Мы вернемся, Чонгук

      Солнце горит. Алый полукруг над восточными холмами то исчезает, то вновь появляется между языками пламени: черно-сизый дым окутывает его дырявой вуалью, а огненный гул, заглушая вопли боли и ужаса, рвет барабанные перепонки.       Тэхен не может смотреть. Не чует воздух. Не может слушать. Но смотрит. Слушает. Пылает община. Дома, лошади, люди. Пронзительной нотой, перекрыв шум, взвивается вверх крик «будьте прокляты». Взлетает и, захлебнувшись, обрывается.       Он крепче прижимает к себе Чонгука правой рукой, левая висит плетью. Захватывает плечи, разворачивает лицом к груди, но тот упрямо выворачивается.       Пылает его община. Дома, лошади, люди. Семья. Друзья.       Так же как Тэхен, Гук должен забрать с собой эту картину. Вживить в память, вшить лоскутом в мозг, чтобы, отработав в каменоломнях смерти и выжить там, выжить, выжить, вопреки остальным, вопреки фразе «невозможно», вернуться сюда. Не забыть, кому и за что должен отомстить.       Они вместе должны запомнить в мельчайших деталей страшную картину горя: это солнце, гарь, крики.       Запомнить суку Джохена. И скормить его сердце стервятникам.       Тэхен гладит Чонгука по слипшимся волосам, прижимается щекой к его затылку и шепчет о том, что они вернутся. О том, что не сейчас. Что в сортировочной будет три дня перед каменоломнями. Три дня без ран. Трое адаптационных суток, предоставляемых каждому переступившему порог «от» к «до». С той стороны двери понимают, вырванным отсюда нужно дать время принять правила иного бытия. 4320 минут – дар, в течении которых смотрители еще не отбирают «неподобающие чувства» и даже селят вдвоем в камеру. Как последняя сигарета перед казнью.       Но чтобы Тэхену с Чонгуком быть там вместе важно успеть пройти в пограничную дверь практически одновременно. Живыми или мертвыми. По закону один ждет другого даже после физической смерти не больше пяти минут.       Джохен это знает. Знает, сука. Мразь. Джохен… Жаждущий Тэхена еще в школе, тогда расплывшийся, воняющий затхлым потом и постоянно жующий семя лерми, галлюциноген, красящий мир в черно-красно. В 17 лет Тэ высмеял его за желание выслужиться и за буллинг, что тот устраивал Юнги, сейчас сражавшемуся на другом конце страны. Сегодняшний Джохен похудевший, озлобленный, ненавидящий Тэхена главарь шайки, охотник-неймит от тех, кто по другую сторону двери, цепной пес управленцев каменоломнями смерти, постоянно заказывающих отсюда туда новых работников. Джохен, которого отец Гука безуспешно пытался поймать не один год. Но тот сам ворвался в общину, ставшую домом и Тэ, нашел их. Его.       Страх за Чонгука крадет мгновения, когда еще возможно успеть рвануться, схватить кинжал. Тэхен замедлился, а вот Джохен нет. Его подручные выволакивают Гука на улицу, швыряют в липкую кровавую пыль, а Тэ размазывают крестом на стене конюшни.       Неймитов больше. Они бодрствовали в то время как жители деревни спали. Неожиданное стремительное нападение, вой собак, плач женщин, детей, проклятия мужчин, скручиваемых одного за другим. Бордовая полоска рассвета сливалась с кровью, стекающей из рассеченной брови Тэхена. Он же видил в свете факелов только Чонгука, валяющегося изломанной куклой посреди двора: длинная спина, руки, обхватившие колени, голые ступни.       Их избивали, избивают обоих. Тэхен молчит и Гук тоже не кричит. Лишь раз, когда старшему выворачивают в обратную сторону локоть, он воет: «Не умирай, Тэ. Не без меня. Подожди, подожди».       И он ждет, стараясь не пропустить ни одного вздоха своего мальчика, держится за кромку сознания, ведь если умрет Чонгук, он тут же должен отправиться следом. Только так. Ждет, наблюдая, как Джохен втаптывает сапогами в грязь Гуково запястье, как лезет тому пальцами между ягодиц, вдавливая ткань штанов, как срезает ножом длинные, разметавшиеся по плечам волосы, рассекая кожу виска и скулы. Утренний туман размывает контуры, искажает цвета и увеличивает, Тэхен близко-близко, словно через линзу отмечает каждую ссадину на его теле, зрачки, выдавившие радужку, татуировку на пальцах, родинку.       Но все, что может, это пускать пузыри искусанными губами: «Не бойся, малыш, не бойся мой хороший. Потерпи. Скоро».       Но и Джохен знает. Дать им умереть вдвоем, значит позволить остаться рядом в сортировочной. А он хочет отыграться за прошлое, насмешки, за отвергнутость. Но все-таки позволяет Тэхену подползти к Чонгуку и поднять его, непонятно зачем, уж точно не акт милосердия, но в тот момент никакие мысли не имеют значения кроме возможности шептать: «Встань, Гуки, встань, попробуй подняться, не надо лежать перед ними, я помогу тебе». Гладить по слипшимся волосам, прижимаясь щекой к затылку и бормотать о том, что они непременно вернутся и отомстят. Найдут способ. Найдут. Но не сейчас. Сейчас главное пройти вместе через дверь.       Чонгук внезапно подбирается, вырывается из его рук и стремительно бежит к телу отца, горящему дому. Стрела из лука Джохена входит в его поясницу, Тэхен как в замедленном действии видит пробитый спереди живот и кончик стрелы из него, видит как обрывки рубашки окрашиваются алым, а Чонгук медленно заваливается вперед. Слышит из его рта клекот и с каждый стоном из дыры на животе брызжет кровь, Гук падает на правый бок, находит закрывающимися глазами Тэхена и, еле шевеля серыми губами, молит для других беззвучно, но он чувствует, понимает каждое слово: «Я жду тебя, жду. Люблю тебя, люблю. Пожалуйста. Жду. Подержусь пять минут, шесть минут, семь минут, но не больше, нам надо вместе. Вместе пройти. Поспеши или навсегда потеряемся. И не будет трех дней».       Срывается к нему наперерез Джохену, натягивающему тетиву, ему бы успеть, главное успеть умереть, пять-шесть-семь минут – это очень мало, но если сможет, то они будут вместе, вдвоем пройдут на ту сторону, пусть здесь мертвыми, там-то все равно оживут, главное не поодиночке, главное – вместе, иначе не увидятся никогда.       Однако Джохен не стреляет, он тоже знает правила. Тэхен, падает на колени около Чонгука, не обращая на страшную боль в своей выбитой руку берет его под плечи, баюкая словно ребенка, прижимая голову к груди, целует закатывающиеся глаза, целует белеющие губы, слизывает кровь с виска. Тот еще дышит, распахивает последним усилием веки, глаза чернее черного. Крупно вздрагивает и застывает. Коченеет. У Тэхена остается пять минут. После смерти одного у другого есть лишь пять минут, чтобы успеть умереть, а иначе потеряются навсегда. Тэ бережно опускает тело своего мальчика на землю, оборачивается к Джохену: «Добей».       Тот визгливо хохочет. Это его месть, сладкая, прекрасная месть – разъединить их. Развести в разные стороны. «Умоляй – кривится Джехен, – упрашивай, рыдай, падай на колени, облизывай мне ноги. Проси, ползи, хочется просмотреть как гордый несгибаемый Тэхен унижается ради своей подстилки».       Гордый? Несгибаемый? Сейчас все это не имеет никакого значения. Если надо, то будет умолять. Ползти. Ради Чонгука готов на все. Упрашивает, вставая на колени: «Пожалуйста, убей, хочешь - мучительно, только убей, дай успеть за ним». Тот издевательски причмокивает в воздух, изображая смачный поцелуй, качает головой и с размаху бьет в лицо, пока Тэхен сплевывает кровь, Джихен пихает носком сапога откинутую руку Чонгука, ржет: «Каким же слабым дерьмом ты стал из-за этого сосунка, может и жопу всем моим подставишь ради него, да? Проверим?» Хватает Тэхена за руку, выкручивает, рубя ладонями по затылку, склоняю голову к своим коленям, но тут же за волосы поднимает обратно. Щелкают пуговицы штанов, в лицо Тэхена вываливается член.       – Соси, гордый. Как мальчику своему. Понравится, может быть и убью".       Давит Тэхену на щеки, заставляя открыть рот, впихивает вонючий член сразу в горло, призывая своих неймитов посмотреть как имеет «того самого Тэхена, его все боялись, а теперь он моя шлюха». Тэ не слышит ничего, старательно вылизывает, заглатывает, желая сделать лучший минет в своей жизни.       Отсасывает свою смерть. Джохен должен кончить, а Тэхен должен проглотить.       Но все это абсолютная херня по сравнению с ужасом, что он может опоздать. И Гук не дождется, попав без него туда, куда ему нельзя в одиночку, что они не встретятся, что Тэ больше не увидит улыбку своего мальчика, не почувствует его запах, не услышит мягкое «Тэээээ… люблю», не поцелует, не обнимет, не погладит его тело и не зароется носом в волосы. Не будет трех дней, зашкаливающей нежности с верой и надеждой, что они найдут способ не расстаться. Ведь кто-то всегда первым ломает матрицу, ломает правила. Так почему не они? Отсасывает неистово, подавляя рвотный рефлекс. Ради Чонгука. Джохен трясется, ругается и кончает. Тэ глотает.       Остается минута, что кажется сутками. Тэхен, вытирая рот, сгибается и утыкается лбом в землю: «Прошу. Убей», но тот, заправляя обвислый член, мерзко скалится: «Еще есть одна дырка, раком вставай». Секунды грохочут глыбами на обратный отчет: если не сейчас, то никогда. Не увидит. Никогда.       Стрела в расслабленной опущенной руке Джохена водит кончиком по песку, Тэхен смотрит на нее и кивает: «Да, дырка, хорошо», медленно расстегивает верхнюю пуговицу штанов, наблюдая как плотоядно щурится Джехен.       Раз – вырывает из его пальцев стрелу. Два – резко втыкает себе в яремную впадину. Слышит рев Джохена и чувствует как по щекам льются слезы счастья, что успевает умереть за тридцать секунд до истечения пяти минут. Срывается с места, проскальзывая под рукой Джихена и лавируя между его неймитами, откуда взялись силы только, смерть тела уже наступила, сердце отбило последний такт, но Тэхен несется на инерции посмертной энергии. На ней подхватывает тело Гука, уворачиваясь от чьих-то клешней и прыжком вваливается в дверь-переход.       Они успевают.       Они оживают.       Чонгук плачет и плачет, целует и целует, Тэхен сжимает в объятиях и не верит, что Гук здесь. С ним. Пусть пока три дня. Пусть пока непонятно, смогут ли обойти. Это не важно. Главное сейчас он тут. Они тут. Вместе.       Три дня. Тэ ласкает его, не выпускает из рук. Любит, любит той силой, что, если верить легендам, может победить все: смерть, систему, правила. Они впаялись один в другого так, что в сортировочной сказали: «Ого, да ты сам себя ради него, какой сильный экземпляр, а давайте мы попробуем эксперимент и не будем стирать вашу память друг о друге, может, вы как раз тот образец, что нужен для исследований Сокджина, он работает над темой, когда пара в такой связке как ваша может принести больше пользы, чем поодиночке и производительность вырастает. Интересно, интересно, отправляем вас в лабораторию Сокджина вместе на тестирование».       Кто-то должен сломать матрицу, верно? Так почему не они с Чонгуком?       Уже месяц в лаборатории, параллельно работают в каменоломнях, им не стерли память и они вместе. Но запрещено разговаривать и прикасаться, смотреть друг на друга больше трех секунд. Запрещено помогать, защищать. Тэхен часто ловит на себе задумчивый взгляд Сокджина и как-то тот позволил мимоходом погладить запястье Чонгука, сделав вид, что великий слепой. Другой раз произносит: «Нельзя нарушать, не смотрите друг на друга, попадетесь – памяти не будет, но вы единственные такие здесь, поэтому для меня важно с вами работать, раскрывая потенциальную пользу. Я на вашей стороне как исследователь».       Они справятся, когда есть память и воздух наполнен Чонгуком, даже если его нельзя тронуть и взглянуть. Он тут, а остальное не страшно. Они вернутся.       Тэхен каждый вечер говорит себе: «Гуки, мальчик мой, обещаю, мы вернемся. И отомстим. Вместе. Люблю тебя, малыш. Мы помним. Мы успели. Мы сможем».