***
— Доброе утро, — сказал чей-то неприветливый голос. Ника резко вскочила, едва успев открыть глаза. Сперва она даже не поняла, где находится, и её прошиб холодный пот; и только потом в голове слабо замелькали воспоминания. Кащей, машина, дорога от Нижнекамска до Казани… Понятно — она до сих пор в этой дурацкой квартире. Кажется, за те несколько часов, что Ника умудрилась проспать, мать с Кащеем ещё не успели разругаться и расстаться, а потому никто не обрадует её новостями, что они уезжают и это был её первый и последний в жизни сон на раскладушке. Паршиво, потому что, как выяснилось, спать на ней — сплошное мучение. Ника потёрла затёкшие запястья. За окном уже стемнело. Чуть поодаль, разбирая школьный портфель, стояла темноволосая девочка чуть постарше Ники. Форменное чёрное платье с белым фартуком, ровная осанка, волосы, собранные в аккуратный хвост — по всей видимости, это и была та самая сестра Кащея. — Если бы я знала, что ты любишь спать на голом матрасе, я бы не стала стирать и гладить для тебя постельное бельё, — сказала она, не глядя на Нику. — Хотя, может быть, у вас в Нижнекамске так принято. Ника пожала плечами, не сразу распознав скрытую насмешку. — Я не заметила, как уснула… Слишком устала, наверное. — А ещё ты не заметила, как разбросала свои вещи по всей комнате, — от голоса девчонки веяло холодом; Нике стало не по себе. — Я, конечно, повесила их в шкаф в прихожей, но впредь, пожалуйста, так не делай. Я не люблю бардак. — Извини, — пробормотала Ника. — Ничего. Она развязала фартук сзади своими тонкими и длинными пальцами, и тут же аккуратно сложила его и убрала в комод. На полках её комода, конечно, царил такой же идеальный порядок — одежда лежала ровными стопками, рассортированная по цветам. Ника чувствовала, как у неё уже глаз начинает дёргаться от педантичности новой соседки; и её одолевало ощущение, что дружбы между ними не сложится. Ника, конечно, тоже любила чистоту, но не с такой одержимостью — а девчонка выглядела так, будто готова была перегрызть горло за случайно оставленную складку на одеяле или пылинку на подоконнике. Но мать очень просила её хотя бы попытаться наладить с ней дружеские отношения. Кащей казался матери любовью всей её жизни, тем, кого она «так долго ждала» — конечно, ей хотелось, чтобы всё было идеально. Это было бы эгоистично — портить ей настроение, когда она так счастлива. Поэтому, исключительно ради мамы, Ника решила попытаться завести с ней разговор. — Ты же… — она замялась, припоминая имя, которое мать всего пару раз упоминала мимоходом. -.Лейла, да? Девчонка ответила сдержанным кивком. «Да уж» — подумала Ника с раздражением. — «Спасибо за помощь». — Я не видела тебя днём, Лейла, — не сдавалась она, чувствуя себя отвратительно-глупо. — Ты недавно вернулась? — Была на собрании комсомола, — всё-таки удосужилась ответить она. На её груди гордо блеснул золотом комсомольский значок. — М-м, — Ника снова замялась, пытаясь придумать что можно спросить. — И-и… Что обсуждали? Лейла странно на неё покосилась, но всё-таки ответила: — Ставили вопрос об исключении одного мальчика, — сказала она. — Он был замечен в компании группировщиков, которые, судя по всему, сбили его с верного пути. — Группировщиков? — Ника нахмурилась, смакуя неизвестное слово. — Кто это такие? — Разве у вас в Нижнекамске их не было? — Лейла, кажется, удивилась — но удивление не особо отразилось на её лице. — Это малолетние хулиганы, собравшиеся в стайки — обычно они промышляют мелким воровством или разбоем. Если простыми словами, не дают спокойно жить нормальным людям. Ника задумывалась, вспоминая все свои полтора года жизни в Нижнекамске. Вроде бы тихое, спокойное местечко. Она никогда не слышала, чтобы там кого-то вдруг ни с того ни с сего ограбили или побили. Нет, конечно, у них в школе периодически проводились профилактические классные часы, на которые приглашали школьного комсорга или представителя ПДН, а ещё их всем классом водили в кино на фильм «признать виновным» . Хулиганы тоже были, куда же без них. Но чтобы они собирались в целые группировки… — Для Казани это большая проблема, — сказала Лейла, неодобрительно прищурившись. — Их с каждым днём становится всё больше и больше, и комсомолу, даже при поддержке милиции, трудно им противостоять. На прошлой неделе, например, группировщики толпой накинулись на одного из наших ребят — за то, представь себе, что он сделал им замечание о курении в общественном месте. — А почему парни туда вступают? — спросила недоумевающая Ника. — Ну, в эти… группировки. Лейла фыркнула. — Для того, чтобы ответить на этот вопрос, придётся сначала завести с группировщиком разговор по душам — а это сомнительное удовольствие, — но потом она всё-таки сказала: — Должно быть, лидеры группировок представляются им кем-то вроде идеального образа настоящего мужчины. Они сильные, они внушают страх, у них есть определённый кодекс чести, если это можно так назвать. На самом деле, они, в большинстве своем — просто инфантильные, не сумевшие достойно устроить свою жизнь люди со сломанной судьбой. Но, видимо из-за отсутствия рядом правильной отцовской фигуры, мальчики-подростки считают их примером для подражания. Ника закусила губу. — Грустно. — Нисколько, — безжалостно отрезала Лейла. — У каждого есть выбор. Тот, кто сделал его в пользу жестокости и насилия, не достоин сочувствия. Ника затуманенным взглядом смотрела, как она аккуратно раскладывает по местам школьные вещи и поливает из пластиковой леечки цветы, расставленные на подоконнике. Она была какая-то… Как будто ненастоящая. Эта её идеальная осанка, эти её отточенные, похожие на механические, движения, этот ровный, чеканящий каждое слово голос, это отсутствие эмоций на гладком, бледном лице. Словно искусно замаскированный под человека робот. Ника вспомнила Кащея. У него были волосы того же цвета, что и у неё и они, как Лейлины, слегка вились крупными кудряшками. И глаза — такие же тёмно-зелёные. На этом сходства заканчивались. Кащей был живым, постоянно находился в движении; Кащей кричал матом и хрипло смеялся, улыбаясь глазами. Его наколки, неаккуратность и обаяние резко контрастировали с её холодностью и тщательно выглаженным платьем. Почти невозможно было поверить, что они родственники. Брат и сестра. Только у них, кажется, были разные матери. Что ж, может быть это было причиной такой огромной и такой бросающейся в глаза пропасти между ними. Лейла взяла пустую леечку и направилась к ванной; но вдруг застыла в дверном проёме, нерешительно глядя на Нику. Она будто хотела ей что-то сказать, но сомневалась: шестерёнки в её голове, наверняка работающие строго по графику, крутились, решая, согласно логике и холодному расчёту, нужно ли Нике это слышать, или она обойдётся. Но в конце концов Лейла всё-таки сказала: — Завтра у нас в школе после уроков будет общее собрание, посвященное проблеме группировок. Я буду выступать с докладом от нашего отряда. Приходи, послушай — тебе, думаю, это будет полезно. К тому же, сможешь пообщаться с хорошими людьми.***
Первое Никино утро в Казани началось с оглушительного звона жестокого Лейлиного будильника. Ника даже застонала, когда сверилась со стрелками часов — без пяти шесть! За окном — непроглядная темень, ночной туман ещё не успел рассеяться, за ним виднелась убывающая луна. А Лейла уже встала — в комнате её не было, а её кровать была аккуратно заправлена. «Точно робот» — со злостью подумала Ника, пытаясь хотя бы просто накрыть подушку одеялом. Хотя можно было и не пытаться — её раскладушка всё равно бы выглядела убого по сравнению с Лейлиной кроватью. — «До будильника вставать приучилась. Вот так дрессировка». Нике потребовалось минут десять, чтобы прийти в себя. Она долго умывалась холодной водой, но всё равно не чувствовала никакой бодрости. Раньше помогало. Может быть, это Казань выжимает из неё все соки? Или, может быть, Лейла сосёт из неё энергию, чтобы успевать на все собрания ВЛКСМ и без труда вставать в пять утра? Лейла нашлась на кухне. Она была уже почти «при параде» — в платье и фартуке; только из хвоста предательски выбилась передняя прядь. Одной рукой, с деревянной кухонной лопаткой, она помешивала шкворчащий на сковородке омлет, а другой — держала перед глазами тетрадный листок, исписанный убористым почерком. Должно быть, повторяет свою сегодняшнюю речь — подумала Ника. -…мы надеемся, что наш доклад произведет на юные умы впечатление и вдохновит их на поступки, достойные настоящего советского гражданина, — бормотала она. — Гражданина… гражданина… — Доброе утро, — поздоровалась Ника. — Ага, — рассеянно ответила Лейла, едва удостоив её взглядом. — И вы обязательно должны помнить: комсомол — ваш друг, товарищ, и наставник. Если у вас на пути возникнут трудности, мы всегда будем рады вам помочь… Ника решила не отвлекать её; продолжая вполголоса повторять и так зазубренный наизусть доклад, Лейла налила ей чай и положила ей в тарелку немного омлета. Ника благодарно улыбнулась в ответ, но та не обратила на неё никакого внимания. — Я провожу тебя до школы, — сказала Лейла, когда, наконец, решила, что повторений с неё достаточно. — Тут путь неблизкий — три остановки на трамвае. Ника нахмурилась. — Три остановки? Я видела какую-то школу тут рядом, буквально за углом. — Это французская, — пояснила Лейла. — Чтобы туда поступить, нужно экзамен сдать, подтвердить свой уровень языка. А наша — обычная, общеобразовательная. Когда они вышли на улицу, на которой вовсю бушевал ледяной ветер, Ника с тоской подумала, что могла бы выучить весь французский за один вечер — лишь бы не тащиться каждое утро в такую даль за тридевять земель. Но Лейла была неумолима: она схватила её за руку и потащила к трамвайной остановке, не обращая никакого внимания ни на вьюгу, ни на жгучий мороз. Они были почти на месте, как вдруг Лейла внезапно застопорилась: отстающая Ника едва в неё не врезалась. — Что такое? — недовольно спросила она. И тут же сама поняла, что. На остановке, слабо освещённой полуразбитым фонарём, вальяжно восседала компания молодых парней. Они громко смеялись; почти у всех были одинаковые смешные шапки-петушки, а на их лицах наливались кровью совсем свежие синяки. Сзади, на железной стенке, кто-то из них явно совсем недавно написал большими буквами «УКК». Группировщики. Те самые. Неужели то, о чём Лейла говорила вчера, правда? Неужели они правда ходят здесь вот так, свободно, по улицам, и делают всё, что им заблагорассудится? Неужели здесь и правда настолько опасно? Ника испуганно отшатнулась назад, вцепившись в руку Лейлы, но та быстро опомнилась. — Нет, — сказала она, поджав губы. — Я — секретарь школьного комитета комсомола, буду шарахаться от каких-то шалопаев?! Её глаза загорелись решимостью, и она, забыв о недолгой заминке, потащила Нику к злополучной остановке. Группировщики встретили их восторженным улюлюканьем, а потом в один голос загоготали. Только один — сидящий в центре, в красном «петушке» с чёрным узором — молчал, как-то странно улыбаясь. Ника проследила за его заинтересованным взглядом. Оказалось, он смотрит на Лейлу. На Лейлу. На секретаря школьного комитета комсомола. Группировщик. — Эй, девушка в платочке! — вдруг воскликнул он. Ника вздрогнула от его резкого голоса. — Вы мне, случайно, не прикурите? — Не курю, — отрезала Лейла, даже на него не глянув. Он поднялся с места, явно намереваясь к ним подойти. Ника сжала руку Лейлы так, что ей самой стало больно. Господи, скорее бы приехал этот проклятый трамвай, ну почему, почему он так долго сюда тащится?! Тем временем, группировщик остановился в нескольких сантиметрах от Лейлы, и уставился на неё, словно довольный кот, улыбаясь во все тридцать два зуба — если конечно, у него ещё все зубы были целы. Лейла умудрилась не только отвести взгляд, так ещё и вздёрнуть подбородок. Ника ума не могла приложить, как ей удавалось так стойко держаться — у неё самой коленки дрожали от страха. — Меня Валера зовут, — представился группировщик. — Для своих Турбо. Лейла хмыкнула. — Значит, Турбо, — протянула она насмешливо. — Так это вы остановку испортили или друзья ваши? Она кивнула на таинственную надпись «УКК» и брезгливо поморщилась. — Ну чего же испортили-то сразу? — развёл руками Турбо. — Украсили, считай — вон, как красиво получилось. «Универсам — Короли Казани». Универсам. Ника мысленно проговорила это слово ещё раз. Он явно не магазин имеет в виду — так что же, значит, «Универсам» — название их группировки? — В Казани, как и в любом другом субъекте нашей страны, не может быть королей, — парировала Лейла. — У нас не монархия, а советская республика, а наш единственный правитель носит звание председателя Верховного совета. Вы, Турбо, должно быть плохо в школе учились. Она язвительно выделила это «Турбо», всем своим видом показывая, как относится к глупому обыкновению группировщиков давать друг другу клички, и ко всему их роду деятельности в целом. Но наглого Турбо это, казалось, только раззадорило. — Правда, плохо, — засмеялся он. — С горем пополам аттестат выдали. — Отличный жизненный старт, — снова хмыкнула Лейла и отвернулась. Пару секунд он сверлил её нерешительным взглядом, а потом всё же сказал: — Тут это… Дискотека сегодня будет в доме культуры, — Турбо улыбнулся. — Песни будут хорошие включать — «Ласковый май» там, «Наутилуса»… А у меня вот, как раз компании подходящей нет. Может, того… составите? Ответ Лейлы был резким и звучным, как пощёчина. — Ни за что. Улыбка медленно сползла с лица Турбо. — Да ладно, чё ты, — сказал он, незаметно перейдя с «вы» на «ты». — Просто же дискотека обычная, ничё такого. — У меня есть дела поважнее, чем расхаживать по дискотекам с такими как… Кажется, она слишком разгорячилась. Её щеки раскраснелись, глаза полыхали праведным гневом. Ника не знала, чем всё закончится — слава Богу, вдалеке, наконец, замаячил трамвай. Нужно выдержать всего минуту, — подумала Ника. — Пожалуйста, пусть эти дурацкие группировщики за эту минуту ничего с ними не сделают. — Как кто? — спросил Турбо. Он окончательно помрачнел: исчезли всякие следы недавней улыбки. Ника опустила опасливый взгляд на его кулаки с разбитыми казанками, и перевела на медленно приближающийся трамвай. Слишком медленно. Почему он не может идти быстрее? — Чё я, по-твоему, говно какое-то что ли? Нашлась, бля, крутая самая… Глаза Лейлы опасно сузились. Дорогой трамвай, пожалуйста, спаси нас, давай же. Нике казалось, она снова выдаст что-нибудь длинное и заумное — что-нибудь без мата, и до скрипа зубов вежливое, но при этом что-нибудь такое, что оставляет ощущение, будто тебя облили дерьмом. Нике казалось, что она уже достаточно изучила её странные закидоны и даже понемногу к ним привыкла; так что она, наверное, могла бы предугадать всё, что собиралась сказать Лейла. Всё, кроме этого. — Послушай, Турбо — или как там тебя зовут, — процедила Лейла, приблизившись к нему вплотную. — Если ты на нормальном языке не понимаешь, объясню по-вашему, по-обезьяньи: ко мне свои шары вонючие катить не надо. Я под Кащеем хожу. Я его сестра. Скажу, что ты меня донимал, и он тебе так в фанеру пропишет, что ты имя матери родной забудешь, понял? В эту секунду раздался громкий трамвайный сигнал. Лейла втолкнула Нику в полупустой салон, и, добавив напоследок грозное «и дрянь эту со стенки сотрите!» легко запрыгнула вслед за ней. А потом быстро, как в кино — жёлто-красные двери отрезали их от обалдело смотрящего на них Турбо и остальных группировщиков. В кино после этого обычно начиналась победная музыка; смех, веселье, замедленная съемка. Одним словом — хэппи-энд. Но вместо того, чтобы ликовать, Лейла обессиленно рухнула на одно из жестких сидений и закрыла руками лицо. Пару секунд она сидела вот так — неподвижно — а потом её худенькие плечи вдруг мелко задрожали, а из-под её ладоней послышались тихие, приглушённые всхлипы. Она заплакала.