Топи котят

Завтракают тушенкой и баранками, Турбо наколдовал. Утром еще холоднее. Мороз заставляет натянуть куртку, кутаться в свитер, ладони греть о грязную чашку с чаем, продувая сквозняком остатки тепла. Сраные степи, днем жарит плюс сорок, ночью до минусовой падает. Кащей пихает фляжкой Валеру в плечо, а тот только морщится. — Согреешься хоть, Лер. — Печку почини — тогда согреюсь, — старший закатывает глаза, хватая за лицо и быстро целуя. Получается проспиртовано так, горько, смазанно. Губы обветренные пачкает слюной, — Ну, Никит! — Не канючь, это полезно. В такой-то антисанитарии хоть дезинфицируешься. Кащей проснулся позже всех, наслаждаясь благами уже готовой еды, принесенной воды и ушедшего куда-то Адидаса. До сих пор находился в сраном сонно-бодрствующем состоянии, паразитируя рядом с Туркиным. Откисать пришлось недолго, Володя пришел через полчаса с еще одним ведром воды, скомандовал Турбо обойти деревню, осмотреться на предмет местных жителей, если повезет, разузнать, что вообще тут в окрестностях есть. Предложение Никиты рассказать, чо тут есть в окрестностях было проигнорировано, несмотря на «Я тут так-то всё детство провел, алло, бля». Валера спорить не стал, да и дом этот всё еще давил на него, почти снося с петель двери, он выпорхнул на улицу, натягивая куртку, запнулся о пробитую доску на крыльце, чертыхаясь, но скорости не сбавляя. — И нахуя? Я те так скажу, в каких домах тут еще кто-то мог бы остаться. — Не тупи, Никит, не сплавишь — придется с нами брать к менту тому, а он там точно выкинет чо-нибудь. Туркин был вспыльчивым, непредсказуемым, всё самое сладенькое подхватил от Кащея. На попизделки брать, и правда, не стоило. Вова бы и Кащея не взял, честно говоря, но пережить оскорбленного до глубины души Никиту в настолько замкнутом и безлюдном пространстве казалось невозможным испытанием. Горячная вспыльчивость Турбо в нем щедро была приправлена стервозностью, обидчивостью и поганым его языком. Себе, блять, дороже. — Давай, допивай свою жижу и пошли. Вообще, Кащей от всей души надеялся, что мента местного сегодня тут нет, он, вроде, чаще тусовался в Топях, там, собственно, и жил. Но они были, как обычно, ебучие и везучие. В сторожке была открыта дверь, у ворот стояла машина. — Блять… — Энтузиазма побольше, Никит, пошли давай. Единственный не особо местный житель разбирал бумаги и сжигал старые плакаты о розыске. В Мудюге делать особо было нечего, тихо тут, людей нет, бабка последняя доживала, и Козлов ездил сюда раз в недельку чисто ради приличия. Реагировать на возню во дворе до последнего не хотелось, это крысы, блять, ну зайцы, сука, ради бога, какие-нибудь собаки бешеные. Так всё спокойно было же, а. Одичавшие в лесу собаки не могли обладать возможностью окрикнуть его или постучать в открытую калитку. Надежды на спокойный день таяли, опять какие-то долбоебы заблудились. Глаза сами собой закатились под веки, сопровождая свое путешествие тяжелым вздохом. Местный хранитель порядка был невысоким, достаточно стройным усатым парнем, явно не так уж давно окончившим академию. Повезло же бедолаге получить такой отсосный район: ни связи толком, ни коммуникации, леса да полянки, блять, грибы, да поганки. На два села дай бог три старухи и два кладбища. Церквушка эта, между ними за лесом, да речка, из которой регулярно кого-то вылавливают. Лейтенант, только приступивший к службе, уже смотрел на мир повидавшим всякого говна взглядом грязно-коричневых глаз. Между бровей успела залечь морщинка, а бледную кожу хуй знает сколько лет не баловало солнце. Ну на такую-то зарплату не побалуешься, конечно. Кащей заебался ждать реакции первый: — Блять, дядя, ты чо, замерз? — лучше б не оборачивался, — о-о, тараканий клуб, емае, — перед Мишей Козловым стояли два черт знает каких парня лет двадцати с лишним. Сомнительные туристы, этим максимум под кустами клей нюхать или грибочки жрать. Кудрявому-то точно. — Заблудились или что? — Да не-е-е, бабка вот померла, знаешь, дачу-то облагораживать надо, гостим, так сказать, в родных краях. Распевная манера речи, прокуренный голос и разукрашенная заживающими синяками рожа к себе не располагали. — От меня-то что нужно? Смерть бабки зафиксировать? Это вам в скорую сначала. — Да, такое дело, бензинчик кончился, этот тут гостить долго будет, а нам бы домой уже как-то поторопиться, тухло у вас тут, ни пляжа, ни рыбалки. — Адрес бензоколонки подсказать? — Кащей уже открыл рот чтоб ответить, но Вова решил вмешаться, пятый раз думая, что стоило и Никиту куда-нибудь сплавить или вообще не брать с собой. Будто бы он был сильно против тупо потусовать дома, позаниматься своим ничем. Суворов видел в бардачке его машины несколько самокруток вчера, Кащей бы нашел, чем себя развлечь. — Мы купим, если будет. Вы можете, типа, из города привезти или откуда там? — Посмотрим. Надолго вообще сюда? — Где-то до холодов, наверно, — Козлов сразу помрачнел заметно, нахмурился, внимательно глядя на Володю. — Валили бы вы побыстрее, а то пока из желающих провести дачные каникулы в Мудюге встречались только беглые зеки, — взгляд непроизвольно пробежался по Кащею, — побеседуем с тобой вечером и, если договоримся, по всем отчетностям в Мудюге проживает только Зинаида Андреевна. Никита закатил глаза, поправляя расстегнутую рубашку и куртку, под которыми было видно колокола на ключицах через вырез майки, закурил. — Тя как звать-то, дядя? — Козлов М. А. — А подробнее? — Тебе подробнее не надо. Давайте взаимно как-то минимизируем наше общение, ребятки. И щас бы шли вы нахер отсюда, мне с документами надо разобраться. За спиной во дворе трещал костер, Никита ухмыльнулся: — Чо, подчищаешь лесных жмуриков? — в бок прилетел острый вовин локоть, — а чо? Вон по пути-то объявлений было. Прям аномальная зона, ебать ее. — Вечером зайдете. Часов в пять. Часы-то есть? — Есть, — часов не было. Адидас понял, что обращение было больше к нему по откровенно брезгливому взгляду Козлова в сторону Никиты. Тот и правда не располагал к себе после последних событий. Бровь была разбита, в волосах еще была корка подживающей раны, на скуле синяк постепенно желтел, пропадая и сползая вниз, да и левый клык был сколот. Ну красавица, чо скажешь. Честно сказать, Вова бы еще побазарил, вопросы были, но Кащей, не свойственно себе, был расположен агрессивно, таранил бедного мента взглядом, по привычке облокотившись о плечо Суворова. Почти сразу он ушагал в сторону дороги, выжидающе буравя глазами Адидаса, пока тот еще что-то договаривал с Козловым. Никита нервно жевал сигарету, сжимая ее между зубов, выдыхая через ноздри дым. Не кащей, а змей, блять, горыныч. — Ты чо взвинченный такой? Ломает? — Иди ты нахуй, Володя. Другой тут, ментяра-то, раньше был, молодой, вроде, тоже. Куда делся… Да и предчувствие поганое. — И колени на погоду ноют, да? — Угарать не надо, блять. Меня предчувствие еще ни разу не наебало. Как минимум вашего чмошника с видиком я много раз нахер слал, много, Вова, а ты к нему полез, хер знает ради чего. Потому что, Вова, надо доверять своей чуйке. Если она вообще у тебя есть… Вот это «Во-ва» прям в уши штопором, привычный менторский тон, наигранный такой, сценический голос, будто монолог в театре читает, а перед ним зрители, прожектора, а за ним сцена, занавес, декорации. И так нервный, Кащей всегда быстро расходился, припоминая любое старое говно, иногда и не очень старое. — Сейчас, ты нахера мне это говоришь? Что я сейчас с этим сделаю? — Башкой своей подумаешь, взвесишь плюсы и минусы, научишься хоть чему-то на ошибках своего сраного прошлого и начнешь ко мне прислушиваться, Вовочка! С Никитой всегда было, сука, сложно. Будто вы лет десять были в браке и очень неудачно развелись. Почему Туркин не мог привязаться к кому-то другому, господи, да хоть к Зиме. Тот хоть спокойный, не пиздит лишнего и картавит смешно. Вдох, выдох, ебучая лыба и вскинутые брови на чужом побитом лице так и просят обновить эти заживающие синяки, а может и клык окончательно выбить. Пусть железный себе вставит. — Ты посраться хотел? — Нет, пошли, Леру найдем. Мысли какие-то нехорошие, пиздец. — Да, так-то… На самом деле. — Тут одна бабка, вроде, правда живая. Сто проц, у нее завис, болтает сидит. Он же, Лерочка, умничка-девочка, мамина радость, блять, папина сладость, от него все старухи в восторге. Это была правда, стопроцентная и неоспоримая. И то, что Валера мамина радость, и то, что Валера сидел у бабы Зины, пил чай и слушал про то, кто, где, когда помер, кто кого приворожил, проклял и заговорил. А еще, в каком месяце лучше высаживать помидоры и, что капуста полив любит и тень, чтоб не пересыхала. Валеру никто не предупредил, что задание его было чисто символическое, и Адидас хотел его просто сплавить куда-нибудь. Поэтому, парень подошёл к вопросу очень ответственно. Все самые лучшие навыки были брошены на поиск информации в вопросе «а чо тут интересненького?». Напряжены все каналы связи, все умения, доведённые до идеала. Да, Турбо нашёл какую-то бабку и болтал с ней уже час. За час он натаскал воды и прополол грядки, починил старый забор и залатал дырку в теплице. За что и был щедро одарен картошкой, яйцами и тушкой курицы. Не обошлось и без местных баек. Задницей кверху, дергая сорняки из грядки с морковкой, Турбо слушал не только какой он, Валерочка, хороший трудолюбивый мальчик, но и про какой-то местный монастырь. Мол, в сторону топей, за рекой, есть чудотворное святое место. Древний уже монастырь, почти разрушенный, там тебе, типа, все грехи простят, от всех бед спасут, и чуть ли ни мёртвых оживляют. На чудотворность Валере было глубоко похуй, но вот фраза «около речки» привлекла. Он уже знал, как попросит, чтоб Кащей не отказал засунуть свою жопу в машину и отвезти их поплавать, когда днём солнце будет опять с высоты неба жарить макушки. Уже становилось значительно жарче, а к обеду, когда парни неторопясь обошли деревушку, приметили пару домиков, из которых можно стащить мебель, солнце хуярило со всей силы, умудряясь слегка поджарить плечи Кащею, стянувшему с себя куртку и рубашку. Валера всю дорогу нудел про свою речку, сняв уже по пути и футболку и куртку. — Лер, ну туда всё говно с завода сливают, тебе оно надо? — Ну посмотрим, съездим хотя бы, — тяжелый вздох не послужил достаточным аргументом для отказа, — да не жопься, ну, давай, если там всё так плохо, уедем обратно. — Бензина у нас реально мало. Пешком не дотопаешь? — Я ж не знаю, где это. А ты не говоришь. Кстати, пока вы со своим этим ментенком сидели, я вам еды на сегодня и завтра добыл. Этого недостаточно для поездки на речку? — Туркин начинал делать этот странный голос, который всегда действовал на Кащея вернее, чем опиум. Эти вот взгляды, специально уложенные на сгоревшее плечо ладони. Конечно, сука, этого достаточно, чтоб через двадцать минут Никита, уже ворча, вез Турбо к берегу местной говнотечки. — Реально, Никит, своди его на эту речку, я пока продукты отнесу. Может холодильник намучу. Суворову нужно было время без их трындежа, обдумать произошедшее за пару дней, решить, что делать и определиться, как долго он планирует торчать в этой деревне. Интересно, а Валера останется тут с ним, или уедет с Кащеем? Того-то нихера тут не держит. Возвращайся, развлекайся, всем там быстро стало похер на то, что Никиту отшили. Ему и самому было похер, кажется. Он давно уже по их законам не жил, не жил с ними, отгораживался от пацанов, куда-то выше метил. Свалит, как только мент бензин привезет. Никита страдальчески вздохнул, театрально закатывая глаза: — Ладно, похер, погнали. Если у тебя после купания жабры отрастут, Лерок, не жалуйся, я тебя спасать потом не буду, рыба моя. — Ну, неужели, — Туркин звонко чмокнул Кащея, обхватив за плечи, почти повиснув на нем. Дури в Валере всегда было дохуя и силы навалом. Чуть не повалившись в траву, оба свернули в лес, так и пошли, прицепившись друг к другу. Кащей ворчал, что от него жарко и тяжелый он, кормить меньше надо, шел, обхватив Туркина за талию, не скрывая, что вообще-то такое внимание ему ахуеть как нравится. Идти было прилично. Через лес и поле, прямо под солнышком. Поляна поскупилась на тенек так, что у Турбо за тридцать минут прогулки сгорел нос и щеки. Валера природу любил, даже такую, загаженную. Она ж, природа, не виновата, что люди ебучие свиньи. Она всё равно очень красивая. Воздух вдыхал полной грудью, осматривался, пытаясь насмотреться и надышаться этими зелеными листьями, мягкими облаками и теплом нагретой земли. Кащей тоже был красивый, хоть и с разукрашенным еблищем, в грязной от пыли и пота майке, с немытыми волосами. Рядом шел, что-то там про лес этот рассказывал, как собаки кого-то загрызли, как люди терялись тут всегда, болтал, щурясь на солнце, зуб свой сколотый показывая, и так Валере от этого было грустно. Грустно и непонятно, почему Никита их нахуй не послал еще в дверях, вместе с Адидасом. Поле пушистым холмом спускалось к реке, за которой был старющий монастырь. Водичка на вид хорошая, уток нет, значит, описторхоз никакой не подцепишь, мама в детстве говорила «утки не срут — вода чистая». — О, а мне та бабка о монастыре этом рассказывала. Давай зайдем потом? Ну, когда темнеть начнет. — Мне тут че, до темноты с тобой куковать? — Да ты представь, как там офигенчески, когда темнеет, типа, закат, все дела, иконы, вся эта хрень… Ты там был? Ну, мелкий. — Не, бабка ходила, свечки за деда ставила, всякой такой хуйней занималась. Они ж там все двинулись, якобы святое место, все грехи тебе отпускает, лечит карму, возвращает девственность, вставляет зубы, — Кащей бросил куртку с рубашкой на траву на берегу, ложась сверху, подставляя неласковому солнцу пузо. Его кожа на ярком свету казалась очень бледной, почти светящейся. Турбо заметил заживающий синяк прямо на ребрах и ниже на животе, в темноте салона пятерки он этого не видел. Показалось, что Никите, наверно, было больно, когда он ночью особенно крепко прижимался к нему. — Давай сходим, свечку поставим? — Лер, ты тупой? — А чо? У меня недавно батю похоронили, вроде как сорок дней же сегодня. — Уже? Блять… Ладно, похуй, зайдем. Слушай, раздевайся уже, че ты распизделся-то сегодня? Тоже мне, рот занять будто нечем. Туркин улыбнулся, падая рядом на расстеленную одежду и наваливаясь сверху, бледные ладони сжались на крепкой заднице, Валера был тяжелым, но пиздос приятным, трогательным, блядски вкусным. Настолько, что Кащею захотелось укусить его. Смысла себе отказывать нет, и зубы мягко смыкаются на чужом плече, Турбо случайно скулит, вцепляясь в чужие волосы. — Терпи, бля, -дыхание теплое, влажное, с высоким градусом и низким уровнем социальной ответственности. Изгиб шеи соленый от пота, Валеру хочется закусить лимончиком, слушая его напряженное дыхание, чувствуя, как чужие твердые соски упираются в собственную грудь. — Никита, да блин, я купаться собирался! — Широкие ладони сильнее и больнее сжимают немытые кудри на затылке, оттягивая зубастый рот от своей груди. — А кто тебе не дает-то? — Ты. — А купаться? Турбо закатил глаза, садясь на кащеевых бедрах и вытирая с шеи чужие слюни. Щеки такие розовые, как два яблочка, глаза блестят. На него только любоваться и трахать, любоваться и трахать, Никита так и делал. — Кащей, бл-...ин, — как бы долго и близко они ни общались, материться осознанно при Никите что-то не давало, правила, мать их, — давай поплаваем пока жарко. Там вроде чисто, не воняет, уток нема, значит не засрано, — хочется немного пошлепать Кащея по щеке, чтоб прекратил тупо пялиться на его грудь и живот, начал уже слушать, сконцентрировался на словах, — алло, ты тут? — Конечно, Лерусь, слушаю каждое слово. Вали купайся, я не держу. Только мокрый ко мне не жмись, сраный лягушонок Квакки. Турбо, разгоряченный, будто немного пьяный, стал стягивать штаны, кроссовки, кинув в Кащея носками, в глазах и бешоной улыбке читался детский восторг, будто родители привезли впервые на море. Морем эту лужу назвать страшно, но главное Туркин доволен. — А чо трусы не снимаем? — Блин, тут монастырь рядом. — Думаешь, там кто-то есть вообще? — Валера пожал плечами и все же стянул трусы, чтоб потом не ходить в мокром. Ахуенно приятно наблюдать как он ежится, заходя в непрогретую солнцем воду, идет глубже, на удивление, речка позволяет Турбо с его ростом даже нырнуть, пусть не глубоко. Волосы липнут ко лбу, по раскрасневшейся коже течет вода, а ебальник какой радостный, руки сами тянутся в штаны, расстегивая ширинку. Взгляд прилипает к упругим сильным бедрам, облизывает подкачанную грудь и блядскую дорожку волос внизу живота. Волосы на теле такие мягкие блестящие, Турбо весь как сраный персик. Рука скользит вверх-вниз, хочется гладить себя, крепче сжать член, когда Валера зачесывает назад мокрые кудряшки. Это действие будет иметь последствия. Турбо сразу замечает, специально начиная красоваться и выебываться, чуть сильнее выходить из воды, позволяя пялиться на ложбинку между ягодиц и ямочки на пояснице, подставляется солнцу, греясь после холодной речки. Она и правда на удивление чистая, как валерин чистейший румянец на самом блядском лице. Это излишнее нездоровое внимание ему всегда как-то постыдно льстило. Встает над Кащеем, капая водой с волос, заслоняет собой свет, позволяя больше не щуриться, ступней давит между ног, пальцами нажимая на член, проводя вверх-вниз. — В монастырь твой ебаный пойдем? — голос хриплый, почти не слышно. — Целибат решил принять? — ноги мокрые, вода течет на сухую одежду Никиты, хочется подаваться бедрами навстречу, взгляд скользит по голени к коленке и выше, к темным кудрявым волосам на лобке. — Только ради тебя всё еще не принял. Гладить хочется эти длиннющие ноги, голые бедра, трогать, трогать, сжимать, царапать, кусать так, чтоб мясо обглодать до костей и Кащей приподнимается, целует в коленку, проводит языком, будто помыть его хочет после этой поганой речки, прикусывает кожу, оставляя на бедре красноватое пятно. Цепкие пальцы за волосы тянут вверх, а вставать не хочется, хочется губами прижаться между сисек Турбо, сжать их ладонями, зарыться лицом. — Блять, Лер, одевайся уже, сука, иначе нам в этот монастырь дебильный нельзя будет, только если на исповедь, — никуда уже, блять, не хочется, — какого хуя тебя бог создал такой блядищей, Лерочка, те там даже десять свечек поставить уже не поможет, — губы горячие мажут кожу, зубы царапают, — законом запрещать надо быть таким пидором. — Да хватит, хватит, блин, пошли уже, а то реально не дойдешь, — руки отталкивают, приятно сжимая, царапают, Валера смеется и пытается на мокрую кожу натянуть трусы, майку, джинсы, специально больше совсем Никиту не трогая, ухмыляясь по-лисьи на то, как он накидывает на сгоревшие плечи рубашку, облизывает Туркина глазами. Брюки теперь все мокрые, майка из-за Валеры тоже, ширинка неприятно давит, а ремень холодит нагретый солнцем живот. Так бы лучше и пролежали бы до вечера. И ночью еще, свалил бы куда- нибудь Адидас на денек, а лучше на два, чтоб глаза не мозолил. Холодает слегка, Турбо первый почти бежит по пыльной дороге к воротам. Открыты, что удивительно. Его светящийся ребяческий энтузиазм Никита не разделял ни на секундочку, чо там смотреть? Пыль? Бородатых мужиков на деревяшках? Да и предчувствие то ебучее, схватившее за яйца еще там, дома у мента, никуда не делось, сжимало свои руки сильнее. Разворачивайся и пиздуй домой.