Секрет

В первый раз Марата что-то шарахает до шока, до такого шока, что все конечности на мгновение становятся ватными, а после каменеют вовсе, словно от мороза, хотя в голову, наоборот же, долбит неистовый жар и мешанина, разрезающая его мозг на дольки в теперь огромной черепной центрифуге, явно прибавляя газку. Парочка медленно вливается в друг друга, как это там называлось? Диффузия, конфузия или что? Глупые мысли вроде должны веселить, как и прежде, заставляя Суворова всегда невпопад усмехаться о своем, пока их компания исправно вылезала из многосортного дерьма, чтоб позже вляпаться в еще более крупное, но сейчас он был один. Не считая, конечно, парочку, так увлеченную друг другом. Подумать только..супер и скорлупа, Турбо и Пальто, Туркин и Васильев, Валера и Андрей, его старший и его, сукаблятьпиздец, лучший друг, пидор и... Тишина нарушается тихим всхлипом, видимо, кудрявый слишком сильно цапнул пухлую губу младшего, или сжал ребра, задевая новый синяк где-то под правой лопаткой. Марат знает, потому что сам его поставил: тренировались они так. Этот звук все таки вывел его из его личной ловушки сознания, захлопывая эту засасывающую воронку непонимания, бешеного сердцебиения и.. хуй знает чего еще, но стоит дверке в каморку невольно хлопнуть, закрывая милующихся окончательно, и он срывается. Короткий темный ёжик из-за угла не заметишь так просто в темноте подвального помещения, а вот синюю куртку... Быстрыми, но такими же тихими шагами, почти бегом, он выбирается на ослепляющую отражающимися от снега лучами утреннего солнца поверхность. Пустующая в такую рань улица даёт глоток свежего воздуха и чистит разум, если можно вообще его очистить от этого.. от этих.. от всего, черт возьми. Курить хочется нещадно и присесть вообще желательно. Обдумать, обкумекать, обкашлять под едкий дым и расслабиться наконец, но ощущение того, что.. прям там.. на расстоянии не больше нескольких метров, в их, сука, общей качалке... Ноги, негнущиеся, как стальные спицы, сами уносят его подальше, за несколько дворов до, за несколько десятков минут ходьбы, за расстояние больше пары километров. На сборы он сегодня не идет, да и личную тренировку, которой так грезил с утра, тоже пропускает по известным причинам. Шок спадает с него ебучими комьями снега, отклеиваясь неохотно и так и норовя остаться где-то там, куда парень так просто не залезет, в ботинке, например, подламывая его обычно уверенную походку. Он останавливается только тогда, когда на заснеженные дорожки постепенно начинают выползать люди: взрослые спешат куда-то мимо, малышня с рюкзаками несётся кривыми зигзагами ко дворам их школьных будней, а подростки мрачно сливаются своими физиономиями с серыми отблесками теней на грязных сугробах, неохотно ковыляя следом. И ему бы воспользоваться шансом, тряхнуть лишней мелочи и купить, может, сигареты покруче, чтоб точно забыть тот пиздец, но первой мыслью в голове становится обрастающее привычным язвительным спокойствием: «Ебнуло семь». Лавка медленно замораживает его зад своими ледяными объятиями, но хуй он клал на это мероприятие. Его теперь на свете вообще ничего тронуть не может, ну, может, только война или смерть родичей там... Тихий кашель первой тяжки сбивает прежний пессимизм, оставляя подростка наедине с огромным ахуем, теперь уже на полных правах распростняющимся по телу: опасность ведь миновала. Дыхание выравнивается скоропостижно, а мысли все никак не очнутся от их скоростной гонки, все выскакивая и выскакивая в его не самой обычно думающей башке яркими баннерами, где черным по белому так и крутят основную мысль сегодняшнего утра: «Какого, мать его, хуя?!» Какого, мать его, хуя Марату в голову мочой ударило, что именно с сегодняшнего дня он берет нереальный пример с Адидаса и становится спортсменом в квадрате? Какого, мать его, хуя будильник все таки прозвонил вовремя, а мать не остановила его с расспросами, как обычно? Какого, мать его, хуя он не остался назло предовольному своим примером Адидасу, который застыл тупой статуей, увидев его в дверях? И самое основное. Какого, мать его... Долгий выдох прерывается откровенным разочарованием. Сигареты кончились. Какого, мать его, хуя судьба так жестока к Марату? Когда небо вновь красится плешивыми мелками в синий цвет, глубокий такой, как у почтовых ящиков в его подъезде, а новый мешочек для мелочовки на ножках все не мог соизволить появиться на его пути (или он сам его не видел, Суворов уже мало что понимал), усталость почти берет верх над его мозгом, со скрипом заставляя развернуться на чистой интуиции к дому. — Эй, чушпан! «Разъезд — чушпаны», да? Сука. — Ну так что? — старший Суворов попросту кидает в него аптечку, так и оставаясь стоять в дверях прям в уличной одежде. «Дома-то мог бы и не командовать», — проносится в голове лишней мешающей шелухой, но Марат необидчивый, почти не обидчивый. — В рот меня ебала государыня судьба, — «или Андрея». Тупой смешок сам вырывается из него, заставляя треснуть только запекшуюся кровь на уголке губ. — Бля, — пальцы ловко залепляют пробоину, и плевать, что грязные. — Я не о том спрашивал. — А о чем? — грузная фигура напротив все же разрешает себе на мгновение стать старшим братом, подходя ближе и усаживаясь на корточки прям перед ним. Как в детстве, ей-богу, аж снова посмеяться захотелось. — Тебя куда смыло на весь день? — Дела были, — хочется отпрянуть от взгляда этих глаз напротив, хочется даже драматично прикрикнуть что-то вроде «Ну что ж ты мне в душу лезешь?!», но подросток только ежится от этого. Странные мысли. — А сборы? — Вот мои сборы, — указательным пальцем вырисовывает в воздухе полукруг, очерчивая его побитую физиономию. Говорить правду он права не имел, прости, Вов, но Маратовы руки не готовы отпустить его, а законы улицы ещё не готовы его принять. — Я, конечно, тебя прикрою, малой, — запястье опускается на макушку с таким давлением, что мозоли на чужих пальцах ощущались. Афганец, чтоб его. — Но и ты эту судьбу не наебывай. Валера сегодня весь день плевался, что скорлупа распоясалась совсем. Тупой смешок снова пробивает все тело, как пулей. Пусть Валера своей скорлупой командует, а к нормальным пацанам не лезет, блять! Но Марат лишь тихо шипит, когда Вова шлепает его по башке, не рассчитав силы. — Сильно что ль так приложили? Ночь кружит где-то на подкорке его сознания, так и маня забрать с собой в превеликое царство Морфея, но что-то цепкое, странное... Вдумчивое хватает его обратно в свои лапы, заставляя крутиться в кровати, нелепо пытаясь выбраться из мерзких ручонок. — Марат, — хриплое недовольство со стороны раздается крайне четко. — Если у тебя шило в заднице, будь добр, вытащи и ляг. — И тебе спокойной, Вова, — огрызаться такими темпами войдёт у него в крепкую привычку, но Вова не дремлет. (Да, теперь уже во всех смыслах) В спину прилетает что-то тяжёлое, хоть и маленькое. Неловко потирая место удара, младший из Суворовых все же поворачивается вновь на другой бок, обращая взгляд темных глаз на почти что заснувшего с прежней дремой брата. — Я не картина. — Да че ты взъелся, даже посмотреть нельзя?! — тихий возмущенный шепот подростка звучит менее убедительно, чем хриплый бас, но даже пацанская гордость сейчас не придает этому значения. Есть более насущные вопросики. — Нельзя, если наступила ночь, а старший спит, — неловко перекручиваясь в полуторке, парень почти привалился к стене, как его остановили. — Что делать, если ты узнал о человеке, о котором.. — Марат невольно сжимает кулаки и говорит мысленное «спасибо» всем Богам, что существуют на этой планете, за то, что предводитель Универсама не может увидеть его душевный раздрай. — Знал вроде все... — Узнал что? — иногда Адидас был уверен, что его младший — самый упёртый баран из всех существующих, иначе как можно объяснить его похуизм к саднящей пояснице и гайке, так и оставшейся лежать на полу, как холодное оружие. — Ну.. что он скрывал от тебя что-то важное, — одеяло сползает, но руки не тянутся к нему, щеки и так горят, будто предвещая хозяина о том, что его геройский брат обо всем догадается, что старший Суворов прямо сейчас пойдет и разберется с Андреем и Турбо, уча их жизни и разуму, но опасения сталкиваются с не-реальностью его сегодняшней паранойи. В конце концов Вова — это просто человек, так? Да, афганец, да военный, да, герой, но... — Отшивать. Предателей в нашей семье не терпят. Сердце неловко булькнуло в желудок, заставляя бесшумно взглотнуть. Неужели то, что его сейчас мучает и есть.. чувство предательства?