Голод

Энакин стоял на расстоянии вытянутой руки, и все, чего хотел Оби-ван — это коснуться его. Хотя бы через ткань джедайской робы, просто почувствовать пальцами, как Сила струится в нём, как бьётся его сердце, провести по губам- Оби-ван откашлялся, поднеся сжатый кулак ко рту. Вспышка боли в груди привычно отозвалась колющими волнами. Захотелось прислониться к чему-то холодному и дать мозгу остыть. Они с Энакином делали очередной отчёт перед Советом об успешной операции. Война клонов вихрем продолжала носиться по Галактике, и здесь, в ярко-освещенном зале Совета, казалось, что она совсем далеко. Однако отголоски прошедших сражений все ещё отзывались болью в сердце от потерянных жизней и мешками под глазами, усталостью. Оби-ван плохо спал во время перелёта в столицу и сейчас мечтал о тёплом душе и мягкой постели. Желательно, в таких же мягких объятиях Энакина. Они никогда не обнимались, и Оби-вану оставалось только гадать, какой Энакин, когда прижимает другого человека к себе. Как его руки мягко и одновременно отчаянно обхватывают чужое тело, в страхе потерять, упустить из виду, как голова опадает на чужую макушку и человеку кажется, что они скрыты от чужих глаз, только вдвоём. Хотелось бы Оби-вану знать это из собственного опыта, а не из-за наблюдения за Энакином и сенатором Амидалой. Они, хоть и скрывались, всегда были нежны друг с другом, в их полушепотах и осторожных касаниях можно было прочитать всё. Конечно, Оби-ван всё понял. Все эти картинки проносились в его голове, только вместо Падме стоял он, именно ему в мечтах доставались все очаровательные улыбки Энакина, его солнечные ямочки на щеках и полный нежности взгляд. Было, по-честному, больно смотреть, как они любят друг друга. Оби-ван мог поговорить с Энакином, мог рассказать всё Совету, поступить как настоящий джедай и вырубить всю привязанность на корню. Но он не сумел. Не тогда, когда Энакин был таким счастливым. Ценой собственного благополучия и душевного равновесия Оби-ван позволил им быть. Ему почти было достаточно только смотреть, как Энакин счастлив. Пусть и не с ним. Оби-ван увидел движение краем глаза и легонько вздрогнул, когда тыльная сторона ладони Энакина невесомо и в тайне от других коснулась его собственной. Часть души внутри его вспела от благоговения и мечтала растянуть этот момент как можно дольше, но Энакин почти сразу отстранился, повернув обеспокоенно голову в его сторону. Оби-ван понял, что взгляды Совета теперь прикованы к нему, и поспешил дать свою часть отчёта, старательно игнорируя нахмуренные взгляды Энакина, которые тот бросал на него время от времени. Когда они освободились и двинулись в сторону их общей квартиры, Оби-ван был готов валиться от усталости. Энакин, тем не менее, его настроения не разделял. Его походка больше была похожа на полупрыжки, он весь истончал какое-то непередаваемое воодушевление. «Вероятно, он отправится к Падме,» — подумалось Оби-вану. От осознания этого он испустил такой печальный и страдальческий вздох, что Энакин остановился и озадаченно взглянул на него. — Мой мастер, неужели заседания Совета настолько тебя вымотали, — он искренне переживал за него, но его улыбка была лукавой и немного насмешливой. Оби-ван решил, что Энакин просто издевается над ним. По крайней мере, истинная причина его меланхолии останется с ним. — Просто устал, — он поднял уголки губ в вымученной улыбке, и Энакин сочувственно посмотрел на него, а потом осторожно взял его за руку, поддерживающе сжимая её. У Оби-вана ёкнуло в сердце. — Ты слишком много на себя берёшь, мой мастер, отдохни как следует, — Оби-ван глупо смотрел на их руки и думал, за что Сила послала ему такое испытание. Энакин выглядел совершенно в своём очаровании и заботе о старом мастере. И все же, он был таким радостным из-за Падме, а не из-за возможности провести время вдвоём после тяжёлой миссии. Оби-ван неловко высвободил руку и как-то чересчур сильно прижал к боку. Этот жест казался больше загнанным, и Энакин тихо вздохнул, немного поубавив энтузиазм. Оби-ван знал, что пожалеет, но все равно спросил: — Ты сегодня не ночуешь в Храме? Энакин дёрнулся, застигнутый врасплох. Он начал озираться по сторонам, а потом резко снова продолжил идти, говоря на ходу. — Если ты не против. Оби-ван был против, не-джедайская часть его умоляла Энакина остаться, даже если они в итоге просто несколько часов будут сидеть в тишине, занимаясь своими делами. Даже несмотря на множество совместных миссий ему не хватало времени, проведённого с Энакином. Вне войны они почти не виделись и пересекались только в общей комнате их квартиры. Оби-ван понимал, что Энакин желает как можно больше свободного времени проводить с Падме, он ведь чувствовал то же самое по отношению к нему. Неужели он действительно думал, что Энакин когда-то выберет его, а не Падме? Горькая правда в очередной раз ударила ему в голову, и он молча последовал за Энакином, погруженный в свои мысли.

***

Когда Оби-ван вышел из душа, Энакина уже не было. Одиночество их квартиры давило на него, как тиски. Энакин был одновременно везде и нигде, любой посетитель их скромного жилища мог понять, кто тут живёт. Потому что тут все дышало Энакином. Повсюду были разбросаны детали, которые он использовал для починки механизмов и дроидов, которым не повезло во время боя с сепаратистами. Физический труд всегда успокаивал Энакина, и Оби-ван мог тратить часы, просто сидя и наблюдая, как сосредоточенно Энакин копается во внутренностях железок. Как его руки точечными и выверенными движениями орудуют инструментами, как его волосы блестят на солнце, отливающим из небольшого окна, как зубы неосознанно прикусывают пухлые губы. Оби-ван решил, что медитация ему не помешает. Если бы он записывал каждую свою медитацию, то кто-то очень внимательный увидел бы закономерность между попыткой Оби-вана привести свои мысли в порядок и Энакином, который просто вращается на его орбите. Сложно было сохранять трезвость рассудка, когда есть Энакин, которому достаточно улыбнуться, и сердце Оби-вана тает, как мороженое на солнцепеке. Оби-ван сел на коврик для медитации; капли воды с волос редкими точками отражались от ткани, оставляя мокрые следы. Он постарался сосредоточиться на своих ощущениях и попробовал прикоснуться к Силе. Сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и открыл свое сознание. Было тяжело смириться со своей влюблённостью в бывшего падавана, но ещё тяжелее оказалось жить с ней, каждый день держать себя в руках и не позволять и доле эмоций просочиться сквозь ментальные щиты. Оби-ван корил себя за то, что слишком закрылся от Энакина, стараясь скрыть, как тот важен для него, но так было лучше. Для них обоих. Оби-ван не хотел грузить Энакина своими переживаниями, не хотел, чтобы тот чувствовал себя обязанным или, ещё хуже, виновным в том, что не чувствует того же. Они бы не выдержали неловкости. Проще было закрыться и держать маску идеального джедая, следующего Кодексу, как никто другой. Оби-вану было больно, но по-другому нельзя. Одна единственная капля из его глаза приземлилась на коврик и присоединилась к мокрому узору. Он потерял самообладание и отчаянно выдохнул-рыкнул. Он наклонился над ковриком, упершись в него руками, и крепко зажмурился, пытаясь унять боль. Медитация не помогала, и он все сильнее проваливался в бездну отчаяния. Тихие рыдания вырвались из его груди и он мгновенно ощутил себя жалким, слабым. Его щиты дали трещину, и он упустил печаль, которая начала струиться сквозь них. Прямо к его связи с Энакином. Липкий ужас и осознание произошедшего охватили его, когда через мгновение с другой стороны Энакин ответил волной тревоги. Щиты мгновенно поднялись, и Оби-ван послал успокаивающую волну, зная, что это вряд ли ему поможет. Даже самая небольшая печаль от мастера, который всегда был каменной статуей, могла взбудоражить Энакина и привести его в смятение. Было вопросом времени, когда он вернётся и начнёт допрашивать Оби-вана. Оби-ван медленно поднялся и отправился в ванную привести себя в порядок. Он плеснул в лицо холодной водой и поднял взгляд к зеркалу. Отражение осуждающе смотрело в ответ.

***

Энакин вернулся рано утром, к тому времени Оби-ван уже проснулся и проводил утреннюю медитацию, внешне выглядя безмятежно — тем не менее, внутри его росло беспокойство от приближающейся катастрофы. Он почувствовал волнение Энакина в Силе ещё тогда, когда тот подходил к Храму. Он ворвался в их квартиру и застал только Оби-вана, сидевшего с закрытыми глазами. — Учитель, ты в порядке? — он тяжело дышал, видимо, снова бежал, не замечая других людей. — Ты не торопился, — Оби-ван позволил себе маленькую колкость, решив, что лучшая защита — это нападение. В конце концов, часть его была расстроена, что Энакин не примчался сразу же, как опустились его щиты. — Ты… твоя боль в Силе, я, — Энакин путался в словах, видно было, что он не может толком сформулировать, что он чувствовал. Оби-ван мог сказать то же самое. — Всё хорошо, я медитировал, и часть негативных эмоций ушла в Силу. Ты бы знал, если бы медитировал со мной, — Оби-ван наконец поднял взгляд и встретился с глазами Энакина. Тот выглядел задетым. — Я просто переживал за тебя, не надо превращать это в очередную лекцию, рад, что ты в порядке, — он, громко топая, как обиженный ребёнок, прошёл мимо Оби-вана в свою комнату и хлопнул дверью. Оби-ван поднялся, чтобы приготовить им завтрак. Медитировать больше не хотелось. Он старался свыкнуться с болью, которая появлялась в тот миг, когда он упрекал Энакина, но так было проще, чем позволять себе улыбаться ему, таять от одного его взгляда. Было проще держать все в себе, хоть он и загибался от голода, не прикасаясь ни к кому без необходимости. Не было никого, кто мог бы облегчить его страдания, кроме Энакина. Забавно, ведь он был как раз тем, кто эти страдания и вызывал.

***

Они продолжали существовать так, постоянно поддевая друг друга, как в танце уходя от прямых ответов и не задавая прямых вопросов. Оби-ван продолжал вбивать себе кол в сердце, когда закрывался от Энакина ещё сильнее, не выпуская наружу вообще ничего. Его сердце продолжало обливаться кровью, когда он смотрел на Энакина и Падме, когда удача сводила их на совместных заседаниях членов Сената и Совета джедаев. А потом их снова отправили на очередную отдаленную планету Внешнего кольца. Там было красиво. Однако бесконечные сражения и горы тел клонов, дроидов и местных жителей кривым мазком омрачали великолепную картину. В перерывах между сражениями Энакин и Оби-ван молчали, пропасть между ними становилась все больше и больше. Оби-вану думалось, что он больше никогда не коснётся Энакина, так далеко тот был — и мыслями и физически. Оби-ван, как мог, заталкивал чувства к себе все дальше, но Энакин был так же притягателен, как и раньше. Две стороны в нём боролись каждый день, и Оби-ван чувствовал себя уставшим не сколько от боёв, сколько от себя самого. И однажды его такая надёжная защита всё же дала трещину. Опять.

***

Оби-ван распахнул глаза. Он чувствовал себя потерянным и одиноким. На глазах чувствовалась влага, видимо, он плакал во сне. Последние пару дней выдались особенно тяжёлыми — вражеские дроиды вновь провели атаку, пытаясь прорваться к отвоеванным территориям, которые джедаи такими высокими жертвами удерживали. Перед глазами все ещё были бледные лица клонов, погибших в бою. А ещё перед глазами было лицо Энакина, и как Оби-ван через секунду понял, не метафорически, а буквально. Тот нависал над ним, так близко, что его непослушные волосы касались Оби-ванового лица, мягко щекоча. Его фигура находилась в полумраке их небольшой комнаты, и света местной луны из крохотного окна едва хватало, чтобы осветить его полностью, лишь чёткие черты лица выделялись в темноте, и постепенно привыкая, Оби-ван смог заметить, как взволнованно тот смотрит на него. Пальцы Энакина молчаливо потянулись к его лицу, грубыми от меча подушечками, тем не менее, мягко касаясь его щёк и останавливая дорожки слёз. Оби-ван понял, что впервые настолько беспомощен перед ним. Его губы приоткрылись невысказанно и он вдруг осознал, что если что-то не сделает со своими глупыми чувствами, то точно поцелует его. Он попытался сесть прежде чем его мозг вообще осознал это и стукнулся лбом с Энакином, который, тихо ругаясь, откачнулся, не ожидая этого. — Мастер, ну предупреждать же надо, — он продолжал тихо ворчать, пока Оби-ван, как в прострации, сел на кровати, опустив ноги на пол. Лёгкая прохлада ночи окутала его тело, и он вздрогнул, поднимая взгляд на Энакина. Тот закончил свои причитания и бросился к Оби-вану, садясь перед ним на колени и обхватывая его руки своими. Оби-ван вздрогнул снова, только теперь не от холода. Горячие руки Энакина резко контрастировали с погодой снаружи и в душе самого Оби-вана. Он продолжал беспомощно смотреть на их руки и понял, что не может заставить себя высвободить их. Он был так голоден, так долго держался вдали от Энакина, что сейчас это вынужденное прикосновение казалось глотком воздуха для утопающего. Оби-ван был почти по горло в воде. — Мой мастер… Оби-ван, поговори со мной, — Энакин был так искренен в своём желании помочь, что Оби-ван мгновенно растаял и послал ему печальную улыбку. Сил объясняться не было, он не знал, что ему снилось такого, что он разбудил даже Энакина. Тот, не услышав ответа, продолжил воодушевленно-взволнованно. — Ты плакал во сне, я знаю, последние несколько дней были тяжёлыми, но я всегда рядом, мой мастер, пожалуйста, доверься мне, — что точно знал Оби-ван, так это то, что не Энакин должен был быть сейчас на коленях. Не Энакин должен был извиняться за свою чёрствость и отстранённость. Оби-ван в мгновение почувствовал себя ничтожным. Он совершенно не удался как мастер, не то что друг. Скрывал свои чувства, как трус, не в силах ничего сделать с ними. Видимо, его эмоции как-то отразились на его лице, потому что Энакин встрепенулся и поднялся, беря лицо Оби-вана в свои руки, заставляя смотреть ему, Энакину, в глаза. У Оби-вана и правда не было никаких шансов. — Оби-ван, просто позволь помочь тебе, в этом нет твоей вины. Оби-ван молча смотрел в глаза Энакина, считая его родинки в темноте. Так близко их лица ещё никогда не находились, и Оби-ван жадно глотал каждую деталь, которая попадалась ему на глаза. Он медленно кивнул Энакину, уже не ожидая ничего в ответ, просто смиряясь со своей участью. Сил что-то говорить не было. Энакин ещё больше воодушевился, хотя казалось бы, куда ещё сильнее, и сел на кровать Оби-вана, собираясь ложиться. Оби-ван озадаченно посмотрел на него, внутренне опасаясь худшего. — Энакин, что ты делаешь? — его голос был низко-хриплым после сна, однако жажда воды отошла на второй план при виде того, как Энакин собственничестки и как-то по-домашнему устраивается на его кровати и распахивает свои объятия для него, для Оби-вана. «Может я все ещё сплю?» — Иди сюда, мой мастер, ты помогал мне уснуть после моих кошмаров, моя очередь заботиться о тебе, — Энакин даже не подозревал, какое тепло разлилось в груди Оби-вана после его слов. Он действительно невозможный. Оби-ван закопал всю свою гордость и совесть как можно глубже, хотя бы на одну ночь, и осторожно опустился на грудь Энакина. Тот обхватил его своими огромными руками, и Оби-вану снова захотелось плакать. Он не понимал, от облегчения или от осознания того, что это единственный раз, когда он может позволить себе побыть в объятиях Энакина и знать, что они предназначены только ему. Он осторожно уткнулся лицом где-то между плечом и шеей Энакина и тихо вздохнул, вдыхая его, Энакина, запах, стараясь отложить каждую крупицу этого воспоминания в своей голове, чтобы потом возвращаться к нему в минуты отчаяния. Оби-ван начал засыпать, его голод отошёл на второй план, уступая место тихому благоговению и, кажется, счастью? Оби-ван слишком мало сталкивался с ним, чтобы знать наверняка. Ему, скорее всего, приснились губы Энакина, невесомо касающиеся его макушки и тихие слова: — Спокойной ночи, мой мастер.