Не то, чем кажется

      Карамельку он заметил, выделил среди других сразу, но долго наблюдал. Карамелька ему нравился, и внешне, и в поведении. Никогда ни на что не жаловался, даже символически. Всегда доброжелательный, слегка застенчивый, спокойный и простой в общении. Не вёлся на подначки, не доказывал, как почти все его ровесники, свою крутость. Охотно помогал девушкам, не стремясь при этом понравиться, добровольно брал на себя многие походные хлопоты. И совсем не был карамелькой в том смысле, что не осознавал себя красивым. А красив он был, сладкой, даже смазливой, яркой красотой.       Карамелька был смуглым как… карамелька. В черные, слегка вьющиеся волосы Тау мысленно вплетал цветы, вот хотя бы и те, что Карамелька сейчас общипывал в корзину. Сестра не общипывала, сидела рядом: куст не особо колючий, но руки всё равно жалко. Но ей и не обязательно собирать то, что они сегодня собирают. Не только Карамелька, все парни рады ей помочь. Сестра тоже очень красива, но, в отличие от Карамельки, свою красоту осознала рано, и вовсю ею пользовалась, на неё же жаловалась: отбоя от поклонников не было. Только Карамелька ухаживал за ней настолько ненавязчиво, что и ухаживаниями это назвать было сложно, он просто делал то, что должен был делать. Вот и сейчас: наполнив свою корзину, Карамелька молча принялся наполнять корзину девушки. Сестра и Карамелька смотрелись вместе, как… Никак не смотрелись, Карамелька перетягивал на себя всё внимание. Или потому что сестра – это сестра, а Карамелька… И, если продолжить на него смотреть, может найтись кто-то и пошустрее.       Тау подловил Карамельку у родника. Котелок, уже полный, стоял на камнях, Карамелька, скинув рубаху, тщательно умывался, и не похоже было, что холод доставляет ему неудобство. Никакой изнеженности, несмотря на прозвище. Впрочем, вся остальная компания зовёт его сокращенным именем, и звучит оно… ещё менее подходящим.       Спускаться к роднику Тау не стал, подождал, пока Карамелька наплещется, рассматривая ещё по-подростковому неширокую спину.       — Ты знаешь, что очень красив?       Карамелька обернулся, с легким удивлением пожал плечами, и, похоже, воспринял комплимент просто как случайную фразу, которую надо сказать для затравки разговора. Неторопливо отряхнул руки, отошел от родника, надел рубаху, вопросительно посмотрел на Тау, как будто спрашивал: «ты тоже к роднику?». С намокших волос капала вода.       — Не холодно в роднике купаться? — Тау взял ледяную руку Карамельки в свои.       — Нормально, — растерянность шла Карамельке, украшала больше тех воображаемых цветочков в волосах, и Тау притянул его поближе, легонько, на пробу, целуя мягкие губы. Карамелька замер, не сопротивляясь, но и не отвечая, и Тау не стал затягивать поцелуй. Карамелька ошарашенно смотрел на него.       — Извини, — пробормотал Тау, отстраняясь. — Извини, я не должен был…       Эти слова, эта сцена повторялась уже не первый раз, менялись только лица. Очень рискованная стратегия, и именно для Карамельки идеальна: как он не замечает прямые намёки, показал первый вопрос, как теряется в нестандартных ситуациях – второй. И сейчас Карамелька стоял, алея румянцем, и выглядел так, что Тау чуть не разложил его прямо здесь, на мокрых камнях и холодном весеннем ветру, совсем рядом от их целительской компании.       — Ка… — Тау запнулся. Не хватало назвать Карамельку Карамелькой, это будет уже слишком, а полного, не сокращенного имени красавца, он не помнил. — Извини, —повторил он снова. — Я не должен был этого делать. Пойдём.       Поднял котелок, сделал несколько шагов.       — Я позже подойду, — ожил, наконец, Карамелька. Вот и отлично.       Тау соблазнял не первый раз, учиться тоже было у кого, наглядных примеров хватало. Карамелька из долго думающих. Это хорошо и плохо. Этот не свалится в отторжение сразу, просто от мысли, что не принято парням целоваться. Обдумает всё. Взвесит свои ощущения, захочет разобраться в них, изучить. Тау не был настойчив, в угол не загонял, не принуждал, прекратил раньше, чем оттолкнули, вряд ли Карамелька будет сопротивляться тому, кто не настаивает. А плохо – что думать Карамелька может долго. И с кем-нибудь поделиться случившимся, и этот кто-то может оказаться взглядом со стороны, холодным, как вода в роднике.       Вода почти закипела, когда Карамелька, наконец, пришел к костру. На Тау он старался не смотреть, но Тау не отводил глаз, и дождался пересечения взглядов. Карамелька отвел глаза, густо краснея, и Тау поздравил себя с победой.       Победа оказалась неполной. После того случая у родника Тау ждал почти половину луны, когда целители вновь соберутся за травами. Карамелька покраснел, едва его увидел, но больше ничем не выдал своего отношения, не стремился к уединению, но и не шарахался, Тау почти силой увёл его в сторону от остальных. Сестра заговорщически усмехнулась вслед.       — Я хотел снова увидеть тебя, — шепнул Тау, осторожно целуя его. Что решил Карамелька? А Карамелька, тормознутый тормоз, еще ничего не решил. Он снова не оттолкнул, но и не ответил. Тау даже обиделся бы, но Карамелька был дивно, совершенно, безоговорочно невинен, неопытен и растерян. Он не набивал себе цену, не играл, не пытался ничего доказать, только прислушивался к себе.       — Тебе не нравится?       — Не знаю, — ответил Карамелька шепотом, но Тау уже обнял, прижал к себе, и слышал, как часто дышит Карамелька, как колотится сердце.       Они лежали на цветущем лугу, и Карамелька щурился, глаза его, даже на ярком солнце, непроницаемо черны, не удавалось различить, где зрачок, где радужка. Карамелька оказался страстным, чувственным и застенчивым, он легко краснел, легко заводился от самых невинных прикосновений, ему явно нравилось, но он почти не отвечал. Тау и не торопил, любовался. Ладони Карамельки, загрубевшие и мозолистые, никак не вязались со сладким прозвищем, как и с целительством, но это его не портило. Какие ладони, когда он так облизывает зацелованные, распухшие губы, когда прикрывает глаза, когда тихо стонет! Карамелька был красив во всём. Красив и совершенно естественен, без наигранности, без фальши.       Стоило немалых сил оторваться от этого искушения, ограничиться ласками. Брать такое совершенство второпях, на голой земле… Заманчивая мысль, но точно не сейчас, когда неподалёку целая толпа посторонних. И Карамелька девственник, по-быстрому не получится. Девственник. Это заводило и напрягало.       — Прилетай ко мне в гости, — позвал Тау, — я буду очень ждать.       — Я не умею открывать телепорты, только домой, — прошептал Карамелька. Очень слабый маг, настолько, что даже стихию не видно, но это неважно.       — Я прилечу за тобой, когда скажешь.       Карамелька задумался. Откажет? Тау всё равно дожмёт, никуда эта конфета не денется.       — Через четыре дня, на пятый, — наконец ответил Карамелька. — У телепорта, за два часа до полудня.       — Покажешь телепорт? — на всякий случай уточнил Тау. С Карамельки станется исчезнуть, а потом наивно оправдаться «ты не прилетел».       — Да, — спокойно подтвердил Карамелька. Всё-таки не хитрец даже в мелочах.       Карамелька оказался из Сэлей. Вот и объяснение, почему ладони мозолистые, а одежда – залатанная. Про Сэлей много поговорок ходит, и про их прижимистого главу, и про то, как много они работают. ***       В гости Карамелька прилетел всё же в более приличной одежде, чем та, в которой собирал травы. Сэль, старшая ветвь. Красавец. Сестра по секрету сообщила возраст красавца. Младше, чем выглядит. Младше даже, чем сестра. Это немного притормозило, но лишь немного. Что ж, понятно, почему у такого красивого так мало опыта, зато прозвище, данное ему Тау, показалось более подходящим, чем поначалу.       Карамелька чуть напрягся, когда Тау запер свои покои и сразу же потащил гостя в спальню, но уже через мгновение отвечал на поцелуи, пусть пока неловко и неумело.       — Нас никто не увидит и не услышит, — Тау ставил завесу тишины, уговаривая себя не трахать это красивое чудо, обойтись ласками хотя бы сегодня. Чудо доверчиво подставлялось под поцелуи, не возражало, когда Тау скинул с себя рубаху и помог снять ему. На штанах Карамелька сделал попытку затормозить и засмущаться, но Тау ему не позволил. В чём-то Карамелька походил на девушку, его так же легко можно было отвлечь болтовнёй и комплиментами, хоть Карамелька и пропускал их мимо ушей точно так же, как и в первый раз.       Хотелось отдернуть плотные шторы, пустить в спальню больше света, чтоб видеть Карамельку лучше, но Тау сдержал и этот порыв. Карамелька смущался куда больше, чем предыдущие любовники (если те вообще смущались). Смущался, но очень хотел, и эта смесь, смущения и возбуждения, заводила.       Карамелька кончил от первого же прикосновения, даже не к члену, к животу. Его скрутило, словно судорогой, тихий вскрик, перешедший в стон… Тау едва не сорвался сам, Карамелька словно расплескал не только семя, но и океанскую волну своей чувственности. Он ещё долго пытался отдышаться, жмурясь, кусая губы, а Тау зацеловывал его, мысленно трахая во всех позах.       Наверное, и надо было трахать только мысленно, хотя бы первые несколько раз. Тау хватило только на тот день, и только потому, что Карамелька, шальной и раскрепощенный от оргазма, охотно ласкал его, и руки казались удивительно чуткими, такими, какими и должны быть у целителя.       День пролетел скомканно, смазанно, распадаясь на фрагменты. Вот они пытаются привести себя в порядок, но застывают под струями водопада, кожа к коже, держась за руки, растворяясь в воде и друг в друге. Вот пытаются создать вид дружеских посиделок, но сестра уверяет, что лучше сама принесет им обед, чем они покажутся в таком «непотребном» виде в столовой, пусть уж в клане думают, это у нее очередной жених, и брат присматривает за приличиями. Брат. За приличиями. Верит ли в это хоть кто-то? Но, даже если уже давно никто не верит, это не повод отбрасывать маскировку. Те самые ошмётки приличий.       Попытки разговоров, перетекающих в неловкие паузы: темы для бесед упорно не находились, не спасала даже появляющаяся иногда сестра. Да и какие разговоры, семь лет разницы, целая эпоха, и ни единого общего интереса, кроме того, где разговоры вроде и ни к чему. Спальня. Карамелька.       Карамелька отзывчив, страстен и ненасытен, его не хотелось отпускать, да и он не хотел уходить, и они еще долго обнимались в темноте у камня телепорта. На поцелуи не оставалось сил, в голове шумело как от вина, в дрожащих руках дрожал такой же пьяный Карамелька. Они уже четыре раза попрощались, и четыре раза Тау отвлекал, не давал открыть телепорт, пытаясь наобниматься впрок, до следующего раза, и Карамелька крепко обнимал в ответ. Когда всё же удалось расстаться, Тау еще долго сидел у телепорта, блаженно улыбаясь теплой ночи и всему миру. Следующего свидания оба ждали, считая мгновения.       ***       Едва закрыв дверь и поставив завесу тишины, Тау толкнул Карамельку на ложе. Тот не пытался скрыть желания, тянуть время и тормозить, жадно отвечал на поцелуи, гладил, прижимался.       О том, что что-то пошло не так, Тау заподозрил только, когда Карамелька стал сопротивляться. То есть, он в какой-то момент попытался мягко остановить Тау, но в порыве страсти Тау не обратил на это внимания, позабыв, что Карамелька никогда не заигрывал и не хитрил. Не заметить твердое «Мне так не нравится» было уже сложнее, но Тау ошибся и здесь.       — Тебе понравится, — шептал Тау, — пожалуйста, мой хороший, потерпи немного, расслабься, всё хорошо будет.       Карамелька ещё несколько раз пытался сопротивляться, но Тау каждый раз уговаривал, не помня себя от дикого желания обладать. И только кончив и отдышавшись, понял, что недооценил Карамельку, его выдержку и терпение. Или наоборот, переоценил, с какой стороны посмотреть. Всё потратил.       Карамелька ничего ему не сказал, ни тогда, ни позже, только перестал быть Карамелькой. Попытки извиниться наталкивались на равнодушное непонимание. Отзывчивость и мягкость заканчивались моментально, стоило сделать что-то не то или не так, а не того и не такого оказывалось много. Карамелька проявил удивительную злопамятность, под сладкой оболочкой таилась скорлупа, жесткая и, похоже, ядовитая, да к тому же и наркотическая.       Они продолжили встречаться, Красавчик не рвал отношения, но и не стремился поддерживать. Когда Тау пробовал его раскачать, вызвать на разговор, Красавчик отмалчивался или отделывался ничего не значащими фразами. Попытки поскандалить тоже не приносили ничего. Красавчик либо уходил сразу, либо внезапно, без перехода, взрывался яростью и ругался в ответ. Не очень громко, если они были у Тау, и довольно тихо, если дело происходило в походе за травами. Несколько раз они даже слегка подрались, вничью и без особого результата. Может, дрался Красавчик и не особо умело, но силы в его руках было побольше, пару раз Тау спасала только редкостная миролюбивость Красавчика, вспышки ярости, если уж случались, заканчивались очень быстро.       Вскоре оба поняли, что вся компашка целителей наблюдает за их «отношениями» с огромным интересом. Тау в целом было плевать, он чужой здесь, не целитель, а лишь сопровождающий сестру. Красавчик старался игнорировать шепотки и бестактные вопросы, но хорошего настроения это ему отнюдь не добавляло.       Почти полгода прошло в войне, потом Тау с удивлением заметил, что они с Красавчиком притёрлись друг к другу, ссоры сменились дежурными перебранками. Красавчик по-прежнему был чувственным, и Тау, каждый раз стоящий перед выбором «быстрое своё удовольствие» (с крошечной вероятностью и с гарантированными затяжными перебранками) или "неспешная, долгая и нежная прелюдия с благодушным Красавчиком", всё чаще выбирал последнее, хотя секс во втором варианте был примерно так же вероятен, как и в первом. К сексу как таковому Красавчик относился почти равнодушно, а быть снизу не соглашался почти никогда.       Бросить Красавчика не получалось. Нет, помимо Красавчика у Тау случались и другие, более сговорчивые парни, но они появлялись и исчезали, а Красавчик оставался. Ему не было дела до похождений Тау, словно их недоотношения существовали только пока они находились рядом, на расстоянии руки. Это было удобно. И бесило.       Тау несколько раз «забывал» о свиданиях. Красавчик не напоминал о себе, не скандалил, но игнорировал при встречах, а они обязательно случались: и Тау, и Красавчик летали на балы, случайно сталкивались посреди зала или в тихих коридорах. На балах Красавчик выглядел ещё неотразимее, чем на свиданиях, и Тау, ценитель прекрасного, немедленно залипал по новой, вымаливал прощение, выпрашивал свидание. Красавчик соглашался. Сразу, по-прежнему не набивая себе цену, но почти равнодушно, словно и не догадывался, как будет выгибаться под ласками, забыв и ссоры, и самого себя. И Красавчик по-прежнему не играл. Он действительно ждал ласк, действительно рад был видеть Тау, радовался очередному примирению. И совершенно не боялся расстаться.       А ещё Красавчик менялся. Незаметно, постепенно, неотвратимо. Становился молчаливее, замкнутее, скованнее. Тау приревновал непонятно к кому. Красавчик сказал, что кроме Тау у него никого нет. Тау поверил, Красавчик лгать не умел и не считал нужным учиться. Списал на взросление, на пробуждение магии. Магии, правда, у Красавчика не прибавлялось. Сам Тау в магии разбирался не слишком хорошо, но жил в одном клане с Видящей.       По негласной иерархии Видящая была бесконечно выше не только Тау, но даже главы клана, на мелкие житейско-сердечные неприятности соклановцев не обращала никакого внимания, консультации если кому и давала, то только по огромным просьбам вопрошающих, и только если сама хотела помочь. Тау уговорил её мельком взглянуть на Красавчика, когда тот будет в гостях. Видящая взглянула. Действительно мельком, в столовой на обеде, проходя мимо и не притормозив ни на мгновение, когда Красавчик, следуя их с Тау легенде, изображал поклонника сестры.       Вечером, едва проводив гостя, Тау зашел к Видящей.       — Сэль, — имя клана Видящая уронила, словно камень, тяжелый, ненужный и к тому же грязный. — Сэли гасят свою магию, на мальчике двойные оковы.       — Это из-за них он пришибленный? — уточнил Тау.       Видящая не ответила. Оно и понятно, она не видела Красавчика до изменений, не говорила с ним.       — Он привыкнет, — только и сказала она.       Время шло. Красавчик справил совершеннолетие. Тау как-то совсем позабыл, что Красавчик настолько юн, но помнила сестра. Придумывая подарок, Тау ловил себя на мысли, что Красавчик… Красавчик необычен. А он, Тау, придурок, каких поискать: купиться на одну и ту же мордашку несколько раз, да по-разному, и во всех случаях ошибиться. Посчитать сладким-наивным-управляемым и одновременно – взрослым и расчётливым.       А ещё через год их странный роман всё-таки оборвался. Может, изжил себя, может, им обоим надоело. Может, виноваты те «двойные оковы». Красавчик стал совсем молчаливым, перебранки – и те почти прекратились: оба хорошо изучили друг друга, научились не доводить до скандалов. Красавчик всё чаще уступал желаниям Тау, но и чувственность его, так восхищавшая Тау в начале, почти угасла. Красавчик стал просто красивым любовником, и внезапно выяснилось, что одной красоты мало. Тау попробовал затевать ссоры, специально провоцировать Красавчика. Посреди одной такой провокации Красавчик сказал, что ему надоело, и пусть Тау ищет искры где и с кем угодно, но не с ним. И ушёл.       Уже на следующий день Тау полетел к Сэлям в надежде помириться, но был перехвачен старшим братом Красавчика, допрошен с пристрастием и выдворен за порог. Красавчика Тау тогда не увидел. Ещё несколько раз они пересекались на балах, но Красавчик не выказывал радости от встречи, Тау и сам не настаивал, их недоотношения действительно исчерпали себя. Когда началась весна, и целители снова полетели за травами, Тау несколько раз осторожно интересовался у сестры, как поживает Красавчик. Красавчик почти совсем умолк, на расспросы о личной жизни невежливо огрызался. Гордый. Одинокий. И уже почти такой же полумёртвый, как старшие Сэль. Тау списал всё на двойные оковы, так было проще всего.       ***       У самого Тау вскоре появился тот самый долгожданный Искра. Любовник был скорее вспышкой и пожаром, но Тау нравилось звучание подобранного имени: Искра. Роман вспыхнул сухой травой, но горел, не сгорая. Искра был живым, даже слишком. Он охотно поддерживал любую идею. Полыхал. Наглый, жесткий, язвительный. Обаятельный. Ограничений Искра не ведал, и не только в сексе. Как Искру до сих пор не зарезали, не понимал никто.       Тау ходил шальной, как тогда, после первого свидания с Карамелькой. Искра был ещё лучше: он не менялся. Нервы, правда, мотал знатно, после свиданий Тау чувствовал себя выжатым, особенно морально. Напрягало, что к себе Искра летать запретил, и заявлялся к Тау сам, когда хотел. Разогнал всех любовников и даже просто приятелей. Довёл до бешенства нескольких клановых. До слёз – сестру. И только Видящую, встретив в коридоре, обошел по стеночке, на цыпочках, с максимальным почтением. Видящая лишь приподняла бровь, не то вопросительно, не то недоуменно, но Искра прижух ещё больше.       — Осторожнее с ним, — предупредила Видящая, поймав Тау позже. И, как всегда, не пояснила, что имела в виду.       Летели луны. Роман с Искрой не прогорал. Они ругались и даже дрались, бурно мирились и ругались снова. Искра исчезал, но появлялся. Иногда – на следующий день, иногда – через луну. Его не заботило, улетел он сам или его выгнали, рады видеть или не очень.       О верности и ревности Искра не подозревал, как и о многом другом, а поболтать любил. Тау сам не замечал, как включался в обсуждение бывших и нынешних, и позже, сгорая от неловкости за собственные безудержные сплетни, утешал себя тем, что всем любовникам раздавал прозвища, но вслух им благоразумно не говорил. Искра придерживался похожей, но более простой и скрытной тактики, и, весьма вероятно, с кем-то обсуждал и Тау, называя, как и всех, «один мой любовник, не помню, который».       ***       Почти по-летнему душная ночь. Тау уже собирался лечь спать, когда в спальне засветился светлячок-вызов. Очень необычный, пронзительно-яркий, пульсирующий цветами и размерами, как будто пославший его не мог определиться с внешним видом. Кто мог его послать? Тау торопливо оделся, догнал сестру, идущую за таким же необычным светлячком. Их ждал Красавчик. Сестра сразу кинулась ему на шею, Тау мельком подумал, что Красавчик с Искрой не уживутся, а еще Красавчику надо придумать новое прозвище. Он повзрослел, и уже совсем не напоминал Карамельку, да и Красавчика – не слишком. Сладость, смазливость исчезли полностью, оставив идеальную, абстрактную красоту: ни хищности, ни брутальности, ни чувственности, ни-че-го. И выражение лица. Вроде говорит что-то, улыбается почти не изменившейся, едва намеченной улыбкой, а чувствуется жуть, и объяснить её нет никаких слов.        Привычка подбирать прозвища сработала, запустила цепочку ассоциаций, и одна из них совпала, вспыхнула молнией, ударила отторжением. Отрешенная улыбка, кокон магии, такой плотный и мощный, что видно даже не умеющим видеть. Красавчик словно ушёл в полное слияние, и теперь самым подходящим прозвищем было его собственное имя, сокращённый, урезанный вариант, не соответствовавший владельцу до сегодняшнего дня. Мор. Уродливое имя совместилось с идеальной красотой носителя, и в мире прибавилось гармонии.       Сказанное Мором дошло не сразу. Он прощался. Отметя ассоциацию, что прощался как высший маг, уходящий умирать к корням, Тау нашёл более приземлённую и реалистичную версию: Мор просто прощался. Но почему сейчас? Они ведь расстались уже давно. Но прощался он и с сестрой, с ней – особенно, передавая поручения. Подошёл глава Сэль, поторопил Мора. Видящая стояла рядом, чуть в стороне. Вышли на взлётку. Тау спохватился:       — Морион, давай попробуем еще раз.       Мор покачал головой. На пару слов его отвела Видящая, прошептала какое-то послание, благословила. Не то, чтоб совсем из ряда вон, но всё же редкое явление, на благословения Видящая скупа побольше, чем на консультации. Сэли, старший и младший, улетели, Вейз проводили их взглядами.       — Тау, — отрывисто распорядилась Видящая, — седлай мне крыску. И вы оба, никому ни слова! Ни о гостях, ни о моих поездках.       ***       Вскоре случилась очень внезапная, очень короткая война с Кассиль, закончившаяся удивительно удачно для нападавших, в Вейз почти не было даже раненых. Видящая посадила на опустевший кассильский трон единственного внука. Тау смутно подозревал, что визит Мора был неспроста, но как выяснить подробности, представлял ещё более смутно. И сам Мор пропал. Сестра, проигнорировав просьбу Мора не приезжать, смоталась в Сэль, но её завернули ещё на заставе. Мора забрали в Лиар, и у Сэлей по этому поводу не утихал то ли скандал, то ли плач, как по покойнику. Без отрыва от полевых работ, разумеется, что, по словам сестры, смотрелось одновременно и жутко, и смешно.       А потом и эти эпизоды стёрлись в веренице дней. Искра трепал нервы Тау, не реже раза в пару месяцев устраивая «развод с дележом несуществующих детей», как выразилась сестра. Через раз жаловался на безответную любовь всей жизни, как подозревал Тау, каждый раз новую. Признавался в любви самому Тау, примерно с той же серьёзностью и трагизмом. Выбешивал прочих Вейз, не забывал шарахаться от Видящей. Сама сестра тоже трепала нервы, но своим бесчисленным поклонникам. Жизнь продолжалась.