Выше домов

      С Катей они сближались осторожно, с уважением к ранам друг друга, оставленным прошлыми отношениями. В ту ночь, когда Саша оказался у неё в гостях вместе с Костей, оба ночевали там — в большой квартире было две спальни и один диван, так что места хватило всем. Утром Костя ушёл, сославшись на необходимость забрать своего пса Нерона из ветеринарной клиники, и Саша с Катей остались наедине. Неловкости не было — они болтали вполне по-дружески, без намёка на флирт, и договорились провести день вместе, хотя и ей, и ему пора было уезжать. Он подарил ей настоящий Питер: его крыши, мансарды и потаённые дворы-колодцы. Показывал свои любимые дома, вдохновившие на выбор профессии. Катя слушала с интересом, но то и дело косилась на мобильник, который крепко сжимала в руках.       — Боишься снова потерять?       — Да нет… Нет. Просто… Я боюсь, что Андрею сейчас очень плохо. Жду новостей от его лучшего друга. Я… попросила его за ним присмотреть… Он всё не звонит, а я не хочу его беспокоить…       Они зашли в кофейню, спрятанную в гроте Александровского парка, и разговорились о «Зималетто» и его обитателях. Не то чтобы Саше было дело до какой-то компании — просто хотелось отвлечь Катю от тревоги. О бывших коллегах она рассказывала живо, так, что он легко их представлял, без злости, но с какой-то затаённой грустью. У него сложилось впечатление, что в том коллективе она была белой вороной. Когда он высказал это предположение, она с улыбкой вспомнила своего друга Димку, который называл её вороной, и таким образом сменила тему, охотно и с удовольствием, и он не стал допытываться, что же в этом «Зималетто» пошло не так. Тем же вечером ей позвонил Малиновский и сообщил, что с Андреем всё более или менее нормально. Катя выдохнула, расслабилась, даже плечи расправила, и от облегчения стала дурашливой и немного безрассудной, задержалась в Питере ещё на целую неделю. Он задержался вместе с ней и постепенно осознал тотальное нежелание уезжать в Берлин, признался в нём Филу, который на том же конкурсе молодых архитекторов занял второе место, и предложил другу поехать вместо него. Фила провожали весело, с песнями под гитару, плясками под хиты «Питер ФМ» и бесконечными байками Кости о его приключениях и паре десятков разных работ за плечами. К утру все разошлись, Фил уехал в аэропорт, а Катя осталась, чтобы помочь Саше прибраться в квартире. Они снова очутились наедине друг с другом, и в этот раз была и неловкость, и электричество между ними, и поцелуи — неуверенные, почти целомудренные поначалу, а потом горячие и настойчивые, совсем недалеко от большой удобной кровати. До кровати они не добрались — Катя первой разорвала очередной поцелуй и прошептала, что не готова. Саша кивнул, чмокнул невесомо ложбинку на шее, не стал идти против неё, распалять и добиваться физиологического ответа на свои действия, хотя хотел её сильно, даже сам себе удивлялся — не думал, что после Марины его понесёт так скоро и так ощутимо. Катя сбежала, а на следующий день и вовсе позвонила ему и сказала, что уезжает в Москву. Он не напрашивался в провожатые — по тону понял, что она хочет побыть одна.       Они договорились продолжить общение, и продолжили: обменивались эсэмэсками месяца три, пока Саша обживался в питерском филиале московского архитектурного бюро, а Катя пыталась примириться с пиаром, в который вернулась после первой неудачной попытки. Потом его перевели в Москву, где их бюро выиграло очень значимый тендер, предоставили съёмную квартиру, небольшую, но зато на Петровском бульваре. Он сказал ей, что теперь они живут в одном городе, и пригласил в гости. Катя пришла — он даже не ожидал — и показалась ему неуловимо изменившейся, и внешне, и внутренне. После первой её реплики он понял, что не ошибся.       — Я беременна, Саша, — выдавила она и обессиленно опустилась на краешек дивана в его крохотной гостиной. — Я беременна. Андрей не знает. Мама не знает. Юлиана не знает. Мои друзья не знают. Никто не знает. И самое главное, я не знаю, как мне им всем об этом сказать. Что будет с Андреем, не представляю… Он решит, что мы должны снова быть вместе, что он обязан на мне жениться, что я должна выйти за него замуж хотя бы ради удобства… Ему это душу разбередит, он начнёт мечтать о том, чего не может быть… А я ничего не хочу, всего боюсь, мне снится отец, говорит, что стоило ему умереть — и я тут же понесла вне брака, что мне за это будет наказание… А может, и будет? Не за это, конечно, а за то, что всё так случилось, что Андрею предстоит всё это перенести… Хотя в чём я перед ним виновата? Это ведь он не позаботился о защите, а мне жить с последствиями его безалаберности… Или, может, не жить? Я ужасно боюсь родов, боюсь умереть. Боли не боюсь, но боюсь, что папа меня заберёт, чтоб не мучилась. Пытаюсь успевать ходить на курсы для будущих мам, но не сильно помогает. Слишком всё быстро. Я не должна была спать с Андреем вскоре после папиных похорон, это неправильно, я должна была скорбеть, а не… Понимаешь? Теперь я за это наказана. У меня в голове такой кавардак, ты не представляешь, не можешь представить… Ощущение, что все нейроны спутались и сошли с ума. Я не понимаю порой, что я чувствую, где какая эмоция, какое решение я приму в следующую секунду, не захочу ли вообще выйти из окна… Я чувствую вину за то, что не жду этого ребёнка, что у меня нет сил его ждать, я едва собираю себя по кускам. И всё ближе и ближе тот проклятый день, когда я должна буду посвятить во всё Андрея. Я думала о том, чтобы ничего ему не говорить, уехать в Германию или во Францию, мне там работу предлагали… Но не могу с ним так поступить. Не могу так поступить с этим ребёнком. Я живу в аду. Никто не знает, никто. Прости… Прости, что я всё это на тебя вываливаю… Я должна сказать ему как можно раньше, чтобы он был готов, чтобы у него было время как-то это переварить, чтобы он смог быть нормальным отцом, но я всё откладываю и откладываю, каждый день…       — Катя, спокойно. С тобой всё в порядке, слышишь? — он опустился перед ней на корточки, взял её холодные ладони в свои. — Это всё абсолютно нормально. Конечно, ты боишься и испытываешь кучу эмоций сразу. Ты ни в чём ни перед кем не виновата, и нет никакого пособия для скорбящих, где написано, как надо скорбеть. Я тебе это говорю как человек, который в двенадцать остался без мамы. Слышишь?..       — Это когда-нибудь проходит? — потерянно спросила Катя.       — Что?       — Боль. Желание чем-то поделиться с человеком и тупое запоздалое понимание в стотысячный раз, что его нет.       — Становится легче.       — Когда?       — У тебя ведь родится ребёнок…       — Нет, ребёнок — не панацея. Я буду думать только о том, что папа его не увидит. Нет, не только… Я буду задаваться вопросами. Гадать, смог бы он принять меня и моего ребёнка. Смогла бы я вырасти наконец-то и перестать… зависеть от его мнения, подчиняться ему во всём… Я же не только скучаю, Саш, я… Я каждый день проговариваю внутри себя всё то, что не успела ему сказать, о чём мы уже никогда… не поговорим… И это не только слова любви, это… Иногда это почти ненависть… Я не знала… Не знала, что во мне это есть… Я трусливо списываю всё на гормоны, но это я… И я не понимаю, как это всё принять… И почему я требую принятия от других, если сама себя не принимаю…       Катя разрыдалась, и он неуклюже её обнял, не уверенный, что имеет на это право. Гладил её по сотрясающейся спине с выступающими позвонками и понимал, что все интрижки, которые случились у него между их встреч, закончились в этот самый момент. Он был нужен Кате, которая только с ним смогла быть откровенной и сбросить груз с души. Это чего-то да стоило.       С тех пор она приходила к нему настолько часто, насколько позволял её график, а в начале сентября решилась остаться на ночь, соврав маме, что переночует у Маши Тропинкиной. Он нервничал, потому что к Кате его по-прежнему очень тянуло, даже больше, чем раньше. Она вошла во второй триместр, стала заметно спокойнее, перестала внутренне метаться и то и дело вспоминать отца. О её беременности теперь знала Юлиана, Андрей же по-прежнему оставался в неведении, и Саша не знал, как подступиться к этой теме, боялся спровоцировать очередной всплеск эмоций, вырвать Катю из временного погружения в обманчивый дзен, да и сам рад был обманываться, делить с ней быт и ощущать, что их связывает что-то, понятное только им двоим, магия общей тайны и взаимное доверие. Ей это тоже нравилось — той ночью, засыпая рядом с ним, потому что раскладного дивана у него не было, она сонно пробормотала:       — С тобой так хорошо… Спасибо…       И уснула, прижавшись к нему всем телом. Он пребывал в раю и в аду одновременно. Понимал, что для него всё заходит слишком далеко, что он уже прикипел к Кате всерьёз, что она может наиграться и забыть всё, что их связывает, что потом она переключится на материнство, а то и вовсе сойдётся с Андреем, и он останется без неё. Если бы не её беременность, он давно остановил бы их сближение, положил бы ему конец, но он не хотел причинять ей боль, да и лишаться её тепла тоже не хотел.       — Саш?..       — А?       Их пятая ночь в одной постели — Катина мама уехала помочь подруге, выписавшейся из больницы после перелома шейки бедра, и несколько дней подряд они по сути жили вместе в его квартире.       — А я для тебя просто друг?       — Я с друзьями не целуюсь.       — Значит, что-то большее?       — Катя, чего ты хочешь?       — Тебя, если честно, — выдохнула Катя очаровательно смущённо.       Он привстал на локтях и посмотрел на неё, едва различая очертания её лица в темноте.       — Это такое специфическое чувство юмора беременных?       — Вовсе нет, я… Нет, это ужасно. Это ужасно, прости, я… Меня тошнит от этого слова, но это, наверное, гормоны… Во втором триместре такое часто бывает, меня врач предупредила… Но ты не отец этого ребёнка, и поэтому… Поэтому у нас с тобой ничего не может быть, — твёрдо заключила Катя. — Это же безнравственно… И странно… И неправильно… И я даже не спросила, хочешь ли ты… меня…       — Хочу, и с каждым днём только сильнее. Но я совершенно не уверен в том, что ты со своими представлениями о нравственности не сожрёшь потом себя и меня заодно за всё, что пока не произошло. И ещё для меня важно, чтобы ты хотела меня, а не секса как такового.       — Если бы я этого хотела, то уж как-нибудь решила бы свою проблему, — Катя возмущённо засопела. — Наняла бы какой-нибудь эскорт… Он же, наверное, и мужской бывает.       — Не наняла бы. Ты будущая мать, у тебя каждый рубль на счету. А я совершенно бесплатный.       — Дурак.       Она обиделась и демонстративно натянула длинную ночную рубашку до самых пяток.       — Спокойной ночи.       Следующим вечером Катя приехала с работы совершенно измученная и замёрзшая.       — Автобус сломался, и я пошла пешком. Ноги в туфлях просто задубели… — пожаловалась она. — Там всего плюс пять…       Саша здорово испугался — простудится ещё.       — Давай-ка в горячий душ.       — Не хочу, — устало помотала головой Катя и рухнула на диван, подогнув пальцы ног. — Мы сегодня с Юлианой обскакали три мероприятия, даже мыться сил нет…       Она с головой укрылась пледом, а Саша быстро сходил в ванную, подержал руки под горячей водой и принялся согревать и растирать её и вправду ледяные стопы.       — Щекотно, — хихикнула Катя и показалась из-под пледа. — Ай…       — Не дёргайтесь, пациентка. Надо кровь разогнать… — он уселся у неё в ногах и продолжил экзекуцию.       — М-м-м… Приятно, — довольно промурчала она, когда Саша надавил на особенно чувствительную точку, и спрятала ноги под его футболкой.       — Домогаешься?       — Так теплее.       — Катя, я прошу тебя, прими душ, погрейся.       — Только вместе с тобой.       — И кто мы будем друг другу после этого?       — Ты хочешь определённости?       — Ты знаешь, да. Мной уже играли, повторения не хочется.       — Мной тоже, — тихо и печально ответила Катя. Села и придвинулась к нему. — Я не играю, Саша. Мне с тобой правда очень хорошо. Сейчас. Что будет дальше, я не знаю.       Он послал всё к чёрту, поцеловал её, прижал к себе и понёс в душ с величайшей аккуратностью. Она отзывалась на каждое его прикосновение так бурно и эмоционально, что ему приходилось напоминать себе, что причина тому не он, а её состояние. Но даже удерживая эту оговорку на горизонте замутнённого желанием сознания, он чувствовал: им просто очень хорошо вместе, они подходят друг другу идеально, и с ним Катя забывает обо всех своих горестях и страхах.       Они так и не давали определения своим отношениям. Не давали обещания не разводить мосты, как в той песне, что исполнял Костя в эфире «Питер ФМ», и от этого наслаждение каждой проведённой вдвоём минутой проживалось ими лишь острее. Пару месяцев спустя Катя наконец-то рассказала о своей беременности сначала маме, а потом Андрею. Через несколько дней она пришла к нему не вечером, как обычно, а днём, серая от всех эмоциональных потрясений.       — О нас никто не должен знать. Андрей мне этого не простит, а мама не поймёт.       Раздражение накрыло Сашу слишком стремительно, и он не успел с ним совладать.       — Кать, мне жаль сообщать тебе эту новость, но однажды тебе всё-таки придётся вырасти.       — Ты о чём? — пробормотала она, запустив пальцы в волосы и тупо вглядываясь в незамысловатые узоры на обоях в гостиной.       — О чём?! — он глубоко вдохнул, успокоился. — О том, что ни Андрей, ни твоя мама — я даже не знаю, кто из них в большей степени — не имеют к нам с тобой никакого отношения. Всё, что между нами происходит — это наше дело и наш выбор, и никто не может тебя за это прощать или не прощать.       — Не знаю… Я не знаю… Но быть беременной от одного и спать с другим — это как-то… не в моём духе. Наверное, за меня всё решил организм…       — Ты сейчас хочешь сказать, что использовала меня как секс-игрушку, или пытаешься внушить себе эту идиотскую мысль, чтобы не признаваться в том, что я тебе небезразличен, что в этой квартире происходит что-то очень важное?       — Я не знаю… Я ничего не знаю. Я не понимаю, что со мной творится… И пора нам всё это прекратить. Я тебя только мучаю, а ты этого не заслуживаешь. Ты не заслуживаешь ничего плохого. А я, наверное, ничего хорошего. Прости…       Катя ушла стремительно, оттолкнув его и не позволив себя удержать. На звонки и эсэмэски больше не отвечала. Где она жила, Саша не знал. Выяснить это, конечно, не составило бы труда, но он решил повременить с любыми шагами в её сторону, дать ей свободу и дождаться подходящего момента, чтобы встретиться и поговорить.       Он много работал, стараясь не позволять мыслям течь не в том направлении, но однажды в бюро ему на глаза попался свежий номер журнала Tatler, на обложке которого красовались Андрей Жданов и сёстры Воропаевы. Автор большой статьи описывал историю создания «Зималетто» двумя влиятельными семьями и рассказывал о трагической гибели Юрия и Ольги Воропаевых в две тысячи третьем году. Особое внимание журналист уделил патриархальной структуре любого бизнеса, с сожалением констатируя, что Кира и Кристина едва ли могли претендовать на кресло президента, хотя имели на него не меньше прав, чем Жданов-младший. «За желанную должность также боролся Ярослав Ветров, бывший финансовый директор компании и действующий член совета директоров, пользовавшийся большим доверием Воропаева-старшего, который относился к талантливому экономисту как к сыну. Совет директоров, однако, отдал предпочтение Андрею Жданову, наверняка довольному тем, что лучший друг его отца не оставил наследников мужского пола. Впрочем, утверждение это спорное — в светских кругах давно ходит легенда о том, что у Юрия Воропаева есть внебрачный сын. Разумеется, представители обоих семейств эти слухи категорически отрицают».       Саша дочитал статью и погрузился в работу, не заметив, что где-то в подсознании с тех пор поселилось необъяснимое смятение. В январе он узнал, что Катя стала мамой и родила здоровую девочку, которую они с Андреем назвали Ариной — об этом трубила бульварная пресса, попутно перебирая многочисленные теории о том, почему молодые родители не были парой.       В один из выходных он поехал в Питер за важными документами, забытыми в квартире отца. Долго перебирал содержимое ящиков старого рабочего стола, чтобы точно забрать всё необходимое и по возможности не возвращаться в эти стены — после смерти мамы они перестали быть для него родными. Он уже собирался выйти из комнаты, как вдруг понял, что так ни разу и не открыл коробку с письмами, оставшуюся от мамы и переданную ему отцом вскоре после того, как она умерла. Поколебавшись, он захватил с собой и коробку, письма из которой читал уже в пути, в купе «Красной стрелы», где оказался единственным пассажиром.       Содержание этих писем перевернуло его привычную картину мира, и на перрон Ленинградского вокзала сошёл уже немного другой Саша Воропаев.