***
Вы кричали на меня, говорили есть. Я не мог, ничего в горло не лезло. Меня тошнило, сильно тошнило. Вы так со мной мучились. Так со мной намучались. Помню, вы вылили мне за шиворот ту кашу. Она неприятно холодная ползла по моей спине. Я лишь чуть щурился, не подавая вида, что мне неприятно. Помню, как вы заставили нести меня тяжёлые инструменты вам в лабораторию. Помню, ту длиннющую лестницу. Я еле шагал по ней. Как был я слаб и жалок. Помню, как спина трескалась, как кости будто бы ломались. Упав у порога, вы сказали, что я слабак. Что даже такие лёгкие вещи не могу донести. Вы правы. Я жалок, как вы меня терпели? Я бы себя точно прикончил, такого бесполезного, такую тряпку. Помню, обнимали ребёнка кто-то. С такой завистью на эту мерзость я никогда не смотрел. Вы дали подзатыльник. Объяснили, что мне это не нужно, такие дети становятся мягкотелыми, не готовы к трудностям. А я же должен быть сильным, должен все уметь преодолевать, не проронив слезинки. Как я был глуп. Зачем такому завидовать? Нужно завидовать достижениями других. Нужно отбирать эти достижения у них или самому достигать. А завидовать данному мерзкому действию, хм, просто глупо. Так делают глупые. Но тогда я был тупорылым, но сейчас, сейчас то я поумнел, сейчас я понимаю учителя. Помню, вы спали на своей кровати, я рядом, на коврике. Тогда из меня водопадом лились слезы. Я пытался их вытереть. Я ругал себя. Что я мразь слабая, трус, что я недостоин того, чтобы быть рядом с учителем. Что сейчас я плачу, плачу как последняя тряпка! Как мерзко! Меня от самого себя выворачивает. Глупый слабый тощий мальчик. Помню, съел больше калорий чем надо. Тогда вы кричали на меня, называли жиртресом. Заперли холодильник на пару дней. Вы ели из холодильника на своей работе, я не ел ничего. Я шатался тогда, иногда падал в обморок, был и так худощав, а в те моменты становился похожим на скелет. И это правильно, пусть я завидую вам и стыжусь данного мерзкого поступка. Пусть я буду стыдиться быть свиньёй без контроля. Помню, смотрел в зеркало. Синяк на глазу. Такой ярко фиолетовый. Были синяки на шее, на груди, на животе. Больновато было их трогать. Тогда я ощупал свою спину. Подтянув пальцы к себе, я увидел алую кровь. Возможно, раны остались от ремня учителя. Помню, мозоли на руках, синяки, не зажитые раны. Вы говорили, что так и надо, что если бы у меня не были рабочие руки, то я бы не был человеком. Ведь обезьяна стала человеком за счёт упорного труда. Если бы я не трудился, я был бы глупой мартышкой. Это правильно, в книгах я читал что это верно. «Трудовая гипотеза». Слышали? Помню, я ошибся, случайно сделал ни то. Помню, вы таскали меня за волосы по лаборатории. Пару волосинок точно упало. Помню, вы били меня по всем участкам тела до посинения. Помню, как кричали, аж уши закладывало. Это верно, это правильно, я не должен был допустить не единой ошибки. Помню, подарили мне черные очки, как я тогда радовался. Это была моя самая главная радость в этой жизни. В них я видел, как обычный человек, все стало таким ярким, таким цветным, оказывается, я видел мир черно-белым, а он был таким все это время… Как необычно. Я не мог насмотреться в очки. Меня переполняли ощущение неистовой радости. Я прекрасно помню вас, учитель. Помню ваше серьёзное лицо, помню ваше крепкое тело. В мгновенье все это прекратилось в пепел. Ничего не осталось. Пепел на моих руках. Я пытался вас собрать- не получилось. Как жалко я выглядел тогда. Фу. А сейчас, вы спокойно хранитесь в белой металлической коробке в моей комнате. Возможно, вам приятно видеть меня таким успешным, уверенным в себя. Я надеюсь.***
Как ты доверчива и глупа. Думаешь, муж твоего друга тебе не навредит? Как смешно. Если честно я довольно долго над тобой смеялся. Ты что, каждому встречному доверяешь? Умора! Тёмная комната, освещал её только лишь слабый свет ночного спавна из окна. Ты дрыгалась, прикованная к креслу и заткнутая железякой. Так было шумно от тебя. Фу! Нож скользил по моим жирным рукам в белоснежным перчатках. Толстенький, помещался с лёгкостью в руку. -Как ты потешна в таком состоянии, где же дерзость? Где же крики про Арасак? Где же они? Я жду, Мутя! Что? Голосок ослаб? Как жалко. Так злобно ты на меня посмотрела, ты будто хотела меня испепелить меня взглядом. Как жалостливо, что у тебя не получиться! Нож примкнул острым краю к наружнему слёзному протоку глаза и забурился в глубь. От чего ты по виду начала неистово кричать и дрыгаться. -Как бы мне было тебя жаль, но жалость я забыл дома. Сейчас, мне хочется лишь неистово хохотать с твоей слабости, но надо быть потише. А то нас могут услышать. Ты начала двигаться ещё сильнее и ещё громче. Как тебя легко обвести вокруг пальца, а я лишь сказал пару слов. Ты была как тряпичная кукла в моих руках. -Забыл! Тут же очень хорошая звукоизоляция! Твои старания напрасны! Лезвие, прикоснувшись к венам внутри глаза, стало двигаться вправо. Было это легко, будто режешь чуть подтаявшее масло. -Твое тело бы продали за тысячу алмазов. Лезвие стало пытаться направляться наверх, в сторону лба. -Если бы отрубили руки, то стоило бы твоё тело алмазов так 500. Лезвие направилось влево, с лёгкостью продвигаясь по глазнице. -Отрубив бы ноги- алмазов 100. А если бы остался один глаз- то за один алмаз. Мутный зелёный глаз под действием гравитации с лёгкостью выпал из глазницы. Видно, ты дрыгалась не так сильно, плакала, видимо словила болевой шок. Глаз оставалось лишь взять пальцами и придвинуть к себе. -Но если бы они знали, что с помощью него можно узнать тайны мироздания, что можно предсказать будущее или пообщаться с предками. Твой глаз стоял бы дороже твоего тела! Надо было меньше говорить. Глаз вытянулся из глазницы, остались вены, связывающие его с мозгом. Они легко порезались ножом. И вот, глаз оказался прямо в моих руках. А Мутя окончательно потеряла сознание.***
Пухлый мужчина, довольная и хитрая улыбка, черные волосы переходящие в фиолетовый, лиловый костюм. Что же смущало рыжего муженька? Глаза. Один глаз был фиолетовый и бездушный, второй тёмный, зелёный и мутный. Тогда, по ощущениям, Гельмо будто выблевал все свои органы на пол. Было противно и мерзко на языке, да и на душе. Он не хочет смотреть в глаза Нагибайки. -Ну что же ты? Что случилось, милый? Что же тебя смущает? Мой новый образ? Ну да, он превосходный, я прекрасно знаю. Гельмо ещё раз вырвало, но сильнее. Скоро в желудке то ничего не останется, будет вырываться из рта прозрачная белая жидкость. Из глаз веснушчатого лились слезы, слезы падали ему на облеваную руку. -Ну чего ты? Тебе её жалко? Ах, какой ты чувственный, какой сладкий, какой дурной. Как её можно жалеть? Как ты глуп, за это я тебя и полюбил. Гельмо сжимал плечи, чуть ли не рыдая взахлеб. Он сидел на коленях, согнувшись, чуть ли не целуя пол, или не целуя свою свежую блевоту. Нагибайка пальчиками поднял голову рыжего за подбородок. У Веснушчатого случился ещё один рвотный позыв. -Ты так прост. Я уверен, пару моих слов, и ты можешь кого-нибудь прибить, например. Гельмо удивлённо смотрел, измрудные глаза дрожали, слезы текли по щекам. По подбородку текла коричневая жижа. Кулаки у него сжались. -Даа, тебе кажется, что ты даже не способен поднять нож в чью-то сторону, но поверь мне, ради меня, ты способен. А знаешь? А я же ради тебя даже палец о палец не ударю. Ты попросту бесценка! Ничего не стоишь! Да тебя за один алмаз фиг продашь! Тратить на тебя своё время, не сильно хочется. Но как же ты смешон, как же жалок. Гельмо вновь рыдал, опять. Правильно говорил Опти, правильно говорила Вмутя. Зря.***
Комната главы Арасак была окрашена в тёмные оттенки. Ночь, полнолуние. Из глаз черноволосого лились слезы, не прекращаясь, как бы он их не вытирал, как бы не себя не материл, как бы ни злился, они продолжали литься. На столе, на против, в самом конце комнаты стояла белая коробка с прахом Родфора. Нагибайке было стыдно за себя, ему не хотелось существовать.