Мы слишком молоды

— Не тормози, — тихо бубнит Мегуми, хватая за руку. Пальцы у нее теплые, потому что она только что вышла из дома. Мегуми слегка сжимает его ладонь и настойчиво тащит к оживленной улице, к горящим теплым светом вывескам магазинчиков и прилавков. Потом останавливается и поворачивается. — Ты как ледышка, и опять без шапки. Детский сад, — она картинно закатывает глаза. Ивасаки иногда любит делать вид, что Шиничиро либо совершенно маленький, либо немного несмышленый, а ему нравится позволять ей это. Пускай. Только руку держи подольше, ладно? — Чего? — Мегуми снова разворачивается, поправляет съехавшую на лоб шапку. На ее пышных ресницах точно-точно осели снежинки. В сумраке и тусклом свете единственного не перегоревшего фонаря, который тоскливо освещал двор, не видно таких деталей, но у Сано в голове уже стынет четкий образ. И еще он, кажется, попросил не отпускать его вслух. — Ничего, — Шиничиро улыбается, хлопья снега кружатся и падают ему на волосы, — ничего. Куда ты там хотела? Пойдем. — Мало ли куда, — зачем-то огрызается Ивасаки и так и стоит, держа его за обледеневшие пальцы и утягивая к ярким огонькам оживленного города, — может, и вовсе перехотела. Сано задирает голову и смотрит в сумрачное вечернее небо, подернутое мрачными облаками. Снег валит так, будто старается наверстать упущенное на все предыдущие годы. Шиничиро глупо улыбается. Сегодня у него такое настроение — улыбаться. И глупо пялиться на снежинки или на Мегуми. Второе предпочтительнее. Сегодня и с мелкими успел поцапаться. Кажется, потому что заставил утром помогать расчищать снег дедушке. И письмо от Изаны получил. Он там что-то про подарки рассказывал, писал, что ждет, когда «уважаемый старший брат» к нему приедет… — Шиничиро-кун, ты чего застыл? — вопрос Ивасаки выводит из транса. Он стряхивает с головы успевший нападать снег и снова улыбается. — Просто… давай останемся тут, Мегуми-чан? — немного дергает ее на себя, поближе. — Что, прямо в этом невероятном дворе? — она обводит рукой унылую улицу. Ей всегда нравилось часами шататься по яркому и оживленному Токио, не по тоскливой его части. Идея сидеть в ее же собственном дворе девушке явно не понравилась, — будем честными, без пива грустновато. — Давай купим, — ляпает Шиничро, хотя никаких денег у него с собой нет. У Ивасаки, он уверен, тоже. — Оно холодным продается, а на улице зима, — как-то нетерпеливо отвечает Мегуми, подходит к нему почти вплотную. — Погреем, — снова продолжает бессмысленный диалог, мысли витают где-то далеко, между семьей и карими глазами Ивасаки. Морозятся, идут через силу. Сегодня у него такое настроение — нести ерунду. Девушка тихо смеется и щекой прижимается к ткани куртки. Теплая. — И как же? В штаны себе засунешь? — Могу и так, — Шиничиро свободной рукой обхватывает Мегуми за талию, губы снова растягиваются в улыбке (ему простительно, у него сегодня такое настроение), он носом утыкается в промокшую в снегу шапку. Тихо здесь. К витринам и ярким вывескам окончательно не хочется, хоть они с Ивасаки и договаривались. Шиничиро отстраняется, утирает лицо от подтаявшего снега тыльной стороной ладони. Она холодная, и лицо холодное, и пальцы на ногах тоже. Сано бухается на близстоящую лавочку, даже не очищая ее. — Я туда точно не сяду. Холодно же, — ворчит Мегуми. Тогда он бездумно и медленно, нет, мысли все-таки далеко, хлопает по коленке. Ивасаки смущается, точно краснеет, точно стесняется. Даже когда присаживается, отворачивает лицо. Ему же сегодня стесняться совсем не хочется, вот вообще не до этого. Обнимает обеими руками, утыкается лбом в плечо, ловит возмущенный вдох, будто Мегуми против. — Ты сегодня тихий, — вместо возражений говорит она. — А обычно? — А обычно рот твой не затыкается, — фыркает девушка, обхватывает леденющие ладони своими. Они все еще теплые. Немного наклоняется, и ее жаркое дыхание опаляет руки. — Ого, Мегуми-чан. — Шапку надо было надевать. — Ну, если это цена за то, что ты… — Я тебя больного навещать не буду. Хоть обкашляйся весь, не приду, — бурчит, пальцы из рук не выпускает, греет. — Значит, будешь присылать гостинцы по почте, — Шиничиро дрейфует между такой хорошей реальностью и тягучими мыслями. Мыслей в последнее время слишком много, все тяжелые и важные. Хрен забудешься. С другой стороны, пока Ивасаки сидит на его коленях, смущенно ерзает время от времени и злится на то, что он недостаточно тепло одевается, они замедляют свой ход. Кладет руку ей на затылок, тянется губами и целует в щеку. Кожа морозит губы, но ему нравится. Мегуми краснеет так, что это становится видно даже в свете тусклого фонаря. Потом склоняется и возвращает поцелуй, и Сано почти растекается, как какой-то дурак. Вакаса бы оборжался. Шиничиро поднимает глаза, чтобы встретиться с Ивасаки взглядами. И, черт возьми. Он на Мегуми смотрит и плавится, плавится несмотря на непривычно холодную зиму и ветер, от которого щеки краснеют и немеют. Сердце заполошно бьется в груди. Он смотрит на лицо девушки, каждую деталь осматривает так, будто в первый раз видит. Или в последний. Пауза тянется долго, пока наконец Ивасаки не моргает и не хмыкает. — Будешь так таращиться, глаза повыпадают. — Это как же? — Сано снова прикладывается лбом к ее плечу, чувствует, как его гладят за волосы. — Как у чихуахуа. Мегуми говорит это таким серьезным тоном, что тянет смеяться. Шиничиро себе в этом не отказывает. Настроение у него сегодня такое — смеяться. — Ржи сколько хочешь. А это правда. — Ну я же не эта… как ее… чихуахуа, — отсмеявшись, бормочет Сано как-то сонно. — Как знать. Они молчат какое-то время, потом Ивасаки лезет за телефоном, смотрит на циферблат. — Мне домой пора, а то отец опять скажет, что я допоздна шляюсь, — быстро слезает с насиженного места, но в голосе слышно сожаление. — Я провожу. Шиничиро неохотно соскальзывает на скрипучий снег, идет с Мегуми до ее дома, придерживает ей дверь. — Пока? — спрашивает. Тут Ивасаки закатывает глаза, берет его за руку и толкает на себя, прямо в подъезд. — Погрейся сначала, умник. Сано снова тихо смеется, пока они стоят рядом, облокотившись о стену. Волосы стали мокрые насквозь. Теперь точно заболеет. Уже начинает соображать, будет ли у него высокая температура и кто будет помогать в это время деду. Майки и Эма все-таки еще слабоватые помощники. Мегуми рядом шаркает ногой по полу. — Все, я пойду, — отталкивается рукой от стены. В следующий момент Шиничро осторожно придерживает девушку за плечи, склоняется и целует в губы. Мягкие, пухлые. Самое главное, теплые. Ивасаки теряется только на долю секунды и тут же отвечает. Не совсем умело, как и сам парень, но сейчас все так хорошо, что желудок скручивает, и… — Мегуми, опять ты с ним шляешься! — звук распахнувшейся двери, такой неожиданный, что девушка успела отпрыгнуть от Сано за долю секунды, и голос ее недовольной матери. — Давай домой! Обломщица. Он уже почти ляпает вслух, когда Ивасаки быстро кивает и машет ему рукой. — Пока-пока, Шиничиро-кун. Улыбается, ярко, широко. Тепло. Бог мой, какая же Мегуми вся теплая. — Давай быстрее, тебе еще у сестры домашку проверять! — вновь торопит ее мать. — Иду я! — огрызается Ивасаки. Поднимается по лестнице, ловит взглядом, как Шиничиро машет ей рукой и подмигивает. Закатывает глаза. Сано выходит на улицу. Уже совсем темно. Ветер дует нещадно. Он подходит к своему байку, стряхивает с сидения снег. Голова легкая, в ней только улыбка Мегуми. Как же он любит ее, вашу ж мать. Парни бы поржали. Но что поделать, у Шиничиро настроение такое — любить.