С чувством и толком
И жить будем долго
И вместе взорвемся в метро.
[земфира — в метро]
энергетики, перезвон бус и картинки с заспанными котятами
Хочется сдохнуть. В ушах звенит от количества выпитого за ночь энергетика, перед глазами мельтешит бесконечность тюбиков с акрилом. Чонин ненавидит акрил. Хочется, чтобы переехало поездом. Папка, настолько большая, что не пролезает в проход вагона, сдавливает шею, пока Чонин бежит вниз по эскалатору. Хоть бы успеть. Он протискивается в уже закрывающуюся дверь, с облегчением сбрасывает сумку на соседнее сидение и вдыхает полной грудью. Он не спал ни секунды последние несколько дней, дорисовывая натюрморты на просмотр по живописи. Дремота на свободных местах — благословение. Вот бы дожить до конца сессии. До академии сорок минут. Глаза слипаются, будто их несколько раз промазали клеем ПВА, но спать нельзя ни в коем случае. Пальцы бегают по клавиатуре, отвечают на сообщения — Хёнджин каждое утро вперемешку с матами и мольбами о спасении засоряет чат фотками заспанных котят с подписью «мы». Действительно они, только котам не приходится ебашить несколько работ за ночь. Чонин зарывается в свою дутую куртку с цветастым принтом по самый нос, поджимает ноги в громоздких кроссовках под себя. Пачкает сиденье, но как же похуй. Единственное, о чём он действительно переживает — чтобы препод не заметил белил в акварели и не заставил переделывать. Но Чонин, конечно, переделает, принеся в жертву три кружки кофе и свое сердце. Одна масса людей сменяет другую на следующей станции. На противоположное сидение падает чудо. Чудо в куртке, усыпанной разноцветными мазками звезд разной формы. Чудо, звенящее бесконечностью бус, невероятным образом сочетающимися между собой и выглядывающими из-под воротника куртки. Чудо с челкой, выбеленной осветлителем, и с потерянными в волосах заколочками. Чудо в джинсах, расписанных белым баллончиком. С сердечками на коленях. Чонин не сразу обращает внимание: он привык к заебанным лицам, пустым взглядам, просматривающим ленту соцсетей, мамочкам с грудными детьми и бабушкам с рассадой. Каких только не встретишь обитателей метро по утрам. Чудо выделяется среди всех. Хёнджину льется поток восторга, рекой односложных сообщений, Чонин не знает куда себя деть от безумств у себя в голове, от взрыва цвета перед собой — очень хочется смотреть. Незаметно, исподтишка, но смотреть. Впитать каждую деталь его образа, запечатлеть на сетчатке глаза, нарисовать размашистыми штрихами на холсте и унести с собой под сердцем. Мимо мелькают люди, шуршат черными куртками с опушкой на капюшоне, хватаются за поручни. Сумка с ворохом ватманов и красок ставится на пол, в разводы грязи, уступая место пожилой даме в берете. Чудо проглядывается, подобно подснежнику, между людьми, заполняющими вагон на каждой станции. Если бы вдохновение было человеком, это был бы парень напротив. Парень напротив тоже смотрит и улыбается, причём не губами, а глазами в зеленых стекляшках очков. Бегает взглядом по измазанным в акриле рукам, останавливается на взлохмаченной прическе и смотрит куда-то мимо Чониновых мешков под глазами. Чонин достает из-за уха карандаш, что остался там с бессонной ночи — чудесатый парень кивает. Чонин нашел клад. Вскоре Чудо поднимается, улыбается последний раз на прощание и скрывается в потоке людей на платформе. Дверь за ним закрывается, перезвон бус слышится эхом в ушах. Весь день переполнен восторгом, воплями Хёнджину на каждом перерыве и нытьём, что Чонин больше никогда не увидит Чуда. Хёнджину, наверное, всё равно. Он лишь грызет кончик карандаша и угукает. Всё ещё хочется умереть, но теперь чуть меньше. Чонин входит в вагон и падает тушей на своё привычное место. В голове снова гудит от количества выпитого энергетика, телефон снова разрывается от количества заспанных котиков, которые уже не кажутся такими смешными. Кто вообще додумался будить котиков для тупой фотки? Если бы разбудили Чонина, он бы воткнул кисточку в глаз. Сегодня последний день просмотра работы по рисунку, и это полный пиздец. Если Чонин не принесёт хотя бы пару набросков, то рисовать его портрет можно будет сразу на куске гранита. Он со скетчбуком и карандашом в руке штудирует Пинтерест, но в ленте мелькают лишь серые безэмоциональные лица на ещё более сером фоне. Сочетаются с обстановкой, но не укладываются в голову. А ведь у Чонина не так много времени — привычные сорок минут поездки. Скука и отчаяние. На его плече под аккомпанемент стука колёс о рельсы засыпает незнакомый мужичок, пахнущий металлом и смазкой для машин. Чонин ему немного завидует. Поезд тормозит на следующей станции. В вагоне появляется Чудо и валится на сиденье напротив. Гремит костями, вышитыми на свитере, сверкает лазурными очками, заглатывает джинсами разводы тающего грязного снега. Садится и поджимает коленку к груди. Больше не выискивает глазами карандаш за ухом — его там нет — только оценивающе пробегается взглядом по Чонину, сочувственно кивая в сторону скетчбука. Он утыкается в телефон и больше не смотрит. Будто встречаться с одним и тем же человеком в метро два дня подряд на одном и том же месте — обычное дело. Чонин ненавидит рисовать с натуры, его уставший мозг противится идее, которая возникает в его голове. Он мало что соображает — литры кофеина уже давно затуманили сознание — не замечает, как открывает чистый разворот, набрасывая композицию и линию симметрии посередине. Пинтерест летит в папку, ударяясь в полёте о вязанки тюбиков-погремушек. Чонин принимается рисовать Чудо, втыкающее в экран телефона: проходится карандашом по подбородку и щекам, путает в волосах заколки вихрями, очерчивает нос, растушёвывая тень пальцем, намечает глаза отрезками. Касается карандашом шеи, намечая ключицы. Оставшееся очертание позы не трогает, ему нужно лишь лицо. Но хочется увековечить покрасневшие колени, выглядывающие из дырок-краторов на джинсах, и вышитые кости на растянутых рукавах, но время поджимает. Акриловые маркеры и фломастеры для цветовых пятен на очках, бусах и переводных татуировках под глазами. Мягкий карандаш уточняет линии, выделяя нужные из изобилия графитовой проволоки. Штрихи размазаны пальцем — лишь бы сохранили светотень — более точно потом доработает. Главное ведь идея. Оставаться незамеченным художником не получается, Чудо смотрит в упор, когда Чонин отрывает взгляд от листа. Никакого осуждения, скорее одобрение, одними лишь уголками губ. Чудо мелко кивает и нарочно застывает, позволяя закончить набросок, за что Чонин готов его прямо сейчас заобнимать до смерти. Скетч закончен, чему Чонин слабо улыбается, проверяя карандашом пропорции. Он успел дорисовать до станции, где Чудо должен сойти. На прощание Чонин сводит ладони в жесте «спасибо» и принимается писать новое полотно восторгов Хёнджину. Если Чудо больше никогда не упадёт перезвоном на облезлое сидение в обшарпанном вагоне метро, то хотя бы останется рисунок. В ухе гремит музыка через проводной наушник. Вокруг шумят студенты, сталкиваются пластиковыми подносами с едой, двигают стулья. Чонин сгибается креветкой над столом, выводя в скетчбуке Чудо, скривившееся над телефоном, теперь в полный рост. Самореференсы — спасение. Чонин сделал несколько фотографий в похожей позе дома, чтобы легче было ориентироваться. Может, после сессии он всё-таки нарисует чудесатого мальчика размашистыми мазками на холсте, как задумал в первую их встречу-переглядку. Никто сегодня не упал на облезлое сидение, Чудо возможно пропало бесследно. Кажется, сам вагон ждал кого-то, место напротив Чонина все сорок минут пустовало. Ожидаемо, но с горечью на языке. Они больше не увидятся. Вокруг Чонина россыпь маркеров, фломастеров и цветных карандашей. Чудеса не рисуются иначе. Чонин выводит руки, покрытые венами и звездами, проходится карандашом по громоздкой подошве, маркерами добавляет цветасные заплатки на джинсы. Сосредоточенно, но немного по-ребячески вглядывается в черты лица, сравнивая с туманным образом у себя в голове. — Надеюсь, ты не сильно расстроился, что меня сегодня не было. Я вообще хотел раньше подойти, но забегался как-то, — тараторит незнакомый голос откуда то сверху, на столу появляется бумажный стаканчик. Не похоже на Хёнджина, он ему кофе не носит, да и они всегда по академии вместе шатаются. — Ты любишь на миндальном? Просто я был без понятия, что тебе взять, поэтому взял такой же, как себе. Чудо усаживается на свободный стул, ловит трубочку губами и принимается потягивать кофе из своего бумажного стаканчика, смотря выжидающе. Изобилие бус на шее, черные следы на пальцах — отголоски колец, пластырь на переносице. Хочется с силой потереть глаза или ущипнуть себя за руку, но это будет выглядеть нелепо. Всё что Чонину остается — глупо пялиться и всё равно выглядеть нелепо. — Я Сынмин, кстати, на дизайне одежды учусь, — Чудо нависает над скетчбуком, изучая рисунок. — Классно выходит, потом покажешь, как будет готово? Чонин усиленно кивает и улыбается по-привычному, до звездочек в глазах. Впервые за несколько бессонных дней. Сдохнуть не хочется совсем.