Ремесло

Харон не любил свою работу, и уж точно не считал её призванием: скорее ремеслом. Перевозить каждый день несчастных через Стикс — что здесь может быть интересного? Дрожащие, жалкие, тени умерших толпились на земном берегу. Каждый раз, когда Харон причаливал, они в ужасе расступались. Никто не хотел ехать туда, откуда не возвращаются. Порой приходилось и прикрикивать, за руку вытаскивать кого-то из толпы и заталкивать в лодку. Остальные тусовались там годами, и возможно, веками, пребывая в этом смутном подобии жизни. Харон сердито хмурился: уж когда ему самому наступит пора навсегда уйти на тот берег, он точно не будет сопротивляться. Иногда он думал: поскорей бы… Интересно только, кто тогда станет у руля? Словом, работа была не из приятных. Утешало лишь то, что по вечерам сдавая в адскую кассу монетки, вынутые изо рта мертвецов, он всегда получал ровно тридцать процентов. Выходила неплохая сумма — выгодней, чем выгуливать Цербера или ухаживать за Гидрой (он узнавал). Всё-таки, дома ждали четверо детишек, и старшему уже было пора получать образование, чтобы не стать, как отец, перевозчиком. В тот злополучный день всё шло как всегда: ходки с раннего утра, и унылые, обозленные, рыдающие души. Какая-то старуха в пятнах гнили так голосила, что у Харона заболела голова, и он пытался грести одной рукой, прижавшись ухом к плечу и заткнув другое пальцем. Конечно, их стало сносить быстрым потоком, и ему пришлось потратить еще несколько минут, чтобы против течения вырулить к пристани. Эринии встретили его дружным хохотом, причем змеи на их головах тоже противно смеялись. Алекто, Непрощающая, выразительно указала ему на солнечные часы на запястье (что было довольно бессмысленно, потому что день выдался сумрачным, впрочем, как и большинство дней в Аду). За превышение сроков доставки души его штрафовали на пятнадцать процентов дневной выручки, и международный профсоюз перевозчиков ничего не мог с этим поделать. Он опять провинился — в прошлый раз, две недели назад, попался буйный пассажир, по виду и нраву мясник, которого пришлось вырубить, чтобы не сиганул прямо в воду. Харон так и передал его, безвольно обвисшего, девкам в когтистые руки. Эринии подхватили старуху, и несмотря на отчаянные рыдания, потащили прочь, на ходу отрывая от её фантомного тела куски. Харон сплюнул на раскаленную землю и запрыгнул в лодку. Как же его всё достало! Хотелось лечь на дно и отдаться течению. Может, оно унесет его туда, где Стикс впадает в реку огня Флегетон. А может, лодка попадет в медленно текущую Лету, от одних испарений которой человек — и не человек — навсегда теряет память. Харон и вправду подумал, как было бы хорошо… но вспомнил о детях, и что так и не сводил их погулять на Стигийские болота, — и вздохнув, принялся грести к земному берегу. Тени умерших как всегда расступились при его появлении. Харон уже подумал, что придется играть в догонялки, когда из серой толпы вдруг вышел мальчик с растрепанными темными волосами и ярким, как от сильного мороза, румянцем. — И дальше куда? — неприветливо спросил он и шмыгнул носом. Харон указал ему на лодку. Мальчик был совсем маленьким, лет шести или даже пяти, и Харон помог ему, подхватив подмышки и усадив на скамью. — Спасиб, дядь, — сказал мальчик, и вдруг, харкнув, выплюнул на дно лодки монету. — Ой… Харон небрезгливо подобрал её и сунул в кошель, мельком заметив «50 копеек СССР» — необычная чеканка. — Холодно очень, — пожаловался мальчик и обхватил себя покрасневшими ручонками. Он весь дрожал, как в лихорадке. — Скоро пройдет, — успокоил Харон. Они двигались к середине реки, где людской мир сменялся загробным. Именно там окончательно исчезали боль и страдания. В большинстве случаев. — Дядя! Я ноги не чувствую! — Потерпи. — Дядь!.. — мальчик рыдал, размазывая слезы по облезшим от холода щекам. Харон ненавидел, когда дети плачут. Слезы его обезоруживали. Именно так у них в семье появилась адская гончая-альбинос — метис цербера с хеллхаундом, и дурковатая говорящая гарпия, которая материлась как афинский сапожник и ела в три горла. Мальчик сполз на дно лодки. Он дрожал, обирая себя руками, словно в растянутой агонии. Харон устало потер лоб и достал из кармана плаща хрустальный шар-передатчик. Пришлось трижды с силой потрясти, чтобы казенная техника включилась. В молочной белизне Харон не сразу увидел картинку — но когда увидел, громко ахнул и выругался. Мальчик был жив. Они привезли еще живого. Харон закатил глаза. Сегодня же напишет жалобу! И пусть только попробуют взыскать с него что-нибудь. На поляне, окруженной пушистыми елями, лежало маленькое тело. Припорошенное снегом, оно было едва заметно среди высоких сугробов. Но сердце еще билось, пусть и медленно. Должно быть, мальчик заплутал в вечернем лесу, выбился из сил и уснул. Морфей поспешил забрать его — и тут же, приняв за мертвого, передал своему брату Танатосу. Харон злорадно прикусил губу, представляя, как будет жаловаться сегодня на всю эту братию, которая нарушает производственный процесс. Он отстегнул накидку-палантин и укутал ребенка. Мальчик сонно кивнул ему и вдруг улыбнулся, так светло и благодарно, что у Харона сердце сжалось. Он снова посмотрел в хрустальный шар. Темноту леса прорезал свет фонарей. На полянку выскочила овчарка и призывно залаяла. Следом за ней появились несколько мужчин. — Нашли! Он здесь! — кричали они, и за ними еще один, кряжистый и грузный, как циклоп. — Ну и где он, этот дебил? — Здесь, Юрий Михайлович! Похоже, живой! Огромный человек присел на корточки и разом стряхнул с мальчика всю снежную гору. — Папа… — слабо улыбнулся мальчик. — Ты пришел… — Ты что себе позволяешь?! — отец отвесил ему звонкую пощечину. — Мы с матерью тебя обыскались! Думал, весело будет? А? Весело тебе? Я разрешал тебе в лес одному уходить? Заика про тебя ни бе, ни ме, блядь! Лежишь тут, прохлаждаешься! А я всю часть поднял. В глаза смотри, когда с тобой отец разговаривает! Харон вздохнул и развернул лодку. Он знал, что несмотря на предстоящую болезнь и несколько приобретенных фобий, мальчик останется жив. Правда, Харон не знал, что в следующий раз встретятся они уже очень скоро.