Которую неделю метут метели.
Не видно неба над землёй.
И вдруг в такую вьюгу столкнулись мы друг с другом,
В саду, где встретились весной.
Алексей Глызин — Зимний сад
Тэхён не хотел приезжать. В Сеул в принципе, но зимой — особенно. Он слишком любит зиму, чтобы марать её белый холст воспоминаниями, от которых тянет в груди. Вспоминать, как они встречали зиму, как ходили вдвоём на каток, будто дети, ловили снежинки ртом, рисовали на снегу «ангелов» и, смеясь, играли в снежки… Ким трясёт головой, отгоняя лишнее и посильнее закутываясь в пальто. На улице метёт так, будто вот-вот наступит апокалипсис, но Тэхён продолжает упрямо идти вперёд. Он прилетел-то всего на пару дней, и до офиса, откуда ему нужно забрать бумаги, осталось идти всего пару кварталов. С этим он может справиться. Только город, который они когда-то считали своим, делает всё, чтобы ему помешать. Устав от борьбы с сугробами, Ким всё же останавливается передохнуть и открывает на телефоне карту. До офиса архитектурного бюро действительно всего два квартала, но при такой погоде они будут ощущаться как все двадцать два… Настраиваясь на то, чтобы всё же продолжить путь, Тэхён стряхивает с макушки и чуть ссутуленных плеч снег, оглядывается по сторонам. И замирает. Как же давно он здесь не был, что не узнал район… Справа от него всё ещё работала маленькая кофейня, где продавали самые вкусные пуноппан, а слева располагались витые распахнутые ворота в сад — тот самый публичный сад, в котором они были счастливы… кажется, целую вечность назад. Тэхён снова отчаянно трясёт головой, прикусывая губу. Но всё бесполезно. Прошло целых пять лет, а он так и не смог простить себя за то, что отпустил человека, рядом с которым действительно хотелось не существовать, а жить. Они были первой любовью друг друга. Как это часто случается — любовью несчастной. Девятнадцатилетние, глупые и смешные, они, будучи студентами, встретились в этом саду весной и после встречались почти каждый день. Достаточно, чтобы считать его своим местом. То невероятное и воздушное, до глубин, что было между ними, не дожило совсем чуть-чуть до трёх лет. Но они оба постарались, оба вбили достаточно гвоздей в крышку его гроба. Накопившиеся претензии (ведь вместо разговоров они легкомысленно предпочли просто чувствовать), разочарование, вечные ссоры, нехватка денег и недостаток терпения — лишь неполный список. Расставаться было не больно — невыносимо — но в тот день двадцатидвухлетний Тэхён, глядя на него глазами, будто бы потерявшими цвет, впервые за долгое время сказал правильную вещь: Если мы не расстанемся, мы разрушим друг друга. С тех пор ворота весеннего сада — и их истории — захлопнулись навсегда. Но сейчас, несмотря на сезон, они снова открыты для посетителей, и Тэхён, шмыгнув носом, топчется на дороге, споря с собой. Сокрушительно проигрывает. Первый шаг внутрь он делает под предлогом, что через сад просто срежет путь до бюро. Но с каждым следующим понимает, что ноги (глупые, непослушные ноги) несут его в совершенно (не)правильную сторону. Зимний сад, притихший в это ненастное время, кажется сгорающим в чистом белом огне: метель кружит снежные вихри — его языки — укрывая «дымом» деревья, кусты и скамейки, все до одной. Но Тэхён безошибочно находит ту самую, видевшую и запомнившую слишком много. Сейчас небольшая скамья рядом с обнажённым деревом вишни накрыта высокой, не тронутой ни человеком, ни птицами белой шапкой. Подойдя, Тэхён останавливается рядом. Ему вдруг становится интересно: какого она цвета там, под снегом? Тогда, пять лет назад, она была светло-зелёного — его любимого — цвета, и вечно опаздывавший Чонгук шутил, что опоздал снова лишь потому, что Тэхён, обожавший светло-зелёные свитера и рубашки, усложнял ему миссию, слишком хорошо сливаясь со средой. А Чонгуку, вот, нравилось фисташковое мороженое, тоже светло-зелёное, которое он ел в апреле, сидя на этой скамейке, когда к нему впервые подсел Тэхён с книжкой Салли Руни. На этой скамейке они сидели, смеялись, устраивали пикники, целовались до онемевших губ, в шутку препирались, лежали, любили, слушали музыку, ели мороженое и пуноппан, были счастливы и готовились к дурацким экзаменам… Вместе. Погружаясь мыслями в то далёкое время, Тэхён чувствует, как к нему подкатывает волна. Девятый вал потускневшего, но не забытого, согревающего и грозящего выйти из берегов. Почему эта волна не поднялась тогда, когда было нужно?.. Метель, которая стала ещё сильнее, перестаёт его волновать, потому что всё, что сейчас имеет значение — занесённая снегом скамейка, с которой связано слишком много чувств, ещё живых внутри. Почему же они расстались, но Тэхён всё равно разрушился?.. Ким не знает, сколько он так стоит и сколько людей проходит мимо него. Рабочий телефон в кармане молчит. И даже если бы он разрывался, Тэхён, наверное, и не смог бы сдвинуться с места. Вот так вот глупо: пять лет избегать как огня человека и места, чтобы потом внезапно впечататься без возможности уйти. Наконец, Тэхён всё-таки решает попытаться. Он даже делает крошечный шаг назад, затем медленно переводит взгляд со скамьи на дорожку с следами чужих ботинок, затем всё же поворачивает корпус, чтобы идти дальше и… Впечатывается окончательно. Потому что буквально в паре метров за его спиной стоит Чонгук. Запорошенный снегом, с портфелем, в распахнутом чёрном пальто и в шапке — в отличие от Тэхёна, он за своим здоровьем (и за его) всегда следил. А теперь следит за Тэхёном тёмным, неверящим взглядом. Тэхён может только следить за ним взглядом в ответ. За прошедшие годы Чонгук будто бы стал ещё больше, выше. Или так всегда кажется, когда кого-то долго не видишь? Тэхён вот, по ощущениям, наоборот, высох, уменьшился. Перестал расти вверх и вглубь и стремиться к солнцу. Потому что единственно нужное вопреки всем законам природы солнце ему больше не светило. Заговорить с ним — подобно казни. Тэхён знает, что это он, это его Чонгук, он чувствует, но боится, что скажет — и разрушит иллюзию, которую втайне от самого себя строит с того момента, как пять лет назад сел в кресло самолёта с билетом в один конец. Чонгук решает казнить себя первым: — Тэ...хён? Шепчет, по старой привычке сначала отбрасывая второй слог, делает шаг навстречу — скованный и неловкий — и по тому, как не хотят сгибаться его вечно болевшие от нагрузки на танцах коленки, Тэхён неожиданно понимает, что Чонгук тоже стоит здесь давно. Тоже смотрел на скамейку или… на Тэхёна рядом? — Что... что ты здесь делаешь? — выходит жалко и хрипло. Глаза, не моргая, ловят снежинки ресницами. Смотрят на то, как снова становится ближе бывший родным — всё ещё родной — человек. Чонгук замирает в одном шаге от него, опуская взгляд. — Я всегда хожу здесь, когда иду на работу, — отвечает тихо. — А ты?.. Почему ты здесь? Почему ты стоишь? Почему, чёрт возьми, делаешь вид, будто всегда стоял здесь и не только здесь, но в моей — нашей — ещё не разрушенной нами жизни? У Чонгука гораздо больше прав на то, чтобы спрашивать. Чонгук гораздо сильнее него, потому что после всего, что случилось, Чон не сбежал в другую страну, как Тэхён, а остался в Сеуле и даже продолжил ходить через их сад мимо их скамейки, наверняка мучая себя памятью об их счастливых днях. У Чонгука гораздо больше прав на то, чтобы знать правду — это понимает внутренний Тэхён. И то, что Чонгук настолько легко признаётся ему в подобном, о стольком ему говорит, помогает Тэхёну снаружи проникнуться этой забытой искренностью и напомнить себе о том, что он тоже умеет быть честным. — Я тоже шёл на работу. Хотел срезать путь и… не смог пройти мимо. В глазах у Чонгука вспыхивает — одновременно тёмное и ослепительно яркое. У него всегда так вспыхивали глаза, когда сказанное или увиденное поражало его до глубины очень честного, но в юности ещё не очень проницательного сердца. Чонгук выглядит так, будто что-то вдруг понял, но ещё не уверен в том, можно ли это что-то принять на веру. — Как ты? Вопрос разрезает тишину зимнего сада, плавит снега вокруг и те вечные льды, которые пять лет назад застыли в выплаканных карих глазах напротив. Тэхён не знает, что ему ответить. Хорошо — будет ложью, потому что всё, что действительно было хорошим, лучшим, пять лет назад осталось в весеннем саду. Справляюсь — тоже лживое, потому что он, очевидно, нифига не справляется, судя по тому, что стоит здесь, молчит и слушает, как колотится в груди сердце. Рад был тебя повидать, пока — и на это у него сил не хватит. Слишком скучал, слишком многое переосмыслил, чтобы перестать пялиться, перестать хотеть снова вернуть и болеть оттого, что этому невозможно случиться. — Никак. Сказанное бесцветным голосом, претендующее на ёмкое «ты теперь не заслуживаешь об этом знать», становится в своей сущности самым правдивым. А Чонгук, не обманываясь внешним равнодушием, считывает смысл единственно верно — потому что и сам в этом варится до сих пор. — Я тоже. Без тебя — всё как-то никак. Признание едва не впечатывает Тэхёна в сугроб ещё глубже, чем он до этого впечатался в воспоминания и в человека. Ким распахивает глаза, продолжая смотреть на устало-печального даже утром Чонгука, рассматривая в его всё таких же больших и бездонно-чёрных глазах те же самые кадры их трагикомичного фильма. Скамейка, «снежные ангелы» под окном, лепестки вишни в волосах, поцелуи со вкусом фисташкового мороженого и улыбки со вкусом отцветшего счастья, от которого сейчас снова горько и вяжет на языке… Наверное, то, что сейчас происходит, и правда похоже на сцену из фильма. Они стоят друг напротив друга в пустом зимнем саду, заметённые снегом почти так же сильно, как их скамейка рядом, в окружении белых, безмолвных, спящих под снегом деревьев. Но для них сейчас всё вокруг — будто снова цветное. В сад посреди зимы будто снова приходит весна, а воспоминания оживают самыми яркими красками. Красками, которые хочется повторить во второй, более бережной и осознанной части фильма. Тэхён, не будь всегда трусом, боявшимся пауков и темноты, первым уничтожает расстояние между ними. Делает шаг навстречу, чувствуя, как замирает дыхание — не у него одного — и касается обледеневшими пальцами