В сезон холодных рос

— Если бы я испытывал нужду следить за течением года, я бы использовал твои визиты в качестве мерила, странник, — Тенебрис говорил спокойно, его голос гудел, в нем нельзя прочесть ни единой эмоции. За его спиной утробно рокотал портал, — ты приходишь ко мне исправно, каждую смену сезонов. Теперь наступает сезон холодных рос. Ханьлу. Тенебрис ощущал его приход чутко, всем своим существом, туго переплетенным с каждой переменой, каждой материей его мира. И все-же, он стал чуточку реальнее, когда Тень принес запах этого сезона с собой. Едва уловимый дух поздней осени — холода, преющей, гниющей листвы, грязи, жидкой, бурлившей под дождем, прежде чем пристать к подошвам Тени. Тенебрис невольно обратился в чутье, пока Тень поднимался по каменной лестнице во тьму его обители. Слишком тонкие. Большую часть этих запахов Тень растерял, пока шел через подземелья. — Вы можете прогнать меня прочь. И тогда я больше вас не побеспокою. — Я не говорил, что посещая меня ты причиняешь мне неудобство. — Значит ли это, что на самом деле я доставляю вам удовольствие своей компанией? Голос Тени полнился вызовом, юношеским озорством. Он уселся на выступ холодной скалы, совсем рядом, так что теперь Тенебрис чувствовал вкус его мыслей. Они горькие. Горькие и беспорядочные. — Это тоже очень громкие слова, странник. Если ты прекратишь приходить ко мне, я не буду переживать потерю. От этого мне не станет ни жарче, ни холоднее. Правда, как она есть. Тень облегченно улыбнулся, позволил себе тихий смешок. Только здесь он мог расчитывать на правду. В этой сумеречной обители, где воздух холоден и разряжен, где смиренный древний бог коротает свое одиночество оберегая портал. Терра инкогнито. Так Тенебрис назвал его, когда они впервые встретились. За этим Тень сюда и приходил. Они играли в Правду. Не было никакой договоренности, эта странная жажда ослабить защиту, обнажить мысли и душу просто накатила на них однажды. И они заговорили. Слова лились свободно, как вода с горных порогов, такие же кристально чистые, не замутненные ложью и недомолвками. Вы ненавидите меня? ..Тенебрис лежит на каменном полу, поверженный. Перекатывается на бок, дишит тяжело и нездорово. С обломанных когтей на правой руке лениво стекает густая, пурпурная кровь. Нет, странник. Мне нет причины тебя ненавидеть. В своем поражении повинен лишь я сам. А что движет тобой? Ты одолел меня потому, что должен защитить свой мир, или потому что хотел этого? Потому что.. Тень облизывает пересохшие губы, слова даются ему с трудом. ..потому что шел на поводу своей жажды победы, только и всего. Мне нет дела до долга. И слова лились. Бесстыдные вопросы, такие-же бесстыдные ответы. Легко, как песок сквозь пальцы. И разговоры были странными, сюрреалистичными, ненормальными. Разговоры двух безумцев, лишенных понимания чужих и собственных границ. Правда причиняла боль. Но только сначала. Потом Тень обнаружил, что она вызывает стойкое привыкание. Сильнее вина, и ее так-же сложно отмыть. — Я приходил бы даже чаще, если бы дорога к вам не была такой утомительной, — сказал Тень, расслабленно вздыхая. Легкий, пахнущий озоном воздух наполнил его легкие прохладой, — два дня туда, два дня обратно по лабиринтам этих подземелий. Целое паломничество. — Оно того стоит? Темные, светящиеся холодным, белым светом глаза Тенебриса смотрели на него с отстраненным интересом. Как крупные лунные камни. Его взгляд ощущался физически — легкий холодок по коже. — Думаю нет. Для меня в этом нет никакой выгоды. Но вы.., — Довольно чопорности, — мягко перебил Тенебрис, — ты приходишь ко мне пятые календы. Можешь, наконец говорить со мной так, как говоришь с равными себе. Тень замолчал. Мертвенный свет портала ложился на черную кожу его лица белыми контурами. Высвечивал собравшуюся на лбу морщинку напряженных размышлений. — Ты.., ты мог бы снять с меня проклятие теней не приложив к этому никаких усилий. Разговор снова надломился в странном направлении, и Тень наклонился ближе. Тенебрис почувствовал горечь его мыслей отчетливее. Тень сделает глупость, когда придет в следующий раз. Страшную глупость. Его следует прогнать немедленно. — Мог бы. — И ты мог бы запереть Теневые Врата одним щелчком пальцев. — Да, я мог бы, — беспристрастно ответил Тенебрис. — И почему же стоишь в стороне? — Потому что соблюдаю кодекс невмешательства в дела сотворенного моими же руками мира, и тешу себя иллюзией, что это правильная позиция. А ты даже близко не достоин моей помощи. И если я вмешаюсь, ты не сделаешь никаких выводов из своего наказания, — теперь Тенебрис сам наклонился к нему. Руки сложены за спиной, полукруг глаз хитро щурится, холодит кожу, — а почему ты хочешь чтобы я избавил тебя от трудностей, на которые ты сам себя обрек, собственной гордыней и амбициями? Тень откинулся назад, отстранился, упираясь руками в скалу за спиной. Теперь вместо горечи Тенебрис чувствовал цвет его мыслей. Они вспыхнули красным. Он ощутил, как по затылку Тени разлился жар стыда. Если бы она могла покраснеть, то сделалась бы такой-же красной, как его полыхающий разум. — Потому что я человек, — ответил он. Правда как она есть, без прикрас, — и я малодушен в какой-то степени. Имею свойство уклоняться от ответственности за собственные поступки. — М-м.., — удовлетворенно прогудел Тенебрис и выпрямился. Он пробует на вкус ответ Тени. Его устраивает. Какое-то время никто не задавал новые вопросы, и тишину заполнял один потусторонний гул портала. Все-же разум Тени прогорк от смятения. Это нельзя отрицать. Так было раньше — раньше он приходил к Тенебрису за Правдой, чтобы спрашивать и отвечать. И мысленно ежиться от боли, когда жгучие слова правды жалят так, как только они и могут. Иногда они сражались. И Тенебрис не ведал пощады в бою — его когти раздирали бока Тени, от его ударов скрипели кости. Он сражался как зверь, и Тени больше ни разу не удавалось его одолеть. Но как только бой заканчивался, Тенебрис снова становился спокоен, его жесты выдавали только смирение и сдержанность. Нет, Тень приходил точно не ради сражений. Он знать не знал зачем приходил. Его просто тянуло сюда. Тянуло к Тенебрису. И он не понимал этого чувства. Смотрел в диковатые, звериные глаза, растянувшиеся полукругом ниже пояса Тенебриса, смотрел на ровное свечение прожилок на его широкой груди, слушал ровный, громкий безэмоциональный голос, лишь иногда касался огромных, жестких рук. И никак не мог понять природу этого чувства. Тяги к ненормальным разговорам, к абсолютному богу, к которому никто не имеет права тянуться. Будь это влюбленность — Тень бы понял сразу. Похоть он распознал бы еще быстрее. Но всё не то. Тень понял только, что если Тенебрис вдруг спросит его, зачем он сюда приходит, эта их маленькая игра в Правду тут-же будет проиграна. Потому что правды не знает он сам. Тенебрис молча вдыхал призрачный запах осени, смаковал вкус горечи чужого смятения на языке. — Что такое календы? — спросил Тень. И разговор снова льется, свободно как река во время весеннего паводка, жестоко, резво, размывая все берега, изворачиваясь в самых неожиданных направлениях. Мэй приходится щелкнуть пальцами перед его носом. Тень раздраженно зарычал. — Ты не слушал меня, да? — Мэй, я ем, не липни ко мне, — он тычет в нее палочками, — тяжелый был денек. Мне немного не до твоей трескотни. Она только нахмурилась в ответ. Ее нижняя губа, пухлая, чуть-чуть розовая как мякоть персика, слегка выпятилась. За раздвинутыми дверьми гостевого дома ветер пошевелил желтую, унылую листву, и узорчатая тень дерева зашевелилась на лице Мэй. Рыжие волосы невесомо всколыхнулись. Тень молчал, даже в глаза ей не смотрел. Равнодушно расправлялся с тарелкой риса так, будто Мэй не стоит перед его столом, скрестив руки, и не колет рассерженным взглядом. Если она ждет, что он первым продолжит диалог, то ждать придется очень долго. Палочки тихо постукивали о фарфор. — Дело не в тяжелом дне. Ты всегда таким от него возвращаешься, — сдалась Мэй, — смурным. А твои мысли вечно куда-то разбегаются. Мне кажется он морочит тебе голову. — Морочит? Ты о Тенебрисе? — А о ком же еще? — вскрикнула Мэй, куда громче необходимого. Ее голос зазвенел в тишине маленькой комнаты, бамбуковые стены проглотили эхо. Тень сморщился, потер ухо, и щеки Мэй едва заметно разрумянились. Больше ничем она смущения не выдала, — что он с тобой такого делает? Мне кажется высасывает из тебя жизнь, — она захлопала ресницами, задумчиво провела пальцами по подбородку. Тень представлял как шевелятся её неуемные извилины, — А потом гипнотизирует, чтобы ты приходил снова. — Да что ты такое городишь, — Тень гневно отмахнулся, — Мэй, ты слишком мнительная. — Я не мнительная! Как еще ты предлагаешь объяснить твое поведение? Ходишь к нему регулярно как на медосмотр. Возвращаешься сам не свой. Ничего не объясняешь. Я не знаю. Я просто не знаю, что мне еще думать! Тень снова молчал. Хочется позволить словам течь, сказать, что это совершенно её не касается, что с Тенебрисом он может говорить столь о многом, о чем не сможет говорить с ней. Что, отчасти он и сам не знает, что делает, и его просто страшно тянет к Тенебрису, и он даже не знает почему. Но с Мэй в Правду не сыграешь. Правда причинит ей ненужную боль. Листья снова тихо и сухо зашуршали. Ветер пронес через сдвижные двери запах благовоний — в соседней комнате беззвучно молился сенсей. Склонившись над тарелкой, Тень краем глаза заметил легкую волну прокатившуюся по волосам Мэй. — Ты возлежал с ним, так? Тень шумно сглотнул, едва не подавился. Легкое раздражение мгновенно скрутилось в злость. — Мэй, — его голос ледяной, злой, как гудение зимней вьюги над северными провинциями, — как ты смеешь обвинять меня в мужеложестве? Ты оскорбляешь меня безо всякого на то основания. Больше никогда не произноси этих слов. Ты поняла меня? — Видишь? Ты даже говоришь как он. Так же напыщенно! Тень ударил кулаком по столу. Со звоном подскочила пустая тарелка. Мэй ахнула от неожиданности, ее глаза округлились, рука шокированно потянулась к губам. Спеси в ней поубавилось. Как и желания трепать Тени нервы. Он на это надеется. Тишина наполнилась запахом благовоний. — Прости, — Мэй как будто приняла поражение. Она присаживается на пол, по другую сторону стола, медленно, будто Тень — зверь, и кинется на нее, сделай она неосторожное движение - (А кинется ли, интересно?) - глаза опущены, — как ты не поймешь, что я волнуюсь за тебя. Вечным нельзя доверять. Я боюсь, что Тенебрис что-то задумал против тебя. Вынашивает какую-то хитрость, дергает за ниточки. А ты и не понимаешь. Если это не так — объясни мне, что у вас происходит. Хотя бы попытайся. Обмани меня. Она протянула руку. Коснулась его щеки. Ладонь теплая, нежная, большой палец задел уголок рта. Злость рассеялась, и сначала Тень даже не знает как себя вести. Никогда раньше Мэй не переходила эту черту. Зеленые глаза смотрели с надеждой. Как-то даже извиняючись. И он неуверенно подался ближе, прильнул к ее руке. Закрыл глаза, и из его груди вырвался тихий выдох. Отчасти Мэй права. Тень действительно ее хочет. Что-ж, хорошо. Он принялся лепить неловкое объяснение. Делал вид, что правильные слова ускользают, мотылял руками в воздухе, будто пытаясь их вспомнить. И, Мэй, радостная, расслабленная от того, что Тень ее не оттолкнул сама перебивает его, подсказывает. Ее мозг сам наспех рождает ложь, в которую она должна поверить. Да, Мэй, ты права, Тенебрис учит меня кое-какой магии, которую знают только вечные. Да, это так, он не хотел, чтобы я рассказывал об этом, потому что это может унизить его перед другими вечными. Но тебе я все-таки могу об этом поведать. Теперь я уверен, что ты хочешь знать это не из корысти. Ложь давалась ему легко, легче правды. Мэй улыбнулась, так чисто и искренне, как ребенок. Немного обеспокоилась, не навлечет ли он на себя неприятности тем, что поделился этим с ней? Нет, Мэй, не навлеку, если будешь держать рот на замке. Все же права Мэй только отчасти. То, что Тень хочет ее как женщину, не значит, что он хочет ее как человека. Лаской она не сможет купить его честность. Мысли возвращаются к Тенебрису. Тень никогда не смог бы вот так его обмануть. Тенебрис чувствует его мысли, знает их цвет, ощущает их вкус. Его присутствие, сила его разума пронизывает тело, как магнитное поле, его взгляд холодит, покалывает кожу. Его нельзя обмануть. Тень всегда ментально обнажен перед ним. Настолько, насколько это возможно. И немо верит, что Тенебрис сам хоть немного обнажился перед ним. Если это не сношение, то что? Может и здесь Мэй отчасти права? Что у них, в самом деле происходит? Мэй тихонько постучалась в его двери через два часа после заката, когда все уже стало по ночному синим и зябким. Если бы Тень сказал, что не ждал ее, это была бы очередная ложь. О нет, Мэй еще не закончила лезть к нему в душу. И, в конце концов, когда она задала вопрос — притронулась к его лицу — он дал ей согласие, потянулся в ответ. Двери разъехались, и Тень не успевает сказать и слова, как их губы сталкиваются. Теплые руки снова на его щеках, на шее, скользнули вниз по груди. Мэй отдалась в его объятия. Она была как поспевший вампи в его руках, мягкая, с ощутимо перекатывающимися под кожей мускулами. Жаркая, как сама жизнь. Тень ощутил, что она обнажена по пояс — округлые перси надавили легким, но таким удушающим весом, два островка сосков касались его груди, твердые как изюм. Он открыл рот, чтобы осудить ее, или пристыдить, но губы Мэй, пухлые от возбуждения тут же его присекли. Он с позором потерял контроль над дыханием. В хакаме стало тесно. Она неудобно терлась о пах, когда он тянул Мэй дальше в комнату, увлекал на мат. Дыхание Мэй опаляло его шею, ложилось на нее как влажные, легкие прикосновения. Она потянулась за завязками на хакаме, но Тень перехватил ее руки, стиснул в кулаке скрещенные запястья за ее головой. Мысли превращались в вязкий кисель — Тень терял самоконтроль. Это злило. Мэй громко втянула воздух сквозь стиснутые зубы, когда он стянул ее штаны, обнажая крутые, бледные бедра, и вошел в нее. По горячему, хрупкому телу под ним прокатилась дрожь. Немного больно. Слабый свет ломтика луны за окном освещал покачивания ее полных грудей, разметавшиеся по мату распущенные волосы, которые в полумраке казались не рыжими, а темными, как благородное дерево. Мэй принимала Тень легко. Молодое лоно сжимало его внутри, вздрагивало и дергалось в сладкой судороге, позволяло скользить по влаге, стекавшей меж бедер. Тень двигался рвано и резко, не разбирая ритма. Срывал на ней зло. Напрасно Мэй провоцировала его. Напрасно обвинила Тень в грехе, которого он не совершал, и лезла куда не прошено. Теперь она билась под ним, дергала сжатыми в стальной хватке руками, а спина ее выгибалась от неги и боли. Кожа натягивалась подчеркивая линии ребер. Завтра на ее запястьях проявятся пятна цвета перезревшей сливы. Мэй пыталась не кричать. Издать звук протеста значило бы принять поражение. Признать, что она ошиблась придя к Тени. И она честно сопела сквозь зубы, закусывая губу. Запах женщины, густой, соленый душил Тень. Его оглушали шлепки потной кожи, когда их бедра сталкивались. Напряжение внизу живота сгрудилось, и Тень отстранился, торопясь выскользнуть из нее. Мэй сейчас-же скрестила ноги за его спиной, прижала обратно, вгоняя еще глубже внутрь. — Мэй, б…дь! Его начинает трясти. Момент упущен. Тень тихо застонал в сгиб между ее шеей и плечом. Нутро Мэй пульсировало, конвульсивно сжимало его внутри. Освобождение накатывает как приливная волна. Резко и оставляя после себя чувство опустошенности и неприязни. Тень откатился в сторону, молча уставился в потолок. Тело гудело. После секса у него всегда крутит суставы стоп и коленей, как перед бураном. Он устало вытянул ноги. Какой-же нелепости он позволил случиться. Рядом Мэй восстанавливала дыхание, сначала она даже не смогла свести ноги. Лежала открытая, разгоряченная. Свидетельство его неосторожности, ее глупости стекает на футон по внутренней стороне ее бедер. Когда она наконец свела колени, один из тазобедренных суставов глухо щелкнул. — Ты дура, Мэй. Она звонко засмеялась. И Тень едва сдержался от искушения ударить ее. — Не волнуйся ты так, — Мэй приподнялась на локте. Обманчиво темные, липкие от пота волосы скатились на ее груди, — я приняла настойку ртути. Слышно как зашуршал футон, когда Тень повернулся, чтобы смерить ее возмущенным взглядом. — И не сказала мне? — Прости. — Дура. Снова тихий звон ее смеха наполнил комнату. Как и каждым мужчиной, после освобождения им овладевает холодность, даже отторжение к той, с кем он разделил постель. Взмокшие волосы, обрамляющие ее груди не вызывают в Тени никакого желания. Для него Мэй снова стала больше похожей на мальчишку. Молодого, дурного, болтающего глупости мальчишку-оруженосца. Красивого, но назойливого. Ему вспоминается, как они впервые встретились. В нем вспыхнула живая ненависть к ее европейской крови, проявившейся в рыжих волосах и неестественных, по бесовски зеленых глазах. Она так весело щебетала, заверяла, что никто в этих краях не разбирается в оружии лучше ее, просилась сопровождать его. И как изумилась услышав сухое «Нет». Тень думал, что она оставит его в покое, но нет, эти неправильные глаза, глаза потомка варваров впились в него с детской настойчивостью, тонкие губы продолжали щебетать: «Ну пожалйста, пожалуйста, пожалуйста?» Разве что-то в ней с тех пор изменилось? — Может теперь ты скажешь мне свое настоящее имя? — тихо спросила Мэй. Тень фыркает. Отворачивается, когда она выпячивает губы от обиды. О нет, он все равно совсем не хотел ее как человека. — Нет. — Да неужели мы все еще недостаточно близки? — Мэй, угомонись, — он притягивает ее к себе, и она с радостью уткнулась носом в его грудь. Неудобно, жарко. Ему хочется чтобы она ушла, — спи. Или иди к себе. Завтра ехать на север, вставать ни свет, ни заря. Северная провинция встречает их ранним, колючим морозом. Она сурова, молчалива, как и демон царивший над ней. В глазах Вдовы всего на секунду отражается страх. Тень почти чувствует как ее магия леденящими пальцами скребется о его разум. Судорожно и отчаянно, и никак не может зацепиться. За его спиной вдруг пошатывается Проныра, снег хрустит под заплетающимися ногами. Сенсей едва успевает его подхватить. Магия, раздразненная неуязвимостью Тени наваливается на Проныру лавиной. И Вдова снова чувствует себя хозяйкой ситуации. Ее красные, как кровь на шкуре белоснежного зайца губы искривляются в самодовольной улыбке. Вдова заинтригована. Она будет приглядывать за Тенью. Что-ж, пожалуйста. Только он отчего-то уверен, что если бы мог ощутить вкус ее мыслей, они были бы горькими. Вдова никак не возьмет в толк, почему ее чары перед ним бессильны. По правде, Тень и сам не знает, он так-же сбит с толку. Его мысли ничуть не слаще. Они спали на жестких, теплых шкурах под вой ветра. Маленький стан четырех крошечных шатров стоял в ледяной степи. Владения Вдовы — руины провинции, которую она погубила, соблазнив двух мелких даймё сражаться за ее руку — лежали серой черточкой на белом горизонте. Иногда приходила Мэй, беззвучно просачиваясь в шатер Тени, и сначала ее руки холодные. Они тянутся к нему жадно и неистово, как магия Вдовы. Тень раздражает это сравнение, порожденное его собственным разумом, и он торопится согреть ее. Ведет рукой по низу ее живота, соскальзывает в копну жестких волос, и она сразу оттаивает. Растекается под ним. Бедра льнут ближе, навстречу грубым, мозолистым пальцам. Иногда Тень переворачивал Мэй на живот, наматывал на кулак волосы, вколачивался в нее так яростно, что в ушах стучала кровь. Грубые шкуры глушили ее крики. А на утро он находил целые пучки длинных волос на постели. Она все равно приходила. Приходила с фиолетовыми пятнами на бедрах и запястьях. Тень никогда не целовал ее, если она не тянулась первой. Не давал ей никаких случайных касаний днем. Но никогда не прогонял ночью. Если Мэй и злилась на его инертность, то ничем этого не показывала. Инертность. Этому слову его научил Тенебрис. По ночам слышно, как Проныра мучительно скулит в своем шатре, в полном одиночестве. Болезненные возгласы вплетаются в вой вьюги. Вдова сводит его с ума. Он бредит ей днем, она является к нему по ночам. Душа, отравленная магией рвется на части. Тень мрачнел, когда слышал Проныру. Это безразличие.., инертность к Мэй тут-же наполняла его чувством вины и отупения. Если Мэй была с ним такими ночами, он долго не мог кончить, и она смиренно хныкала под его напором. Почему Вдова не имеет над ним никакой власти? Как это возможно? Как? В его голове роились горькие мысли. Он отчаянно хотел, чтобы месяц скорее закончился. Скорее задать вопросы. Услышать Правду. «И каково это, победить слабую женщину?» — слова Вдовы застыли в воздухе облачками пара. Она пренебрежительно бросила печать Тени под ноги, и оступилась, начала падать. Пума с дикой быстротой бросилась к ней. Поймала израненное тело, медленно опустилась на снег. Вдова обессиленно откинулась в ее объятия, голова легла на грудь Пумы. Растрепанные черные волосы, выбившиеся из пучка легко колыхались от дыхания ее верного телохранителя. Единственного телохранителя, который не бросил ее. Кровь Тени и Вдовы перемешалась красными кляксами на сугробах. Он и сам едва держался на ногах. Сука чуть его не убила. Веера Вдовы красные и липкие. Сенсей завел с ней беседу, почти дружескую. Они говорили как два старика, вспоминающие былые времена, сочащимися настороженной взаимной симпатией голосами. Тень знал, что они говорят о чем-то важном, ему надо-бы слушать, но он не мог. Сенсей, Мэй, Вдова, осунувшийся Проныра облегченно переводящий дух в стороне — все они в какой-то другой реальности. В этой существует только он. И Пума. Ее глаза впились в него с чудовищной яростью. Зубы оскалены, руки с нежностью прижимают к груди Вдову. «Не смей больше приближаться к ней, — говорили эти глаза, — я больше тебе не уступлю. Если будет нужно — я умру защищая ее. Если понадобится — я вернусь с того света, чтобы защитить ее. Ты больше не причинишь ей вреда». Тень отлично понимал, что видит. То, чего хочет от него Мэй. Взгляд Пумы ужалил его с неожиданной болью, и Тень отвернулся. Сдался. Здесь Пума сильнее его. «Береги её» — уходя прошептал Тень, глядя Вдове в глаза. Ее губы поджались, брови потяжелели в непонимании. Зато Пума поняла все. Дрожь в руках, обнимающих Вдову унялась. Тихий шорох полога шатра вырывает его из дремы, Тень недовольно выдыхает сквозь приоткрытые губы со слышимым «пфу-уф». Ночь удивительно тихая. Воздух неподвижен. — Мэй, уходи. У меня сил нет. — Да я не хотела. Я просто..— Мэй сглотнула, в ее горле что-то громко щелкнуло. Тень не видел ее в темноте, но представлял, как ее глаза расширяются от растерянности. Отказов она еще не получала, — я просто замерзла. Это одна из самых теплых и сырых ночей с тех пор, как они приехали на север. — Хорошо. Только сильно ко мне не притуляйся. Все болит. Тень отодвинулся в сторону, освободил ей место. Мэй нырнула под ворох шкур, но прислониться не решилась. И он осторожно притянул ее к себе, прижался к ее спине, мысленно благодаря за то, что она не разделась. Не хотел, чтобы Мэй почувствовала как сильно он все-таки возбужден. Да, возбужден. Тень зажмурился, как от боли. Он принимал ее все эти ночи, обнимал, брал ее только потому, что хотел этого. Хотел ее только вот так. Никогда Тень не испытывал к ней ничего хоть отдаленно напоминающего любовь. В нем только больше и больше разрасталось безразличие. Что же это такое. Ему вспоминались глаза Пумы, переполненные злобой, и ее руки нежные и любящие. В них жила агапэ. Пума любила Вдову. Вот так, без обиняков, по настоящему. И Тень уверен, что по ночам она не трахала ее, яростно и бездумно, надеясь, что это в последний раз, а так-же нежно и бережно любила ее тело. Тень ломался под весом стыда. — Через три дня закончатся холодные росы, — Мэй говорила медленно и сонно. Тень беззвучно выдохнул от облегчения. Он ее не обидел, — начнется сезон выпадения инея. — Да. Календы. — Что? — Мэй тихо зевнула, — как ты сказал? — Да нет, ничего. — М-м.. так ты все-таки поедешь к Тенебрису завтра? — Не знаю, Мэй. Спи. — Если поедешь, можно я тебя провожу? Тень не ответил. Мэй почувствовала только слабое движение рядом, должно быть он кивнул. Его тихое, ровное дыхание в затылок успокаивало. Мэй легко соскользнула в сон. Проснулась от холода. Во сне она выставила руку из-под шкур, теперь почти не чувствует пальцев. Мэй сунула замерзшую ладонь подмышку, передернулась. Полог шатра просвечивал сильный, яркий свет зимнего утра, все внутри сделалось грязно-оранжевым. Мэй была совсем одна, звенящую тишину не нарушало дыхание Тени. Постель без него казалась слишком большой. Она не удивилась. Тень всегда вставал раньше ее и беззвучно уходил в город на заработки, ни разу ее не разбудив. Обернувшись в лохматую шкуру она, сгорбившись вышла из шатра. Злой, яркий свет ударил в лицо, Мэй сощурилась, подождала пока глаза привыкнут. У черной ямки костра в центре стана сидел Проныра. Водил ладонями над крошечным огоньком — разводить сильный костер пока не было надобности, Проныра только подкармливал пламя охапками бамбукового трута. Щеки его были розовыми, здоровыми. Он помахал Мэй рукой. Она улыбнулась в ответ, и тут-же спрятала лицо под шкурой от стыда. Все верно, она вышла не совсем из того шатра, из которого должна была. — Да брось, — голос Проныры снова звучал бойко и нахально, — я давно в курсе. И Сенсей, кстати тоже, мы не слепые. — А, — Мэй прокашлялась. Подошла к костру по хрусткому, взявшемуся тонкой коркой снегу, села по другую сторону ямки и протянула руку к маленькому желтому огоньку. Она судорожно выдумывала в какую сторону увести разговор, чтобы избавиться от неловкости, — значит они с Тенью уже ушли в город? — Какое там. Сенсей еще спит. А Тень то еще вчера учесал на аудиенцию с этим сорвиголовой, — Проныра звонко рассмеялся над собственной шуткой, но тут-же затих, заметив, что Мэй даже не улыбнулась, — извини. С ночи, говорю ушел, как только луна взошла. Я слышал как он с бранью обо что-то запнулся. Судя по брани — о твои сапоги. Мэй часто-часто заморгала качая головой. Открыла рот, чтобы сказать — Проныра наверняка ошибается, ведь Тень уходит к Тенебрису за два дня до первого числа, не за три. Но не произнесла и слова, сделав вид, что только хотела прокашляться. Да, он уходил за два дня, чтобы к первому числу быть на месте. Но теперь их стан на одну провинцию дальше от входа в подземелья. Вот он и ушел раньше. Как она могла упустить это из виду? Тень не кивал. Мэй опустила глаза. Скромный, ровный огонек чернил бамбуковые щепки, воздух наполнял приятный древесный запах. Коптило ужасно, пачкая кристально чистый утренний воздух. — Ясно. Твердые, уверенные шаги босых ног по каменным ступеням. Холодит стопы. Пустота пахнущая озоном поглощала всякое эхо. Тенебрис выпрямил спину. Горечь в воздухе повисла такая, что он почти и не чувствует за ней призрачные запахи далекой зимы, принесенные Тенью. Он ждал этих запахов. Но чувствовал только горечь. Она давила на него. Столько вопросов и негодования. — Ты так запутался, странник. Твоя голова как осиное гнездо. Тень поднялся на площадку, остановился. Голос Тенебриса громкий, в нем нет ни злобы, ни дружелюбия. Кожу покалывало от холода, как разряженный воздух перед грозой. — Это так, — слова Тени неровные, в них слышится зреющая истерика, — еще прежде чем наступит следующий сезон я одолею Сёгуна. И мой путь к искуплению будет пройден. — Ты и не на половине пути. Серебристые, как ртуть глаза насмешливо сощурились. Тень опустил взгляд. За его оби заткнуты веера. Тессены Вдовы. Он носил их без гордости. Ее поражение повисло на его шее ярмом. Так много вопросов оно оставило за собой. — Спрашивай. Тебе покоя нет. Я это вижу. Они танцуют как дым под сводами твоего черепа. Марают его копотью. Выпусти их, не то задохнешься, странник. Тень сорвался с места, пошел на Тенебриса решительной поступью воина, идущего на смерть. Тенебрис не успел и напрячься, подумать, что ему угрожают.. Тень рухнул перед ним на колени. Обнял, прижался грудью к жесткому подолу, оборачивающему ноги Тенебриса. Между стальными пластинками доспеха затрещала статика. Как бусины розария в руках священника. Хитин — вспомнил Тень, — так ответил Тенебрис, когда он спросил: из чего панцирь на твоей груди? Хитин. Он вплетен в китовый ус, благодаря ему растет человеческий волос, скребутся кошачьи когти, блестит жучиная броня. Тенебрис везде, он сам вдается в этот мир, как воздух и кремень. Когтистые руки оставались неподвижно сложены за спиной. Тень не оттолкнули. Но и поощрять не собирались. — Скажи мне, я безумен? — спросил Тень, все еще прижимаясь щекой к жесткой, холодной глади живота Тенебриса. К хитину. — Нет. — Я из тех, кто неспособен любить? — Нет. — Должно быть, я — отрезанный рукав? — Нет, странник. — Тогда почему, — голос Тени наконец надломился, он кашлянул, — почему магия Вдовы надо мной не властна? Тенебрис помолчал. А когда заговорил, его слова неловко забултыхались в воздухе. Сначала Тень просто их не понимал. — Твоя любовь сломана. Разделена надвое. Ты можешь любить телом или душой. Но никогда не и тем, и другим одновременно. Тень резко выдохнул. «Разделена». Какое правильное слово. Он всегда был разделен. Разорван. Его тело всегда было там, на мате, где бархатные, маленькие руки Мэй судорожно обвивают его шею. Но душа всегда здесь, в холодной обители абсолютного бога. Он никогда не хотел Мэй как человека, всегда хотел ее как женщину. Никогда не хотел Тенебриса как мужчину, всегда хотел его как человека. Это больно, когда элементы мозаики наконец встают на свои места. Мозаика собралась. А Тень никогда не будет собран воедино. — Ты правильно делаешь, что думаешь о ней, — монотонно произнес Тенебрис, — ты принадлежишь ей. Никогда не найдешь человека, который полюбит тебя так бескорыстно как она, и будет кивать в ответ на твою глупую ложь. Делать вид, что она тебе удалась. И когда ее разум затуманится, а на шею накинут соху, она бессознательно будет тебя защищать. А когда ее заставят сразиться с тобой, ее руки будут дрожать. Запомни это. Слова пролетали мимо ушей Тени, он им не верил, и верить не хотел. А как же ты? — он почти озвучил этот вопрос. Что с этими паломничествами? Что с Правдой? Она не даст мне правды. Ответ на неозвученный вопрос прорезал тишину. — Ничего нас не объединяет, кроме того, что ты себе надумал. Неужто ты ждал, что я стану тебя утешать? Тень выпустил его из рук.Откинулся назад, смотря снизу вверх. Ни следа того юношеского озорства, которое Тенебрис привык видеть в его глазах. Только ярость, направленная внутрь. — Нет. Не ждал. Ложь. Она окислила воздух. Оглушила, как пропущенный удар. Такая приторная, злая, очевидная. Тенебрис отшатнулся от неожиданности. Вкуса лжи он еще никогда не ощущал так близко. Тень проиграл. Нет, он нарочно сдался. Хотел вернуть себе кусочек души, который сам вручил Тенебрису. Хотел оборвать эту одностороннюю привязанность, которую сам нарастил. Да так, чтобы с мясом, до боли. — Уходи, странник. Я прогоняю тебя прочь, — голос Тенебриса оставался монотонным и безэмоциональным. Но Тень ощутил, как вокруг него сгустился холод, злость бога, — уходи и не смей возвращаться. В следующий раз, когда мы встретимся — я тебя убью.