***
— Кофе с лавандой был не лучший выбор для мороза, хах. Надо было другой сироп взять. Например, карамель, корицу… Более согревающие вкусы. Как думаешь? И прислоняет губы к трубочке, отпивает не глядя, будто задумавшись. Лицо у неё сейчас особенно прелестное. Как же надоело пялиться, как придурку. Стоит сказать… — Тебе идёт пить кофе. То есть, я хотел сказать, и с лавандой неплохой выбор. Могу поменяться с тобой. Ореховый сироп любишь? Её прелестные опалы сверкнули в полутьме ларька. Падающий снег, на фоне светлой кожи Тигнари, казался сероватым и не таким уж белым. Она буквально сверкает, пуще снежинок под светом луны — в его глазах так точно. Может, это он влюблённый придурок. И с каждым годом, всё больше и больше глупеет. — О! Я не против. Ореховый я люблю. — Боги. Её улыбка — как всегда ласковая, и будто смущение прячется в уголках губ — вблизи ещё прекраснее. Ангел, а не девушка. Его руки чуть не выронили протянутый стакан. Он тут же уставился на трубочку — этой трубочки касались её губы. Удар прямо в сердце. — Сайно, с ореховый сиропом лучше согревает! Спасибо. Он запомнил этот белоснежный пуховик, что делал её похожей на леденец в обертке. Синий, пушистый шарф, обернутый вокруг шеи будто делал её ещё миниатюрнее. Почему ей всё так идёт, и делает её ещё милее? — Я люблю тебя. Вот чёрт. Чёрт. ЧЁРТ. Она явно не ожидала его дурацкого признания, и лишь расширила удивлённо глаза, потягивая на пробу напиток. Если и прыгать в пропасть, то с концами. — И если хочешь, мы можем начать встречаться. Его продрал озноб сквозь тёплую отцовскую байкерскую куртку. Что же, как дурак последний звучит. Непонятно где, и чёрте как. Хуже некуда. И какой девушке это понравится… Надо было с букетом придумать, как минимум. — А давай. — Этот ответ был последним, что он ожидал. Чувство реальности происходящего отлетело напрочь. Тогда, он откашлялся, и начал свою давнюю заготовку. — Я не знаю кто тебя выдумал, ведь глаза твои сверкают ярче неба синего. Я не ведаю, что нужно сделать, чтобы журавля твоего сердца сманить — вместо чувств синицы, что без тебя пусты. Если бы он мог внимать происходящему более адекватно, то заметил бы искорки искренней, смешливой радости в её глазах. Такие, каких он никогда не видел до. — Это очень мило, Сайно. Он не замечал, что к нему всегда было другое отношение, нежели к другим участникам группы. Но она потом это рассказала.***
— Помнишь… Как ты читал мне стихи ещё тогда, зимой? В его руках для неё было самое место. Пальцы ложились на талию, скользили к мягким бочкам, потом сжимали поясницу — вся она будто для него одного. — Тогда, я не знала, что мы так быстро съедемся. — Мы слишком давно друг друга знаем. С новосельем, милая. Она потянулась за поцелуем. До сих пор каждый раз, как первый. Всё не может привыкнуть, как приятно до неё дотрагиваться — она податливая, и будто тает под его горячими ладонями. Остался лишь один пробел в отношениях, который он всё не смел предложить, боясь спугнуть момент. Но вкус её губ, трепет её ладоней, что спустились, нерешительно поначалу, по его прессу, и ниже, подсказали ему дрожью в её плечах. Она всегда желала услышать его. Наверно, ещё тогда, когда после школы просила сыграть ей что-то на гитаре. Как же приятно, что она полюбила его, такого придурка.***
Её голос порхал до звонких нот. Звуком, которым он никогда не слышал. Мог бы он думать более прямо в этот момент, то пожелал запомнить её стоны. Запомнить, как прогибается чувственно её спина, когда он нашёл особо приятный угол, и замедлил темп до медленного, но глубокого. Собрать тихую дрожь с её плеч губами. Столкнуться с её истосковавшимися по поцелуям губами — и сорвать с них цветок зарождающихся в горле звуков, что похожи на его имя. Но утонул в их поцелуе тихим аханьем. Как ни глупо это сравнивать, он чувствовал, что своими, пусть и не столь чувствительными от струн гитары пальцами, он сможет заставить её звучать ещё лучше. Нужно лишь больше практики… Не сдержавшись, он поцеловал-укусил её шею, чуть ниже линии волос. Точно будет засос… Но тут никто не увидит, под её густыми, пушистыми смоляными волосами. Лишь он знает об этом алом следе, от его несдержанной страсти. О. Кажется, на это она отозвалась особенно хорошо, простонала особенно тоненько, и резко расслабилась в его ладонях. Он уложил её разнеженное тело на простыни, мягко отпустив из объятий. Мелкая дрожь проходилась по бархатной коже, и затихала где-то в коленях. Он чувствовал это, прижав её сверху к кровати. Их чувства всегда звучали в унисон. Сейчас, это стало очевидно.