоро один из них струсил и сдался, думая, что спасает обоих. В тот день его прокляли даже звёзды, несуразно, но самоотверженно потухнув. И всему пришёл конец. Уже осталось совсем мало времени и у старой облезлой турки снова начали болеть глаза. Смотрю на тебя, а ты с очарованием пялишься на то растекающееся рядом безобразие и целуешь меня. И я всё ещё хочу сломать твой безымянный палец. И всё ещё хочу обнять тебя. Лги, лги и целуй иконы. Тогда на небесах может быть тебе споют колыбельную." (Тогда я точно прощу тебя опять)
Сцена спутана проводами и еле видимыми огнями, перебита взглядами людей и их рвущимися голосами, измазана чем-то вязким и тёмным, чем-то, что видит только Фрэнк. Пора выходить и увязнуть в этом сверкающим месиве, которое отбрасывает тысячи бликов, оставляя обсолютно всех полностью слепыми. Публика жаждет и давиться сжатым, тепловатым воздухом. А Фрэнк сидит за слепящей сценой, в такой тени, куда даже не долетают звуки аппаратуры. Беззвездный вакуум сжырает их на лету. Думает, что, наверное, в такой же темени закулисья Джерард надевал кольцо на тонкий женский палец. И как он только что-то тут увидел? Правильный Выбор пялится на Фрэнка отупевшим взглядом, в котором ничего не отражается. Лёгкие плавятся от давления на них перегретого пива и головной боли. Его глаза в обрамление пушисто-щенячих ресниц пухнут и закрываются, сдуваются и снова пытаются смотреть. Смотреть сквозь пальцы, время, сцены, волосы и обручальные кольца. Фрэнк сползает ещё ниже, а руку охлаждает какая-то металлическая труба. В сегодняшним сне он снова провалился и выпал прямиком в чужую кровать, напоровшись там на ещё одно тело. И теперь у него болит локоть. Остальная часть сна смазалась или слегка стёрлась, но сахарное сердце Фрэнка похоже на замоченный в теплом пиве раскрошенный браслет из драже. Оно купается в алкогольных пара́х и бездумно хочет облить чужую руку чем-то, что растворяет даже звёзды, даже солнечные ветры, даже мысли о том, кого действительно любишь. Тогда Фрэнк начинает думать, что оболлёт Джерарда его же шампунем. Думает, видит где-то машущего ему Рэя – сигналит, что пора выходить, а ноги уже пустили раздутые корни и их невозможно оторвать. Но это необходимо и никто не спрашивает твоего мнения. Даже при выборе имени, даже при выборе пиццы, даже при выборе того, кому запихивать кости в круглую железяку действительно хочешь. Люди рвут глотки, их уже раскачивает и трясёт. Это выглядит несуразно, но угрожающе одновременно. Скажи что-то не то, и такое стадо перемолотит твои рёбра своими ботинками в горьковатый порошок и развеет его за первым же попавшимся углом. Фрэнк чувствует, как его глаза обветриваются и затягиваются плёнкой, становятся похожими на липкие леденцы в обёртке. Его снова бьют в голову. Он думает. Думает о том, что, наверное, Джерарду слишком нужны его рёбра не по частям и не порошком, раз он сделал то, что сделал. Щенячие ресницы заламываются от давления на них закрытых глаз, и Фрэнк всё ещё надеется, что Джерард не поступил так, как поступил. Он уверен, после выступления сделает очередную запись на какой-нибудь бумажке, на 5-ти долларовой купюре, да даже на обёртке из мусорной корзины о том, как болят его ноги, как трещит голова и как тяжело видит человека к тебе спиной. Во всех возможных смыслах этих слов. Концерт начинается и грандиозный Парад Смерти сходит на сцену. А Фрэнк уже всерьёз начинается бояться, что на одного мертвеца может стать больше. Но он берёт в руки гитару, неизменно всегда умеющую говорить за него, и совсем неожиданно мысли тухнут, переставая взбивать миксером мозг, вызывая чувство тошноты в желудке. Впрочем, впереди ещё почти двадцать песен, которые нужно сыграть, которые нужно проорать и прожить, на алтарь которых нужно вывалить своё нутро, припорошеное дорожной пылью и детской тупостью. Возможно, его затошнит не раз. Всё вокруг загорается, голосовые связки прогреты и уже начинают перегорать от молчания. Фрэнк мысленно креститься и материться. Ноги похожи на гири, тело похоже на пыльный чемодан с бабушкиными панталонами и только руки похожи на крылья. Чистейшие, из неба и перьев, бьющиеся о струны. Он нервничает и хочет казаться лучше. Сцена не терпит фальши, особенно когда вы пьяны, особенно когда вы употребляете, особенно когда вся ваша жизнь фальш. В конце концов это противоестественно. Лица людей неразличимы, они похожи на сплошное кричащее месиво. Это невообразимо напоминает то, что творится внутри Фрэнка, и то, что он невообразимо хотел бы, что бы творилось в том, кто сейчас кричит: "Я не в порядке!". Кто повёрнут спиной и к ней совсем никак не прикоснуться, ни ножом, ни щекой. Голова тяжелеет и Фрэнк рад ничего не видеть из-за волос. Пора собраться и закричать. Он часто делал это в детстве и даже сейчас не должен бы разучиться. "Lie to me!" По тональности крик выходит похожим на тот, который вырвался у него, когда он летел на скейте лет в пятнадцать, а на встречу выехал грузовик. Оказалось же, что грузовик выехал на встречу Джерарду и сбил его, быстро и качественно. Фрэнк тормозит, а потом пялиться на Уэя. Тот тычет в толпу средний палец. Мыльный шарик лопается, а уши закладывает из-за перепада давления. Фрэнк одними губами повторяет строчка в строчку то, что поёт Джерард, глядя на него и чувствуя, как его снова начинает тошнить от переизбытка мыслей. Он не против проораться ещё раз. Не против разбить о чью-то голову гитару, не против послать кого-то, не против обнять кого-то. Почему этот кто-то даже не смотрит? Это как самые отбитые американские горки, как смешивать всё, что нашли в отделе спиртного по акции, это как целоваться до синяков и отколотой зубной эмали. А потом Фрэнк снова начинает чувствовать странную лёгкость, как будто он пластиковый шарик для пин-понга, обтянутый мокрой от пота футболкой. Его швыряет из стороны в сторону, хотя он точно стоит на месте, и, наверное, может только это. Хотя, скорее всего, ещё может падать, но уверенности в этом нет. Ощущения розой свиньи-копилки перед запуском в пол. Чёрт его знает, что происходит вокруг, а внутри пляшут урночки, омываемые желудочным соком. Внутри них бледновато-цветастый пепел. Фрэнка размазывают звуковые волны, выбивая всю душу и дурь. Планета начинает вращаться быстрее. Такое чувство, что если не пристегнуться чем угодно и к чему угодно, то вылетишь и стукнешься головой об орбиту. "This is a song about not loving somebody" А сердце Фрэнка уже давно покорено и в артерии стремит острый флажок, будто игла обмотанная лентой. Тоже цвета свиньи. Всё пошло не туда с тех пор, как Фрэнк перестал записывать в своих заметках что-то вроде: "Мертвые феи обсыпают нас волшебным кокаином. Они придут по ваши души", и стал колоться этими дерьмовыми флажками. Вокруг течет туманная река из людских дыхания, кровообращений и мочеспусканий. Это не романтично, не утонченно, это даже не привлекательно. Это так, как оно есть. И совсем скоро Фрэнк смертельно подавится своим же пульсом, а его сонная артерия забьется липким воздухом и чужими признаниями между строк, закупориться золотым напылением кольца. "I still love you like I did yesterday" Фрэнку кидают в голову камень, кидают готовой камень, камнем кидают голову. В ушах шелестит белый шум, сердцебиение, похожее на полиэтиленовый пакет, и голос Джерарда. Он действительно сказал это? Кого и когда можна успевать любить после того как тебя спресовал грузовик? У Фрэнка чешутся губы от недоверия и они же зудят от благоговения. Дышать становится тяжелее, когда половину тебе положенного кислорода сжирают, не подавившись. Это прям как "бежать и будто бы быть на месте." Он дышит на месте? Это просто кислородное голодание. И ещё голодание по чужим рукам, губам и телу. И ещё просто голодание, он ни черта не ел. "Саncer" А клавиши роняют звёздные пылинки, и Фрэнк роняет себя в углу. Он должен был бы уйти со всеми, Рэй даже спросил его: "Всё ли в порядке?". Кивай, не кивай, а толку совсем не будет. Он хочет остаться и послушать. Пол кажется невыносимо мягким, а спина наоборот окаменелой. Море переживало Фрэнка и теперь выбросило на берег, тухнуть в нескольких метрах от Солнца, которое отбрасывает тысячи бликов, оставляя обсолютно всех полностью слепыми. К нему невозможно прикоснуться и его больно обходить взглядом. Но Фрэнк устал и хочет просто посмотреть. Сейчас бы не помешали увлажняющие капли. Он чувствует, что начинает заболевать или скоропостижно стареть, но под его голос не страшно даже умереть. Наверное, так чувствуется облегчение. Фрэнк никогда не любил что-то настолько сильно, как эту песню, как его голос в этой песне, алегоричный, подходящий к ней везде и во всем, сшитый с ней без единого шва. Это как чистая смерть от болезни. Она не стерильна и не пахнет спиртом, но она хрустальная, тонкая и еле заметная, безграничная. Она дарит спокойствие. Фрэнк не слышит строчки с обетом никогда не женится и его практически бьёт разрядом, но он перекачан анастезией, усталостью и пивом. И он, молча сидя в углу сцены, сложив свою голову на блоки аппаратуры Marshall, хочет непременно убить кого-то, хочет непременно пробить кого-то, хочет проколоть напухшие веки и уснуть. Он хочет проснуться на чьём-то плече."Когда ты оставил меня ради неё, я был последним, кто узнал. Когда она оставит тебя умирать, ты будешь последним, кто узнает."